Поцелуй абсурда часть первая

Написано в соавторстве с Анной Манной.

Первая редакция

Даниил Хармс сидел за столом и ел кильку в томатном соусе. Это в свою очередь служило ему закуской к энной рюмке водки.
-Вам нужен абсурд? Их есть у меня, - подумал он и умер в .... году.

1.
Режиссёр Театра Обсурда под названием "Достал Достоевский" Карл Мезунецкий сидел в кресле и курил. Он думал. Его мыслительный процесс клубился и выходил в вентиляционное отверстие на потолке. С чего начинается театр? С вешалки. А театр абсурда? С табуретки. Надеваем табурет на голову и ходим по сцене, громко пугая проституток.
В кабинет режиссёра хотели постучать, но вошли без стука. Гример и костюмер, которых он часто путал, потому что они были похожи. Особенно костюмер.

- Можно войти, - робко спросил костюмер, Амуров Александр Николаевич, потупив взор, в надетые  на ноги розовые ласты.

- А можно мне первому войти? - нервно вскрикнул гримёр, Гламуров Николай Александрович, поправляя парик.

Карл Мазунецкий, почесал нос, едва слышно крякнул, посмотрел на розовые ласты костюмера и сказал: "Ну что ж... (обычно он всегда начинал говорить с этой фразы, что было не всегда обычно в среде, где вращался известный режиссер, да и в другие дни недели тоже). Пусть Александр Николаевич войдёт первым, а уж Вы за ним, Николай Александрович".

Гримёр уже было хотел сказать, что режиссёр опять их перепутал, но Карл Кириллович страшно выпучил глаза и на полтеатра «Достал Достоевский» закричал: "По-ошли во-о-он"!

Испуганные гримёр и костюмер кинулись к двери, в которой удачно столкнулись, и на некоторое время застряли, пока гримёр не наступил на ласту костюмера. Дверь звонко захлопнулась и в кабинете режиссёра воцарилась тишина прерываемая тиканьем часов и криками со сцены испуганных проституток.


Что же заставляет режиссёра быть на пределе своей нервной системы? Духота богемной обстановки? Пенсионный возраст в глазах критиков? Долг за аренду помещения? Да. Да. Да. И одно лишь прекрасное существо во всем театре могло заставить его улыбнуться. Несравненная примадонна Анна Дендера. Вот она идёт по сцене его воображения: ее тёмно-каштановые волосы растрёпаны, дерзкая чёлка... и сразу ясные зелёные глаза на фоне улыбки с того света...

В дверь раздался неуверенный стук.

- Войдите, - сказал Карл Кириллович.

Дверь приоткрылась, в неё пролезла голова гримёра, лишённая парика, и еле слышно произнесла:

- Ка...Ки...ич, на пару слов бы.

Режиссёр потушил сигарету: "Ну что ж...вот теперь, Николай Александрович проходите.

За минуту Мазунецкий вспомнил кто из них кто.

- Ну что ж... Вот теперь, Николай Александрович проходите. Что же Вы хотели мне сказать такого срочного?

- Даниил Хармс умер...

- Как умер! При каких обстоятельствах?! Когда это произошло, сегодня?!

- В ....году...

- Этого на может быть!!! Почему же мы до сих пор ничего об этом не знали?! Ужас! Какой позор, а ведь мы только по роковой случайности не стали Театром Обсурда "Достал Достоевский" имени Даниила Ювачёвавича Хармса. О теперь, я вижу, мы действительно не заслужили право носить это имя.

Николай Александрович, благодаря своей гримёрской проницательности, начал внутренне переживать, заметив, что Карл Кириллович впадает в меланхолию, плавно переходящую в приступ ярости, во время которых  даже старые театральные двери лишний раз скрипнуть боялись. И гримёр мысленно взяв многоуважаемого им режиссера за руку, попытался вывести их беседу в другое русло:
- Мы с Александром Николаевичем предлагаем провести гражданскую панихиду...

- Гражданскую панихиду...

- Ну надо же попрощаться с человеком, раз он помер, именем которого, чуть не назвали наш Театр Обсурда.

- А, пожалуй, ты прав... что-то в этом есть! Да, бесспорно, мы обязаны отдать дань уважения нашему Маэстро! Но ведь...если он умер в ....году он похоронен ведь уже?

- Разумеется. Вот я и говорю мы с Александром Николаевичем поговорили... обсудили... Мы можем воссоздать копию...
- Копию?

- Ну да, муляж...
- Но это как-то... - Кирилл Карлович, то есть конечно, Карл Кириллович нахмурил свои соболиные брови, - как-то не то.

- Но мы просто обязаны отдать дань уважения...- начал настаивать гримёр.

- Ну что ж... дань уважения...- Кирилл...Карл Кириллович почесал переносицу.

- Ведь ежели помер такой знаменитый человек, это естественная процедура.

- А муляж готов?

- Нет, Карл Кириллович, через неделю, но уж мы с Александром Николаевичем постараемся.

- Да уж, это вы можете, до сих пор в кошмарах ваша Венера Милосская снится.

-Хи-хи-с, – приятно вспоминает Николай Александрович, – мы тогда с Александром Николаевичем немного похулиганили. Но теперь всё серьёзно – тут же дань уважения!

- Да-да, - Карл Кириллович изволили встать из кресла и подошли к окну, - ну что ж ступайте, Николай Александрович. Я даю добро.
Улыбаясь, и потирая ручонки, гримёр покинул кабинет режиссера. Раз придёт Александр Николаевич, значит речь пойдёт о деньгах.

Отчего-то так вышло, что все вопросы связанные с финансами решались только в присутствии тихого театрального костюмера. Почему? На этот вопрос не решились бы ответить ни сам Карл Кириллович, ни сам Александр Николаевич. Это однажды в связи с чем-то повелось и превратилось в местную традицию, такую же, как и дверь в туалете на первом этаже в левом крыле театра, которая скрипела воспроизводя вой тревожной сирены на ту половину театра, на которую не распространялся крик Карла Кирилловича в минуты гнева. И даже бухгалтера, если заходили по каким-то вопросам к режиссёру или директору Театра Обсурда, то только с костюмером, хотя он при беседах просто стоял в уголке.

Вновь воцарилась тишина, вновь затикали часы, вновь стали слышны, крики испуганных табуретом проституток, но Кирилл...Карл Кириллович, был сейчас далеко от этого. Ближе ему было солнечное холодное майское утро, плачущая Анна Дендера, сидящая в легкомысленном куцем платьишке на скамейке перед зданием театра, ветровка, которую он накинул на неё и эта искренняя, не бутафорская улыбка сквозь слёзы... И слова: "Ах, Ваня....." Ваня??? Воспоминания прерывает тихий стук в дверь, услышанный лишь потому, что проститутки на сцене притихли, видимо Велимир Однотипный снял с головы табурет, и пошёл на перекур.

- Здрасьте, Карл Кириллович.
- Здравствуйте-здравствуйте, Александр Николаевич. Я тут слышал Вы опять с Николаем Александровичем решили светопреставление устроить.
- Так ведь мы, это…
- Ну-ну, не нужно лишних слов. Я уже одобрил ваш проект. Мне сейчас совершенно некогда этим заниматься. Когда всё будет готово, я проконтролирую результат. А теперь к делу… Сколько?
- Пятьсот рублей.
- Сколько-сколько?!! Вы что, решили этот муляж из мумии Ленина делать?!!
- Но Карл Кириллович материалы…
- Делайте папье-маше!
- Чтоб правдоподобно…
- Из туалетной бумаги!
- Дань памяти …
- Из окурков!
- Это же пародия будет… мы же не сатиру играть… это же Мастеру Слова.
- Ровно в половину меньше!
- Мы же… нам же… чуть его имя не дали.
- Решайте такие вопросы с директором!
- Карл Кириллович!
- И плюс сверху пятьдесят рублей, ступайте в бухгалтерию. У меня много работы.
Александр Николаевич вышел из кабинета. Лицо его излучало тихую радость. Он получит именно столько сколько и планировал. Может поэтому все финансовые вопросы решались через него? Хотя, сложно сказать. Шлёпая розовыми ластами, Александр Николаевич поплёлся в бухгалтерию. И тут у кое-кого может возникнуть вопрос, касательно ласт костюмера. Стоит объяснить. Дело в том,  что для постановки нового спектакля были приобретены ласты, но с размером прогадали, и теперь Александру Николаевичу, как лицу ответственному за этот промах, приходится разнашивать их. Велимир Однотипный перекурил и крики на сцене возобновились. Где-то в левом крыле на первом этаже завыла сереной дверь туалета. Вот они рабочие будни Театра Обсурда.

Постепенно Театр Обсурда охватили майские сумерки. Велимир Малевич снял с головы табурет, и отпустил не единожды напуганных за день проституток. Больше их не приглашали, а кто-то утверждает, что и вовсе их никогда не было в святых стенах храма искусства… Впрочем, может, правда, не было… Но Кирилл…Карл Кириллович утверждает, что отчётливо слышал их крики. И той же версии придерживается Велимир Малевич Однотипный… Кстати, пару слов об этом персонаже. У Однотипного была особенность, при волнении его лицо приобретало совершенно жуткие черты, наблюдение за которыми настораживало даже ветеранов театра. А вот у его брата-близнеца, Казимира Малевича Однотипного, ничего подобного не наблюдалось. Они пришли в Театр Обсурда вместе работниками сцены, но в прошлом году, в конце декабря, Казимир Однотипный был уволен за недопустимые действия, посягавшие на честь Анны Дендеры… или на честь её партнёра по спектаклям, Ивана Деппова… или за то, что он так и не определился, на чью честь ему посягать? Дело было накануне Нового года, поэтому все события происходили очень сумбурно, и очень наобум.


  2.               
- Николай Александрович, - позвал гримёра режиссёр к окну, - подойдите-ка сюда. Взгляните.
Гримёр подошёл к окну и взглянул в майское вечернее небо, заметив то, за чем наблюдал Карл Кириллович.
- А-а-а-а, так это соавторы этой кутерьмы летят – Анна Манна и Иван Эспа. Они всегда в такую погоду летают, новые завитки сюжета высматривают.
- В какую погоду? – спросил режиссёр, наблюдая небесное явление, ранее невиданное.
- В романтическую.
- Поразительно!
- Да ну, раньше Шагал летал, теперь эти. Ничего нового, ничего интересного. Карл Кириллович пойдёмте посмотрим, что они там нарепетировали.

Карл Кириллович, посмотрел с удивлением на Николая Александровича. «Нарепетировали»? В первый день репетиции новой постановки репетиция не одобрялась. Актёры вообще могли не приходить в этот день, и он считался успешным, если сотрудники театра, не напивались прямо на его сцене. Но, Николай Александрович говорит, что была репетиция. Надо срочно посмотреть. И они закрыв кабинет режиссёра, направились к сцене.

- Так Вам обрудс нужен? А что ж Вы сразу не сказали!
- Я намекала на протяжении всего времени! Боже, какой Вы недогадливый.

Абсолютно пустая сцена. Пустая как чистый лист. Ни пылинки (заслуга третьей уборщицы второй смены Дарьи Семёновны Пивоваровой). На сцену выходят маленькие шарообразные существа, с четырьмя лапками и двумя ушками каждый, разных цветов, именуемые «зоками», согласно «Пасарагдскому зокографу». Они несут музыкальные инструменты, превышающие иногда в два раза их размеры. Это оркестр зоков имени Мёда. Они встают в полукруг и самый большой жёлтый объявляет:
- Ударим «Маршем балерины» по разгильдяйству и безвкусью.

На сцену вышли Велимир и Казимир (уволенный в конце прошлого года!) Однотипные которых никто никогда не путал, несмотря на то, что они были близнецы, и вынесли кровать с балдахинчиком. На ней явно кто-то лежал укрывшись с головой. Когда работники сцены удалились, вышел Ромео, с трудом скрывая голый торс внутри футболки. В одной руке он держал таз в другой мочалку. Он поставил таз посередине сцены, снял футболку и положил её в таз.

- Объявляю банный день открытым, - сказал он, - Джульетта, ты что ещё спишь?

Джульетта плавным движением снимает одеяло и встаёт с постели. Она подходит к Ромео абсолютно голая, прикрываясь мочалками.

- Почему ты голая? - спросил Ромео, - у нас банный день, а ты не оделась должным образом.

- Мне совсем нечего одеть, - сказала Джульетта капризным голосом и так изящно заломила руки, что чуть не открыла зрителям наготу.

- Как нечего?! У тебя же был флаг транснациональной компании! - возмущённо сказал Ромео и ударил мочалкой по воде, создавая кучу брызг, - одевай немедленно!

- Ты издеваешься?! Он же мятый!

- Так погладь,- набравшись терпения, сказал Ромео, доставая из-под одеяла утюг и гладильную доску.

- Включи, пожалуйста, Фрэнка Синатру. Ты же знаешь, что я глажу флаги только под «Странников».

- Совсем не обязательно всем знать подробности нашей интимной жизни, - снова сорвался Ромео и схватился за голову, - я уже с ума схожу! Банный день насмарку!

- А ты меня совсем не любишь!

- Я люблю, но к нам уже идёт Петраков.

- О, нет! Только не Петраков... Кстати сказать, а кто это? Но в любом случае... мне не нравится стиль его одежды и ещё он все время валяется на нашей кровати.

- А как ты хотела в семейной жизни и без трудностей?!... В нашей кровати?! Я и сам не знаю, кто это.

Заходит Петраков в костюме свободного стиля. Немая сцена, во время которой оркестр зоков, прекращает играть «Марш балерины». Петраков достаёт из кармана бутылку кефира и, продемонстрировав её зрителям, ставит себе на голову. Затем он достаёт из таза мокрую футболку и, выжав её, вешает на веревку. Затем он выливает воду из таза на пол, а содержимое бутылки в таз. Делает большой глоток и даёт испить остальным. После чего все вытирают кефирные «усы», (а в некоторых случаях и «бороды») и ложатся на пол, запевая «Странников в ночи», безуспешно пытаясь перекричать оркестр зоков, после паузы заигравших с новым воодушевлением. По окончании песни Петраков встал, отряхнулся и сказал:

-Объявляю банный день закрытым, - после чего он бухнулся на кровать и захрапел. Вышедшие на сцену братья Однотипные унесли его вместе с кроватью. После чего лежащая на полу Джульетта пододвинулась к Ромео и сказала:
Милый, давай ещё раз...

-А как же Петраков?

-Если ты меня поцелуешь, тебе что будет так муторно как будто ты целуешь его лошадь?

- Да нет я просто так спросил....

-Ну так ты будешь со мной мужчиной?

-Постараюсь, но только на сцене....

Джульетта проводит мочалкой по спине Ромео.

-Что?! Стоп! Стоп! Что за отсебятина? – Мазунецкий, как стоял, так и сел в кресло и тут же вскочил с кресла. Оркестр зоков, прогремев напоследок, замолчал.

-Это не отсебятина, а экспромт,- сказала Анна Бендера, обиженно кутаясь в одеяло.

-Отставить экспромт. Анна, вы же прима. Вы должны излучать недоступную эротику. Должны манить. А вы... А вы, Деппов, не забывайте, что это абсурд, а не оголтелая эротика. Что вы хотите сказать своим голым торсом: "Долой условности" или "Съешь меня, Крошка"? Так! Командовать парадом буду Я! Все сначала!

- Сначала?!- проревели Велимир и Казимир. Попробуйте сами эту кровать потаскайте!

- А я бы ещё прокатился, - сказал, выгадывая из-за кулис Петраков.

-Так! Работаем! Работаем!
 
На сцену выходят Велимир и Казимир и выносят кровать с балдахинчиком. На ней явно кто-то лежит укрытый с головой. Выходит Ромео, с трудом скрывая голый торс внутри футболки с надписью "жених". В одной руке он держит таз в другой букет роз. Он ставит таз посередине сцены, кладёт в него розу и говорит:

-Объявляю банный день открытым. Затем он хочет снять  футболку, но она не снимается, - Джульетта, ты что ещё спишь? Помоги мне снять футболку.

Джульетта резким движение скидывает одеяло и все видят, что это Петраков. Он подходит и хочет помочь Ромео снять футболку, но тут входит Джульетта в свадебном платье и смотрит в пространство, где она только что была и спрашивает:

- Что происходит?

- У нас банный день! – хором отвечают Ромео и Петраков.

- Это очень хорошо, - говорит Джульетта?- тогда постирайте, пожалуйста, моё платье.

- А вы попробуйте его сначала снимите, - сказал Петраков и сел в таз с водой, предварительно вынув оттуда розу и взяв её в зубы.

Джульетта начинает медленно расстёгивать корсет, но тут на сцену галопом врывается лошадь верхом на Френке Синатре.

- Странники в ночи! - победоносно запел Петраков, размахивая розой, предварительно достав её из зубов, - я так и знал, что банный лист самый вкусный!

- Это все хорошо, - не выдерживает Джульетта, - но у меня свадьба, а мне никто не помогает раздеться. Это недопустимо для эротики такого жанра.

- Если вы снимите его сами - это тоже будет неплохая эротика,- сказал Синатра и сел в таз рядом с Петраковым.

- А если оно не снимается, то это будет неплохой абсурд, - сказал Петраков и взял автограф у соседа по тазу.

- Так у нас свадьба, стриптиз или абсурд? – не выдержав накала страстей, уточнила лошадь.

- Я вам сейчас такой абсурд покажу! – закричала  Джульетта и  пошла на кровать плакать, - я всё-таки женщина.

- А я всё-таки мужчина, - сказал Ромео,- давай я помогу тебе снять платье, только закроем занавесочку, а то за такой жанр нас режиссёр .....

- Объявляю вас мужем и женой,- завопил Петраков, стараясь перекричать охи и ахи доносившиеся из-за занавесочки.

- Это лучший банный день в моей жизни, - сказала лошадь, - а давайте всё повторим?

- Непременно, - сказал Даниил Хармс,- и вылил воду из таза в зрительный зал.

- Какая чудесная отсебятина! - сказал Мазунецкий, тут он заметил живого Даниила Хармса и упал в обморок. Но на вобморокупавшего режиссёра никто и не думал обращать внимания. Разноцветный оркестр зоков имени Мёда заиграл:

Его превосходительство любил домашних птиц
И брал под покровительство хорошеньких девиц.

Где-то это я уже слышал, подумал Карл Кириллович, перед тем, как всё стало сливаться в одно пятно.

- Запеть «Странников» с водки и олух может, а ты ну-тка с кефира попробуй! – услышал режиссёр чей-то голос сбоку.

Уборщица третья второй смены  Дарья Семёновна, открыв дверь в кабинет режиссёра, увидела спящего за столом стонущего Карла Кирилловича. Высоко подбросив ведро, она быстро закрыла дверь за собой. Ведро достигнув определённого предела, под действием силы притяжения, которая действует даже в Театре Обсурда, с грохотом упало на пол. Карл Кириллович зашевелился и, протирая глаза, произнёс: «Абсурд – это ни когда логики нет, это когда она есть, но нарушен…на…

Тут он, окончательно проснулся и заметил, что в его кабинете, его замечания некому слушать. В дверь раздался тихий стук.

- Войдите.

- Карл Кириллович, поздно уже, шли бы домой, - сказала Дарья Семёновна, просунув голову в кабинет, - Вот оно, моё ведро, а я везде ищу!

Забрав ведро, Дарья Семёновна покинула кабинет режиссёра.

- Хорошо, перерыв, - сказал Мазунецкий сам себе и закурил. Он курил и меланхоличное настроение овладевало им, обволакивало его. О чём он думал? Скорее всего о чём-то абсурдном. Дома его ждала жена, некогда прекрасная экс-прима, безвозвратно растолстевшая после рождения их сына. А тут во сне Анна-Джульетта.... Какой абсурд...

3.
Второй день репетиции. Полный абордаж. Присутствие всех, кто работает в театре обязательно, в том числе ночных сторожей. Мазунецкий сидел в зрительном зале следуя ещё одной театральной традиции – традиции второго дня репетиции. Без пяти минут одиннадцать режиссёр должен войти из вестибюля в зрительный зал и всем собравшимся на сцене сотрудниками театра крикнуть: «сволочи»! После чего все быстро расходятся кто куда, а режиссёр на полчаса остаётся в зале один с уборщицей. Он сидит с краешку в кресле, а уборщица в этот момент жутко мусорит на сцене. Сегодня мусорить осталась Дарья Семёновна. Кстати, многие последние успехи театра связывают с тем, что у Карла Кирилловича очень хорошо получается кричать: «сволочи»!, а у Дарьи Семёновны мусорить на сцене. Почти десять лет назад они оказались приняты на работу в Театр Обсурда с разницей в полтора месяца, что создавало между ними некую солидарность и общность.  Видимо, поэтому в её обществе на Карла Кирилловича словно снисходила благодать, и гнев его обуздывался.

Видимо, полчаса уже прошло, поскольку в зал вошли гримёр с костюмером и гуськом проследовали к первому ряду. Усевшись, они синхронно закинули ногу за ногу и блаженно облокотились на спинки кресел. Было очевидно, они чем-то неудержимо довольны. Через минуту на сцену вышли Велимир и Деппов,  неся гроб на крышке которого лежала картинная рама.

Это куда? - проревел  Однотипный.

- Что это?...- режиссёр привстал и снова сел в кресло, - гроб?... Реквизит, надо понимать....

- Николай Саныч и Сан Николаич распорядились  доставить прямиком сюда.

- Сюда? Для чего? – Кирилл…Карл Кириллович нахмурил брови, отчего Александр Николаевич, инстинктивно вжался в кресло, - в подсобку, - распорядился режиссёр.

Карл Кириллович поднялся с кресла и пошёл в свой кабинет. Сегодня дверь в туалете на первом этаже в правом крыле, скрипела, не издавая характерного воя сирены. Тревожный знак, подсказывал опыт Карла Кирилловича Карлу Кирилловичу. Зайдя в кабинет, режиссёр сразу прошёл к окну. Весеннее небо было чистым без единого облачка. И никакого Шагала, никаких авторов. Ничего нового, ничего интересного. Виднеется какой-то воздушный шар, но всё это уже было… Тоска...

- Карл Кириллович, можно войти? – заглядывая в дверь, спросил Николай Александрович.
-Ну что ж… Александр Николаевич, войдите, - проговорил Мазунецкий мысленно отрываясь от тоскливого воздушного шара на пустом небе, и замечая, что перед ним Николай Александрович, а не Александр Николаевич. – Что на этот раз, Николай Александрович?

- Тут купец один прибыл... Из-за моря. Курьером зовут. Товарчик у него имеется эксклюзивнейший. Какая-то хитрая штука. То ли Алиса в Зазеркалье, толи Воображариум Доктора Парнаса. Короче то, что нам нужно, и не спорьте.

-Да кто ж спорит? Если товар заморский, контрабандный, так сказать, то можно и глянуть....

- Пойдемте, пойдемте. А то он капризный Курьеров этот. К вам до кабинету не пожелал пройтись. Сидит там в фойе за зеркало своё ухватимшись. И глазами так зыркает, словно сила нечистая при нем. Я так сразу и подумал, что Вы заинтересуетесь.

Карл Кириллович отправился за тяжело дышащим Гримером Николаевичем на встречу смутному будущему.

-Позвольте представить вам Античерный Квадрат Хармса , - сказал гость, явно что-то скрывая.

-Того самого Даниила Ювачёвича Хармса? Шутите? - ухмыльнулся Карл Кириллович, начиная нервничать, - а как же это будет "Античёрный"? Белый что ли?

- Никак нет. Не белый, а именно что Античёрный.

- Поясните, прошу. И позвольте ж развернуть, а то Александру Николаевичу… Николаю Александровичу нашему уже невмочь как любопытно, - выпалил Карл Кириллович и, не дождавшись разрешения, начал судорожно снимать оберточную бумагу.
 
- Так вот тот самый Хармс перед смертью завещаньеце составил, в котором упомянул сей театр, а именно велел отписать этот сувенир в знак величайшего абсурда.

Наконец предмет был извлечён, а господин продолжал:

 -Искусство не может так просто кончиться, вылететь так сказать в трубу. Есть же ещё и табурет. Это вы хоть понимаете?

- Конечно-конечно про табурет это Вы совершенно душевно подметили.... только это же явно картинная рама... Непонятно только почему это «завещаньеце» сейчас всплыло, когда Даниил Ювачёвович умер в … году? - сказал немного недоуменно Карл Кириллович и в его душе тихо заскрипела дверь, которой положено выть на полтеатра. Ох, не к добру… Но взглянув на довольное лицо Николай… Николай Александровича, подытожил, - Ну раз уж наследие от самого Маэстро.... Сколько мы Вам должны за доставку? Александр Николаевич, расплатитесь и отнесите сувенир в реквизитную. В смысле, Ни… ну Вы поняли.

4.

- Начали! - крикнул режиссёр и хлопнул в ладоши.
- Ка…Ки…ич! Ка…Ки…ич! – закричали хором Николай Александрович и Александр Николаевич, застряв в дверях.

- Что!... – побагровевший от злости Карл Кириллович, уже набирал в лёгкие воздух для своего коронного «По-шли во-о-он», но…

- Анну Дендеру похитили!

До Карла Кирилловича сразу дошло значение сказанного, но чтоб осознать его значение понадобилась некоторое время. Карл Кириллович бросился прямо в дверь с застрявшими гримёром и костюмером, выбив их из проёма, словно шар кегли. Все кинулись со сцены за режиссёром.

На площадке перед Театром Обсурда «Достал Достоевский» был «припаркован» большой воздушный шар в форме гигантского кукиша. В его корзину уволенный в декабре прошлого года Казимир Отрадный пытался затащить Анну Дендеру. К ним кинулись, отбросив оцепенение от увиденного, Иван Деппов и Карл Кириллович.

- Да помогите же мне, видите же неудобно, - скомандовал Казимир Отрадный. Карл Кириллович и Иван Деппов схватили сопротивляющуюся Джульетту… То есть Анну Дендеру за ноги, и выставив на всеобщее обозрение её нижнее белье, затолкали актрису в корзину. Довольный Казимир Отрадный бросил взгляд на Ивана Деппова, и, о чём-то поразмыслив, велел Анне Дендере вылезти из корзины. Пока она пыталась вылезти из корзины, Казимир Отрадный и Карл Кириллович засовывали туда сопротивляющегося Ивана Деппова. Наконец, Анна Дендера выбралась из корзины воздушного шара, и под руководством бывшего работника сцены помогла без труда затолкать туда Деппова.  Бросив прощальный взгляд на некогда обожаемую примадонну, Казимир осознал, что всё ещё обожает её. Взяв с Депповым её за руки, они втащили её в корзину, пока Карл Кириллович не без удовольствия подталкивал её сзади. Когда погрузка перепуганной Анны Дендеры была завершена, Казимир Отрадный велел Деппову покинуть корзину. Деппов еле выкарабкался из корзины воздушного шара (кто только придумал такие большие борта). И воздушный шар в форме кукиша стал подниматься в небо, набирая высоту.

- Накуси-выкуси, - кричал Казимир Отрадный то ли Ивану Деппову, то ли Карлу Кирилловичу. Их двоих окружили обитатели театра, обретая самообладание.

- Почему вы его не остановили? – взревел Карл Кириллович, обращаясь к окружившим.

- Так ведь…Вы же сами видели, Карл Кириллович, всё произошло так быстро и так неожиданно, - решился ответить за всех Николай Александрович.

В этот момент взгляды Деппова и Мазунецкого встретились и они ударили себя ладонью каждый по своему лбу и синхронно воскликнули: «Ой-ей-ей». Отчего Николай Александрович нервно вздрогнул, а Александр Николаевич начал икать.

А вам не кажется, что всё только начинается. Мне – да.

Ладони Карла Кирилловича ещё хранили тепло той части тела Дендеры, которую он так старательно поднимал. И от этого на душе его было ещё горше. Он велел всем желающим идти домой, и направился в свой кабинет в глубокой меланхолии. Персонал театра отправился в буфет, сочинять план по спасению своей примы, все трения и склоки были забыты в объявленном перемирии. И коллектив Театра Обсурда показал на своём примере, как общая беда объединяет людей, хотя так бывает не всегда.

5.
На другой день все только и обсуждали чудесное спасение Анны Дендеры. Коварный Казимир Отрадный доставил похищенную в загородную дачу и привязав к стулу,  ушёл возвращать воздушный шар, оставив даму одну. Чего только не натерпелась от страха несчастная Анна Андреевна, понимая что похитили её не для того, чтобы в шашки-шахматы играть. По обратной дороге Отрадного чуть не сбила скорая помощь, чувствуя вину за шофёра, врачи увезли сопротивлявшегося похитителя в поликлинику на обследование его целостности после дорожно-транспортного происшествия. Отрадный отделялся парочкой пустяшных царапин… А в этой поликлинике его опознала жена Карла Кирилловича, уж не знаю, кто ей успел всё рассказать, но будучи в курсе последних событий, она вызвала полицию, и Отрадный был задержан, а прима освобождена, после двух часов проведённых в одиночестве.  И не обошлось бы без суда и судимости для Казимира Отрадного, но по дороге полицейской машине попался Дед Мороз, который покинул свои северные владения, ради медицинского обслуживания у стоматолога, как положено –  с паспортом и полисом (!) Он отпустил Казимира Отрадного, взяв с него слово, что больше тот себя плохо вести не будет. То же самое Казимир Отрадный повторил Карлу Кирилловичу, Анне Дендре, им похищенной, и Ивану Деппову, чуть им не похищенному. И коллектив простил его и вновь принял в свой состав.

Дарья Алексеевна, первая уборщица второй смены мыла с утра в коридоре пол между гримёрной и костюмерной, подменяя первую уборщицу из первой смены Муркелину Эркэтановну Немцову. В этот момент дверь гримёрной открылась и в дверях показался гримёр Николай Александрович Гламуров. Проводя шваброй прямо перед дверью, Дарья Алексеевна, не поднимая головы, строго сказала гримёру:
- Ну куда Вы, Николай Александрович?! Обождите когда просохнет, натопчите же. Я только помыла!
- И рад бы подождать, любезная Дарь-Лексевна… Да увы, срочное дело не требующее отлагательств. Пардоньте, - и Николай Александрович вышел из затемнённых пространств гримёрной и нырнул в затемнённые пространства костюмерной.
- Дела. Ишь ты, какой деловитый! И поделовитее видали. Важничает, аки будто на место Карла Кирилловича заступил, - возмущаясь, бормотала про себя Дарья Алексеевна, стирая с пола следы с опилками, ведущие от гримёрной в костюмерную. – Все они тут дамы да господа, мы тут только мыши бесприютные - поломойки. А вот как не будем полы мыть!... кто в ихнею театру завтра придёт? Посмотрят на грязь да развернутся! Нечто по театрам ходят на грязь тутошнюю смотреть, своей будто дома мало. Мало спектаклей-то нарепетировать. Полы чтобы чистые должны быть, в буфете, чтоб чай был горячий, одёжу чтоб можно было в гардероб сдать. Вот и выходит, кто в театре главный? – поломойки, буфетчицы и гардербшицы! Даром разве молвят, театра начинается с вешалки? Вот то-то что не даром. Дело у него срочное!

Домыв, второй этаж. Дарья Алексеевна спустилась на первый и когда она протирала в коридоре стенд, услышала из центрального холла голос.


- Театр…как много в этом звуке…вот были времена, сливалось и где-то в сердце отзывалось… Но теперь-то всё иначе. Это раньше и хлеба дефицит был и зрелищ… Каждой брошенной корке радовались, на каждую трагедию Еврипида, как на праздник шли. А что сейчас? Телевидение! Интернет! Кому теперь нужны эти театры. Никому.

Дарья Алексеевна заглянула в холл и увидела неизвестного мужчину, который впрочем нам уже известен. Тот самый курьер Курьеров, который не далее, как давеча доставил в Театр Обсурда некий Античёрный Квадрат Ювачёвича. Не заметив, в коридоре Дарью Алексеевну он продолжал громко разглагольствовать словно стоя перед толпой людей.

- Какой только дряни не ставят лишь бы людей завлечь. Море показухи, шоу чуть ли не с групповым сексом и расчленёнкой. Может это и зрелищно, но и бараны поймут, что всё это слишком далеко от искусства. Кто на эту показуху ходит? Разбогатевшие внезапно выскочки, которые пытаются придать своему свиному рылу культурный вид, снобы, которые тащатся туда, для этой же цели с пенсне и веерочками, где-то услыхав, что театры были раньше храмами искусства. А потом они либо плюются от показухи, либо нахваливают, в зависимости от популярности с среде таких же идиотов, которая регулируется вложениями в рекламу очередной чуши. Хотя если бы какой-нибудь звезданутый актёришка не бил по пьяни морды на светских раутах, а актрисетка- примадонна не выкладывала свои обнажённые фотографии в интернете, шиш бы кто туда ходил из снобов и выскочек. Тоска… И эту порнографию, пытаются выдать за плоды Мельпомены и Талии. Это плоды Угодничества и Приспособленства, выращенные на потребу низким дешёвым ширпотребским вкусам масс, которые кичатся свой культуркой, за неимением культуры. Искусство покинуло стены театра…

Из всего, что произнёс этот человек, Дарья Алексеевна поняла далеко не всё, и может быть она, посмеявшись про себя над страненьким  посетителем, продолжила бы выполнение своих должностных обязанностей оговорённых в её трудовом договоре, но… этот человек, совсем незнакомый ей совершил то, чего ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, нельзя совершать: произносить в присутствии Дарьи Алексеевны слова: «Искусство покинуло стены театра»… Потому что какой-то театральный критик в своей статье упомянул эти же слова, а статья была очень отрицательная… а Дарья Алексеевна патриотка своего театра, если так сказать можно… а под рукой у неё швабра… она уже бежит с ней на Курьерова и попадает мокрой грязной шваброй по плечу. Курьеров не понял ещё, чем он разозлил театральную уборщицу, взявшуюся непонятно откуда, но одно ему стало очевидно: надо делать ноги. И Курьеров бросился вон из театра. Но Дарья Алексеевна и не думала оставлять его в покое, оскорблённый корпоративный дух придал ей ускорения.

- Стены покинуло?! – кричала разъярённая уборщица вдогонку, размахивая шваброй, - Да у нас каждый спектакль с аншлангом… К нам министры ездят… У нас Деппов… Дендера! Не уступит ни Васильевой, ни Яковлевой, ни Симоновой…МХАТы нам не ровня…

Запыхавшись, Дарья Алексеевна остановилась у арочных ворот на территорию театра. Курьеров, налетев, и едва не сбив с ног костюмера Театра Обсурда «Достал Достоевский» Амурова Александра Николаевича, всё же смог оторваться.