Мой друг - домовой. Глава четвертая

Глава четвертая. Сюрприз.

Нафаня любит чудить. В этом, кажется, весь смысл его существования. Беспокойный дух-пакостник, которого славяне старались задобрить блинами, сметаной, горячими супами, и свежей выпечкой, стремительно эволюционировал в некое подобие современных людей. Почти такой же, как и все. Но со своими тараканами.
После того, как мы нашли заветную коробочку с золотыми монетами и Нафаниной фотографией в младенчестве, домовой загрустил. А я старался ему помочь, но дух самонадеянно хлестал водку по утрам и докучал своими слезливыми комментариями.

Как-то утром, я проснулся от жуткого шума, доносившегося из кухни. Шум явственно походил на одну из песен Rammstein. Скрипучий голосок срываясь на фальцет, выводил на корявом немецком песню «Левой, левой, раз, два, три».
- Нафаня! Ты в конец, оборзел! – заорал я сквозь тишину утра.
Шум прекратился. Топоток приближался к двери. Робко открыв дверь, в проеме появилась лохматая голова домового. Вместе с ним в комнату проник и неестественный аромат спиртного. Нафаня нажрался.
- Андрей, швайн! – осклабился пьяный дух. – Гебен зи мир айне папиросен!
Мгновенно ему в голову полетела подушка.
- Ты чего творишь?! – моему изумлению не было предела. – С каких пор тебя Раммштайн увлек?
Нафаня тем временем залез на люстру. К слову, люстра была из благородного хрусталя, сворованного, кажется, из царского особняка. Огромная и жутко старая. Дух любил на ней качаться. Тоже мне, люльку нашел.
- Айн шлос, Андрейка! Ихь вас мюдэ траума, – Нафаня нес околесицу, переставляя немецкие глаголы так, что доктора наук ворочались в своих снах.
- Какая траума, осел ты эдакий. Что на тебя нашло? Объясни по-человечески, – насупившись, спросил я.
- Грусть меня снедает, барин. Безродная я скотинушка, никому не нужная, – завыл на люстре дух.
И так всегда, как напьется. Я начал привыкать к Нафаниным капризам, но противодействовать ему было нельзя. Он сразу впадал в неконтролируемое буйство.
- Кончай концерт. Мне-то ты нужен. Был бы не нужен, давно бы упаковал тебя в мешок и отволок в зоопарк, – я пытался его вразумить. Но домовой в ответ затянул любимую, по пьяни, песню.
- Выла вьюга, не было огняяяя…
Когда мать родила бедного миинняяяяя…
Срываясь на фальцет, он продолжал петь, как не смазанная телега.
- По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родилааа…
Я хмуро слушал, наихудший образчик вокала, пока не надоело. Покрутив пальцем у виска, оставил новоявленного тенора висеть на люстре в позе ленивца, а сам пошел заваривать кофе.

На кухне был бардак. Кастрюли образовали импровизированную ударную установку, половник был педалью, бас - бочкой выступал здоровенный чугунок. На столе валялась разорванная пачка Беломора, пустая бутылка водки, и одинокий огурец в шерсти. В кухонном магнитофоне, убавленном на минимальную громкость, шелестел Тиль из Раммштайна о тяжелой судьбе шахтера, которому не дают женщины. Выключив музыку, я принялся наводить порядок. В проеме меж тем виновато стоял Нафаня с мокрой головой.
- Андреюшка, прости меня. Я хотел по-тихому, кто ж знал, что музыка так проймет, – домовой опустил глаза.
- Надоел ты своими пьянками. Я же не устраиваю такое по поводу и без? Так и тебе, как моему соседу, нужно вести себя хорошо. А то я сдам квартиру к чертям и живи, как желаешь, с бомжами. Авось и сопьешься с ними, – раздраженно ответил я, собирая мятые бычки по всей кухне, устраивая попутно барабашке головомойку.
Нафаня хлюпал носом и молчал. Наконец бардак был убран.

Притомившись, я потягивал кофе, закусывая сигаретным дымом. Окно было открыто, и Нафанин перегар постепенно выветривался. С улицы пахнуло весной и свежестью.
- Барин. Я не буду больше, – дух походил на виноватого мопса, всю ночь развлекавшегося с хозяйским ботинком.
- Будешь, паскудник. А то я не знаю. Убирай хотя бы за собой, – взглянув на часы, я чертыхнулся.
- Твою мать, я на работу опаздываю. Все. Не мусори тут. И веди себя хорошо, эмобой, – отвесив шутливый подзатыльник, я бросился одеваться.

Работал я дизайнером в крупном рекламном агентстве. Платили неплохо, для холостяка без семьи, как я, вполне хватало и на поесть\попить и даже на погулять\чего купить.
После трудного дня занятого бесконечными разработками дурацких макетов и презентаций их начальству, я с дурной головой, зашел в магазинчик рядом с домом. Купив себе пельмени и десяток яиц домовому, пару банок Гиннесса, и минералки с сигаретами, пошел домой. По привычке бросив взгляд наверх, увидел, что из окна на меня смотрит Нафаня. Поймав мой взгляд, тот юркнул обратно, закрыв окно.

Злорадно улыбаясь, я поднялся наверх, подумав, что протрезвевшему домовому сейчас устрою Хиросиму. Но от мыслей возмездия меня отвлек невероятно вкусный аромат чего-то мясного и безумно вкусного. Живот согласился с этим и забурчал, аки водолаз. Вздохнув, я повернул ключ в замке и открыл дверь. И опешил, таки.
Аппетитный аромат шел из моей квартиры. Я разделся, отложив пакет, и удивился отсутствию домового, который постоянно встречал меня с работы, и, хватая из пакета пачку Беломора, тащил продукты на кухню. Но в этот раз была тишина. Если не считать сладкого голоска Фрэнка Синатры, который пел прямиком из глубины квартиры.
Пройдя на кухню, я выронил пакет и сел задом мимо стула прямо на пол от открывшегося зрелища.

Нафаня в белоснежной майке, спертой из моего шкафа, с принтом группы Vader, улыбался и протягивал руку к столу. Домовой благоухал, как цветочный луг, и я мысленно распрощался со своим одеколоном «Шоу одного мужчины». Забавно расчесанная на пробор шевелюра Нафани была аккуратна прилизана. На столе сияла чистая, кружевная скатерть, стояли две тарелки с полным набором столовых приборов, и небольшая кастрюлька, служившая источником аромата. В хлебнице лежал горячий хлеб. Венчало сие великолепие бутылка старого вина, что долго отдыхала в холодильнике.
- Вот это да, – выдохнул я. – Наф, а ты чего? Только не говори, что влюбился в меня.
- Не дождешься, – домовой шумно испортил воздух и улыбнулся. – Я извиняюсь так.
Подивившись, я пошел мыть руки. Наф сопровождая меня, не заканчивал поток извинений. В итоге я буркнул «Забудем» и пошел за стол.

Домовой был сама галантность. В белой майке и с проборчиком, он оказался гораздо милее, чем был в образе бесовской машины с перегаром. Но в углу рта, также торчала самокрутка.
Нафаня деловито разлил вкусное жаркое из кастрюльки по тарелкам, наполнил бокалы вином, дав тому немного подышать. Истый сомелье.
Вкусив ложку жаркого, я чуть не проглотил язык. Рецепторы пищали в адском восторге, вкуснее ничего не едал. Даже материнский борщ. Следующая двадцатиминутка прошла в наслаждении гением Нафаниной кулинарии.

Закончив трапезу, мы курили и, поцеживая благородное вино, завели беседу.
- Извинения приняты, чертушка, – я выдохнул колечко, заставив Нафаню ловить его. Домовой обожал это занятие.
- Ты настоящий шах среди кулинаров, мой друг. Это было потрясно.
- Все для тебя, барин, – домовенок улыбнулся, выпустив из носа струю едкого дыма. – Я же тебя обожаю, смертный.
- Как же. И изводишь своим настроением, – я вернулся к утренней дискотеке. Домовой взгрустнул:
- Ты знаешь причину. Эта находка колдовская, да я маленький. Вот и напала грусть-депрессия.
- Мы обязательно все выясним, Наф. Обещаю, – я поднял руку и погладил Нафанину голову.
- Хороший ты, Андриюшко. Очень. Не то, что прежний мой сосед. Петька. Фууу, – духа передёрнуло от отвращения.
- Забей, – я улыбнулся – Мы обязательно все узнаем. Только не устраивай больше таких погромов.
- Постараюсь, - Нафаня хмыкнув, шлепнул своей ладошкой меня по колену. И, семеня, поплелся в коридор.

Озарение пришло ко мне после очередной затяжки. Я купил пельмени, ибо холодильник был пуст. Из чего тогда приготовлено жаркое было? Домовой невидим и не может прийти просто так в магазин за мясом… Я заревел на всю квартиру:
- Нафаааааанняяяяя!!!!
А злобный дух, хохоча, катался на люстре. Сюрприз удался на славу.