Войди вон внутрь оранжевой ветки

о книге стихов Александра Рытова "змеи и пилоты", М., atelier ventura, 2015.

Иногда страшно от чужих стихов. Но эти не чужие, и потому не страшно, а тепло и хорошо от прочитанного:

Я переплывал из воздуха в воздух,
из темноты в темноту

В поэзии никогда не бывает пустот, их кто-то заполняет собой. Иной раз это иностранцы, вроде битников. Или Рембо. В этот раз Александр Рытов. Когда висну в его строчках, иногда вижу себя – по-другому совсем. Что он заполнил/запомнил/рассказал – наверное, об этом лучше вам найти в маленькой книжице – там все: и трэш, и ад, и израиль, и разные веси-мери-чуди.

В переломные времена многих ломает по-разному. Это было уже, и будет потом. В нашем случае – осознанное за пятьдесят с гаком, и вредная привычка писать отличные стихи.

Паучки почерка пальцы с пером щекотят,
письмо все радостней и быстрее

О чем, куда, кому это письмо? Мне и вам, а еще им и им – он умеет собрать всех в круг неторопливыми раздумьями о сегодня-завтра и вчера. Хотя больше – о вчера.
Не узнают, наверное, никогда эту ночь в истории нашей войны гражданской.
Он пишет о былом, как о сегодняшнем дне - в нем и теперь война, только о ней не все помнят. А он-то знает, да и читатель поймет

чтоб охватить как можно глубже
владенья нового врага.
При каждом шуме иль угрозе
мы дружно прятались в обозе
и целовались с медсестрой

Прекрасный слог и точная мысль – обязательно понравятся, особенно, если читателю никто еще об этом не сказал прежде:

Ласточки, как звонкие первоклассницы,
изучают оливковую рощу,
воздухом влажным горло полощут…

Столько лирики, взращенной в общем-то не всегда спокойными временами - это просто огромный плюс удавшемуся автору. Этот - точно удавшийся, опыт переводчика в поле (переводчика с греческого, кстати - языка войн и завоевателей, а не мореплавателей и проходимцев):
 
оставив пустоты и расстояния
слепым, глухим, неблагодарным

и дипломата с воинским прошлым - МГИМО и служба за плечами:

Сто фляг с вином для святого причастия
ждут нас в столовой воинской части

Саша, когда ты окончил школу, у нас была другая страна. И мы почему-то верили, что такая же будет всегда. Но – не случилось, а стряслось – все мы куда-то полетели.

Пусты коридоры министерства обороны,
молчат машинки печатные и колонны,
при входе мраморных пушек спины,
весна приближается, и турбины
тянут крылышки над и под –
вечный небьющийся самолет.

Помню, как хотел убить контр-адмирала в ГУКе МО на Арбатской, который тупо «зарезал» мой рапорт в кадры. Зато вот выжил, а не упал раньше, как парни из наших. И теперь могу тебя читать в живую... А падать нам потом.

Поток журавьиных рек быстрей,
каждая жизнь – муравьиный вал.

Летать и плавать – так мы мечтали с Сашей ради всего, что называлось Родиной. Что-то успели, а где-то промазали. Не важно, как это отдается в словах, важно, как в душах. От поднебесья до подземелий - примерно таков масштаб сказанного, о чем и вам всем желаю прочесть.
Как летчик - летчику: поражен. Не умением даже, а знанием всего:

Сигнал здесь слабый и очень редкий

Рытов - поэт с большой буквы П. У него мальчики-дендронавты дружат с девочками с соседних улиц Ленина, и с проспектов Ильича, забытых давно. И он был везде, где мы тоже успели наследить... География его присутствия точно впечатляет. Потому что это не только Сан-Марко или Харрар, а еще и совсем неведомые зеленя, но такие прекрасные...

напугал мышь, разглядывал мотылька.

Саша пишет, как дышит. Редким такое дано, и не часто:

их трясла в припадке гроза ночная

или

осанны пели поля из меди

Я бы с удовольствием услышал его голос - даже с того конца этого маленького шарика, на СВ или самолетной попрошайке - но слышу сейчас. Он мне нравится.

В старой бордовой пижаме просыпаюсь над бездной,
разверзшейся между нами,
и вижу авиабилет не помню куда.

Тоже долго был внутри оранжевой ветки. Там было замечательно. Там ездили разные поэты - Кибиров, Караулов, Рубинштейн, Кузьмин, Марковская, Королев и Рытов.
Ага, может, и Ленин с Пушкиным и Моцартом тоже. Вне всяких сомнений, воображаемые люди. Их можно собрать в стихах всех вместе. Просто правильно посадить на эту ветку. Чтобы были всегда и везде, например, на этой станции:

Где же тепло наших детских гнезд,
из которых нас воровали птицы?

Это про нашу бывшую страну из четырех букв. Три из которых – одинаковы. Об этом на страницах много - больно, конечно, но что было – то было, что поделаешь.
Кроме как выдавить из себя эту боль, как он:

смерть наполнится муравьями
и на мгновение затормозит

В принципе, не хочется пересказывать его замечательную книгу. Она чудесным образом сама вам подарит многое. Путешествия вне себя и внутрь, берега и континенты пережитых эмоций, пропущенные в слова. Еще там есть змеи и пилоты, древние страны и раскопанный носком печального ботинка чернозем, знакомые любому любови и поэтические пули по среднему росту - всем. Подряд. Книжечка удивительная своей цельностью и собранным в ней. И да – приключения обязательны.
Из вишни в розовом коктейле перемещаешься в Эдемский сад, только благодаря автору, который скромен и довольно сух в тропах.

на юг шли разноцветные войска

Примерно, каждый второй сегодня поймет, о чем он написал. Особенно, после 14-го года.

С трубы слетают разбуженные воробьи,
как пепел с тлеющей сигареты

Много разных слов о его поэзии понавыдумывал бы. Но лучше ее просто читать. Набрав в легкие весь воздух. Выдохнуть в любимых - потому что такие стихи пишут для единственных. Мы - единственные, и это - нам.

я нервно вытащил из пачки сигарету
и закурил и вышел на балкон