Случай с портфелем

Случай с портфелем
( Из "Хроник Талдомасты" )

— Марго, детка, — Алексей Львович смотрел из дверного проёма на сидевшую на расстеленной постели немолодую женщину с поникшими грудями под шёлковой комбинацией. Меж раздвинутых ног её чернел провал: запах её чресел, наполнявший комнату, был по-осеннему прелым.
— Марго, — вновь произнёс Алексей Львович, — я готов.
— Готов? — Марго скривилась, словно от боли, — Ты готов?

В лицо Алексею Львовичу холодной струёй ударил сиплый смех.

— Готов он! — сидевшая на кровати женщина, чужая и не добрая, гогоча, выбросила вперёд руку с золотым кольцом на костлявом указательном пальце.

Тут только Алексей Львович заметил, что Марго не только не молода, но и не очень стройна: ляжки были явно крупноваты, живот не упруг, а с боков свисал жирок.

— Жир, — подумал Алексей Львович, — тот самый жир, о котором так часто упоминал Мнаше, рассказывая о женщинах в модерке.

Внезапно Алексей Львович почувствовал, что стояк закончился. Для возобновления стояка ему срочно надо было кого-нибудь забанить, желательно I.G. или Shaliman, или хотя бы Светлану, которая наверняка была той самой Shaliman, но искусно скрывала это ото всех. Алексей Львович стопудово знал, что Светлана и есть Shaliman, но этот старый пень Мнаше, который вечно мешался со своей никчемной толерантностью, постоянно срывал акт бана Светланы. Алексей Львович, одной рукой опершись о косяк, а другой прикрыв лоскуток своего мужского естества, вдруг обнаружил, что с не меньшим удовольствием, чем женщин, он банил и мужчин, правда, каждый раз воображая, что банит очередного клона Shaliman. Но вот недавно он забанил одного тролля, который достоверно был мужчиной, да ещё каким... Проговорив мысленно последние слова, Алексей Львович почувствовал, что лоскут под его ладошкой из мятого ситцевого превратился в ситцевый накрахмаленный.

— Марго, я иду к тебе.

Марго молча перевалилась на свою часть кровати и, почесав плечо, выпялилась в серую московскую зиму за окном. Алексей Львович лёг рядом, провёл рукой по её лицу, шее, ключицам. Марго по-прежнему созерцала заоконную перспективу. Было тихо. Стеклопакеты надёжно глушили звуки улицы. Где-то за стеной спустили воду в туалете. Пахло борщом: соседка-хохлушка варила обед.

— Марго, милая, — рука Алексея Львовича теребила грудь женщины. В сгущавшихся ранних сумерках он видел её профиль: теперь Марго смотрела не в окно, а в потолок.

— Марго, Марго, — Алексей Львович припал ртом к большому и холодному соску. Он целовал его губами, ласкал языком, покусывал — сосок был всё таким же большим и мягким.

Алексей Львович вспомнил, как читал, что если партнёрша возбуждена, то её соски сжимаются и становятся твёрдыми.

— Марго, скажи, ты возбуждена?
— Чего? — Марго повернула к нему своё лицо: тушь под глазами слегка обсыпалась. Дыхание напоминало о недавно съеденном бутерброде.
— Марго, я хочу ввести сейчас и поэтому прошу тебя расслабиться, иначе тебе будет больно.

Марго молча посмотрела на него как на полнейшего идиота, но ничего не сказала, а лишь вздохнула и развела ноги. Алексей Львович мучительно вспоминал статью в Википедии под названием "Вставка пениса в вагину".

Взяв в рот два пальца и обмусолив их, как велела Вики, Алексей Львович ухватил свой конец и с опаской подёргал за него. Конец несколько увеличился, но по-прежнему был мал и вял.

— По пальцу вводи, — Марго вновь смотрела в окно.
— Это как, дорогая?
— Элементарно. Суй палец вместе с этим.
— Тебе больно не будет?
— Суй давай.
Алексей Львович сунул палец. Палец очутился в пространстве.

— Почему не облегает?
— Что не облегает?
— Почему стенки вагины не облегают палец? В Вики написано...
— Три сунь.
— Три чего?
— Три пальца.
— Это фистинг будет? Да?
— *уистинг.
— Не читал.
— Ага, не читал, но, блять, осуждаю.
— Ты материшься?
— Это не я, а клон.
— Чей клон?
— Чей, чей... Нгати!

Алексей Львович соскочил с кровати.

— Ложись, придурок, я пошутила. Продолжим вставлять.

Алексей Львович покорно лёг. Марго улыбнулась.

— Какой же ты глупышка.
— Я недавно прочёл книгу "Плейстоцен на территории Пермского края".
— Суй.

Алексей Львович приступил к процессу всуя. Было темно, пахло борщом, где-то включили телевизор. Алексей Львович тихо и сосредоточено возился со своими пальцами, членом и с пространством в теле Марго.

— У тебя там целый космос, — Алексей Львович, несколько утомлённый, лежал на Марго и слабо попихивал. Попихав так минут пять, Алексей Львович осознал, что он не может совладать с бесконечностью пространства своей любовницы. Космос не хотел покоряться.
— Про космос есть статья в Вики, — Марго разглядывала кольцо на своём пальце.
— Я тут подумал, что слова ebat' и банить имеют общий корень. Да и семантика...

Марго потянулась и зевнула.

— Слушай, шёл бы ты.

Алексей Львович встал, начал одеваться.

— А в душ не хочешь сходить?
— Не хочу. Чего там забыл?
— И то верно.
— Я в туалет только зайду.
— Зайди.

В туалете Алексей Львович, стоя над унитазом и держа в руках, много думал, в результате чего им были вычислены очередные клоны Shaliman. Это подвигло его наконец-то отлить. Отлив, он вышел в прихожую и начал одеваться.

— Руки хоть помой, — Марго по-прежнему лежала на кровати, но уже включила ночник и что-то разглядывала в телефоне.
— Запри за мной.

Алексей Львович вышел на лестницу. Спустился. Открыл подъездную дверь. Сырой и серый московский декабрь встретил зажёгшимися фонарями и тишиной. Эта особая московская тишина посреди столичной суеты всякий раз поражала Алексея Львовича. Он вышел на улицу и побрёл по мокрому тротуару. Со стороны Добрынинской тянуло запахом свежего хлеба и каких-то сладостей. Алексей Львович уже шёл вдоль Обводного канала, когда заметил скользящую сквозь туман ему навстречу высокую женскую фигуру в чёрном пальто. "Шалиман! — подумал Алексей Львович. В руках женщины был букет белой сирени, которым она энергично и небрежно размахивала, что-то бормоча себе под нос. До Алексея Львовича долетали лишь обрывки фраз, а именно "негодяй", "Амелькин муж", "тролль", "питерский гад" и "модератор херов чувашорга херова". "Ха, не иначе как про Алатара!" — со злорадством подумал Алексей Львович, вспоминая эпический троллинг, который несколько лет тому назад ему устроили на этом самом чувашорге Шалиман и Алатар. Меж тем женщина остановилась и, размахнувшись, закинула букет на самую середину канала, распугав мирно дремлющих уток. Утки всполошились, забили крыльями по тёмной, стылой воде, печально прокричали что-то и вновь настала тишина. Шалиман, рыдая, глядела в декабрьскую ночь. "Несколько прогнантна, профилировка снижена, конечности длинные, телосложение субтильное, подбородок скошен. Не даст", — Алексей Львович нашёл Шалиман весьма уралоидной, и в фас куда более красивой, чем в профиль.

Тем временем, ночь приближалась. Алексею Львовичу вновь чего-то хотелось и, вот так, в хотениях, добрёл он до Лефортово. Там, в одной из сталинок, жил с семьёй старательный весьма в деле доносительства и задолизательства престарелый Лодур. Поднявшись на этаж, Алексей Львович позвонил. За дверью раздалось шарканье и несколько надтреснутый мужской голос заискивающе спросил: "Кто там?"

— Харя Кришны! — ответствовал Алексей Львович.

Дверь открылась. Мужчина лет пятидесяти в майке и трениках подобострастно глядел на своего модератора.

— Чем маешься, болезный?
— Да вот, молился.

Алексей Львович, не скинув ботинок, пропёрся в комнату Лодура. Там, на обклеенной ещё советскими обоями стене, висел чёрно-белый портрет по пояс обнажённой женщины.

— Шалиман? Принтскрин, смотрю, распечатал.
— Да, принтскрин-с, — Лодур шаркнул ножкой.
— И что же мне теперь прикажешь делать, братец?
— Забань её.
— Мнаше стишки её любит.
— Будет мои любить.
— Твои? А ты стишки пишешь?
— Пишу!
— Ну, прочти.

Кришна харей кришну харит,
Хари кришные харя,
То как харь захарит харю,
То как кришна кришнуя.

— Куёво, братец.
— Неужто?!
— Ужто, ужто. Мнаше вот такое точно не любит.
— А что он любит?
— Про минет.
— Я могу про минет!

Если будешь верить в Кришну,
Минет Кришны гнев тебя!

— Ударение.
— А что не так с ударением?
— Не туда.
— А куда надо?

Алексей Львович не ответил, но зевнул и несколько утомлённо произнёс:

— Ладно, забаню!
— Миленький, любименький, — Лодур бросился лобызать ботинки Алексея Львовича, — забань её, иначе я помру!

Алексей Львович оглянулся вокруг себя в некоторой растерянности.

— Блин, я, кажется, забыл...
— Что забыли-с?
— Портфель с банхаммером у Марго забыл!
— Ох, ты, господи, беда какая, как же Вы так, без портфеля, теперь?
— Придётся возвращаться... Давай, братец, бывай. Да, всё хотел спросить, а ты что, на портрет Шалиман молишься?
— Она Кришна!
— Очумел! И как же ты на неё молишься?
— А вот так!

Лодур приспустил спортивные штаны. Под штанами не было трусов, зато был лиловый пупс, нагло торчащий прямо на Алексея Львовича.

— Что это, приятель?
— Это... Это... пюльмалюль, — с предельным умилением, сглатывая слюни и слёзы, прошептал Лодур.
— Хорошо, теперь буду знать. Пюльмалюль.

Алексей Львович шёл по ночной московской улице под холодным московским декабрьским дождём мимо милых лефортовских домиков и бульварчиков. Уже достигнув Балчуга, он вдруг подумал, какой в Москве несносный климат и, верно, потому местные девки и бабы так бесчувственны и некрасивы, подстать колченогим скамейкам под зимним дождём. В таких невесёлых раздумьях добрёл он до дома Марго. Остановился у подъезда. Ему жутко не хотелось набирать код на домофоне: он почему-то был уверен, что его не впустят. На всякий случай он дёрнул ручку двери — дверь оказалась открытой. Вошёл. Поднялся. Постоял на коврике из Икеи с забавным рисунком в виде чьих-то следов. И эти чьи-то следы заставили Алексея Львовича взревновать к тому, кто их оставил. "Как нелепо, — думал он, — ревновать к воображаемому, несуществующему, оставившему по задумке какого-то дизайнера эти следы". Он робко позвонил. За дверью была тишина. Позвонил ещё раз и, чуть не ударив едва успевшего отскочить Алексея Львовича, энергично отворилась тяжёлая металлическая дверь. Перед Алексеем Львовичем, держа в вытянутой руке его портфель, стоял волосатый южанин. Обмотанное вокруг его смуглых сильных бёдер розовое махровое полотенце, совсем узкое, дерзко расходилось и топырилось на вздыбленной, жаждущей плоти.