Яблоневая роща

 К Ивану я заехал по пути на Байкал. Село, в котором он жил было неподалёку от тракта, и я не смог устоять перед желанием повидать старого школьного друга.
За эти восемь лет он потолстел, даже обрюзг, отпустил окладистую бороду. Но несмотря на внешние изменения, в глазах его по-прежнему сверкала лукавая мальчишеская искра.
 Дом Иван себе отстроил добротный, крепкий, из красного кирпича. Под шапкой снега он выглядел особенно основательно, напоминая этим своего хозяина.  Почти весь первый этаж занимала гостиная, в которой я не без удивления приметил богатый книжный шкаф. На втором этаже располагались его с супругой спальня и детская. Показав мне оба этажа, Иван предложил вернуться в гостиную и посидеть с чаем у камина. Я с радостью согласился.
 На камине было расставлено множество семейных фотографий в рамочках и несколько сувениров из Африки. Огонь с треском пожирал поленья, щедро подкидываемые Иваном. За окном было уже темно и невозможно что-либо разглядеть, кроме снежных хлопьев. Я с наслаждением подумал о том, что наконец-то никуда не надо торопиться, и можно расслабиться. Я даже всерьёз задумался над тем, чтобы принять приглашение Ивана погостить у него пару дней.
 Поболтав о прошедших учебных годах, о жизни и семье, о строительстве и даже о литературе, мы несколько выдохлись. Немного помолчав,  Иван вдруг спросил:
 - Ты вот говоришь, что путевой дневник ведёшь, чтобы написать книгу так? Это что значит, что ты писатель?
 - Писатель из меня пока никакой, ни одной книги так и не напечатали. Но с помощью этих записок авось чего и выйдет,- пожал плечами я.
 - Значит всё же писатель, - подвёл черту Иван, - я просто чего спрашиваю то? Приезжал к нам четыре года назад поэт один. Знаменитый в общем-то. Соболев. Слышал о таком?
 - Как не слышал? Личность известная. Только он же четыре года назад как-раз и умер.
 - Точно. Здесь он кончину свою и встретил. Странная довольно история, если честно. Соболев этот по соседству жил, так мы с ним не раз чай пили за разговорами. Не скажу, что подружились, а отношения хорошие были, по душам говорили. Тогда у меня стройка ещё была, и мы с Олей снимали у бабы Марьи на том конце села домик.
 - Ты, надеюсь, расскажешь мне о Соболеве? - улыбнулся я как можно обаятельнее. Его стихи мне нравились.
 - Да конечно. Значит, слушай.

 Соболев приехал к нам в конце весны, примерно в середине мая. Жил уединённо, никто к нему не ходил, сам он тоже на контакт особо не шёл. Но не может же человек постоянно один быть, так? Начал он по четвергам ходить в гости к батюшке. Отец Иоанн, Царствие ему Небесное, человеком был очень образованным, жил в сторожке при храме Христа Спасителя. Там они с Соболевым могли до ночи сидеть, материи высокие обсуждать. Пару раз видел я его, возвращающимся домой от батюшки, часов в двенадцать, когда собаку выходил угомонить. Притом Соболев на службы не ходил вовсе.
 Вот однажды ночью я и остановил его, благо забор между нашими участками невысокий:
 - Добрый вечер, сосед, - говорю. А он смотрит на меня удивлённо так, словно в первый раз увидел, глазами хлопает.
 - Да, добрый, - говорит, как опомнился, - прошу прощения за эту заминку. Дело в том, что я кое о чём размышлял. Вы, должно быть, Иван? Хозяйка говорила мне о вас. Приятно познакомиться, - и протягивает руку. Интеллигентный такой. Ну прям как ты.

 В этот момент Иван разразился густым смехом и потрепал меня по плечу.
 - А что, каков из себя Соболев? – спросил я. – Фотографии я видел, да жизни в них зачастую мало.
 - Ну... Дмитрий здоровым был, бородка у него значит, одевался хорошо всегда, ты это, опять же, сам знаешь. А вот кое-что фотографией не передать, тут ты прав. Глаза у него какие-то... молчаливые. Матовые такие, чёрные. Не поймёшь, о чём человек думает. И словно дымкой грусти подёрнуты.
 - “Дымкой грусти”? Да ты, гляжу, сам в поэты записался, Иван. Не ожидал, брат, от тебя.
 - А то! – гордо пробасил хозяин. – Книжный шкаф видишь? Его мне Соболев оставил. Я и читаю поманеньку.
 - Орёл! – восхитился я, ; Но ты давай дальше рассказывай, не отвлекайся.

 - Так вот мы и познакомились. Сначала просто здоровались при встречах, а как-то раз я его на чай пригласил. Думал, откажет, ан нет, пришёл.
Сидим мы, значит, чай пьём. А мне кто-то, не помню кто, Зинка, что ли, уже рассказал, что это, мол, поэт известный. Я и спрашиваю его, зачем он приехал в такую глухомань. А он честно так отвечает:
 - Устал, - говорит, - такое чувство, будто душа у меня прохудилась. Тошно в городе, воздуху мало. Всё хочу коня купить, да по полю прокатиться.
 И, главное, устало так говорит. Жаль мне его стало. Я тогда и предложил ему принять по стопочке. Приняли. А потом ещё. И ещё.
 - А чего ты, Дмитрий, не женишься? – спрашиваю тогда.
 - Да я хочу, - отвечает, - да на ком? Никак не могу встретить такую женщину, чтобы и нравилась и чтобы хоть немного интересы совпадали. То красотки одни, озабоченные телефонами(а таким я сам не нравлюсь), то, наоборот, хорошие, умные девушки, да не в моём вкусе совсем. Вот мечтаю встретить такую, чтобы за душу, понимаешь, взяла. Вечная любовь, все дела.
 - Да ты, Дмитрий, романтик.
 - Ну а то! Я же поэт, иначе нельзя, - и смеётся, смеётся. Но невесело как-то.
 Часто мы после этого разговаривали. Узнал я и про друзей его, и про дела, и про семью. Одиноким он был каким-то. Вроде и друзья, и семья есть, а чувствовалось в нём какое-то отчуждение. Между ним и остальными словно лежала бездна непонимания. Разве что от Отца Иоанна приходил, хотя и задумчивым очень, но всё же без такого камня на душе, как обычно. Он про камень, конечно, не говорил ничего, но это чувствовалось.
Иван вдруг замолчал и задумался.

 - Чего ты? – подёргал я его за рукав.
 - Тут просто вот в чём дело, - сказал наконец Иван, - дальше история мутная. Ты мне скажи, ты в приведений всяких, русалок, леших веришь?
 - Не знаю. Нет, наверно. А ты зачем спрашиваешь?
 - А вот узнаешь сейчас. Только говорю сразу: рассказываю, как слышал и видел. А дальше думай сам.

 Началось всё с того, что Соболев всё же купил себе коня. Красивый конь был, могучий, ладный. Как вскочит на него Дмитрий, сам без рубахи, могучий и статный - вылитый богатырь. И несётся на пегом своём скакуне в чисто поле, да гуляет там с утра до ночи. Почти видеть перестал его. Только по четвергам к батюшке в гости ходил по-прежнему.
  И вот вваливается он ко мне как-то раз под ночь, глаза как плошки. Ольку мою напугал даже. Пригласил я его за стол, хоть и поздно было: видно напуган человек. Сел он, слова вымолвить не может. Я было водочку достал – машет руками, не надо, мол. Стал я его тогда чаем отпаивать. Он кружки две молча выпил, потом только заговорил.
 - Знаешь, на том конце поля, роща яблоневая есть? – спрашивает.
 - Как не знать? – говорю. – Знаю.
 А слава про эти места у нас дурная ходила. То люди там плутали дня по четыре, а то и вовсе пропадали. А ещё, ходил я когда в тех местах, казалось всё, что глядит на меня кто-то сбоку, а голову поверну – нет никого. И звуки там всё слышались странные. Да и басен всяких много ходит про места те. Главное непонятно, откуда что? А Соболев-то мне, значит, рассказывает:

- Приехал я туда с утра. Красиво, думаю. Оставил коня, зашёл в эту рощу. Ветер ласкает листочки, солнышко светит. Удивительно красиво. А посреди рощи - озеро небольшое. Я сел на камень, задумался, как красоту виденного в стихе передать. Даже рождаться начало что-то,  но в сон меня клонить стало. Я сам не заметил, как уснул. Сны я вижу часто, но этот...
 Стою я в огромном поле, над головой небо тяжёлое, сквозь исполинские грозовые тучи красноватый свет чуть просачивается. А поле тёмное, пустое. И давит меня и снизу и сверху словно. И хочется бежать, но некуда - везде тёмное поле и тяжёлое свинцовое небо. И ни души вокруг. Один я. Вдруг слышу голос женский. Нежный, журчащий, куда-то зовущий. Но необъяснимо жутко мне от голоса этого...  А голос обещает мне любовь вечную, песнь поёт красивую. Я решил пойти, посмотреть, кто же это. Иду, а позади, далеко, в лучах солнца отец Иоанн стоит, тоже меня зовёт. Только что я там не слышал? Он мне всё глаголы вечной жизни обещает. Я и понимаю, что правда за ним, да не хочу я к нему, тяжело мне невыносимо. Давит меня вера, а не верить не могу. А тут женщина любовь вечную мне обещает. Я и иду к ней. «Жди ночи» - слышу. И просыпаюсь. Проспал, оказывается, целый день. И никак не могу выбросить сон этот из головы. Решил подождать ночи, хотя и странно это и глупо. Вышел из рощи. Жду. А заходящее солнце разлило огонь на небосвод, и башнеподобные облака горят алыми пожарами. За рекой, далеко, Макар скотину домой гонит. Но вот солнце скрылось. Страшно мне становится. И чем темнее, тем страшнее. Однако я переборол себя и остался. Взошёл месяц, белый, как утопленник. Жду дальше. И вдруг слышу – стонущий звук рога над полем разносится. Тогда я зашёл в рощу.
 На глади озера дорожка лунная, в роще темно и тихо, даже птицы не поют. Опять захотелось мне убежать, но тянуло что-то меня к озеру. Не зря же любовь вечную голос мне обещал. И вот вижу: под водой блеснуло что-то. Я, скрепя сердце, подошёл ближе. Кажется, что идёт кто-то под гладью озера. И правда, вода пошла волнами, а из воды выходит обнажённая женщина. Невероятной красоты, прямо дух захватывает. Светлые волосы в лунном свете блестят, кожа белая, словно жемчуг. Не думал, что бывает на свете красота такая. Смотрит на меня, улыбается по-доброму так. А я слова сказать не могу. Она не двигается, ждёт. И вдруг такой страх на меня напал, что я кинулся из этой рощи, вскочил на коня, да помчался домой. Да почему-то вот к тебе прибежал.

 Слушал я его, да не мог понять, то ли правду Соболев говорит, то ли горячка у него какая? А он бледный, как полотно, глаза широко раскрыл, взахлёб говорит. От былого изящества речи почти не осталось ничего.
 - Ты, - говорю, - иди, Дмитрий, поспи. А завтра к батюшке сходи, хоть и не четверг.
 - Так, пожалуй, и поступлю, ; отвечает. Встаёт да идёт к двери.
Вышли уже в сад, к калитке подходим, а он вдруг мне говорит:
 -Никак я не могу перестать о женщине этой думать, Иван.
 - Ещё бы, такого страха натерпелся.
 - Да не в том дело, - махнул он рукой и скрылся за оградой.
С батюшкой Соболев поговорил, но пришёл к нему не на следующий день, а как обычно, в четверг. Выдержка была у человека. Но сам он осунулся, стал ещё задумчивее, молчаливее. Порой на улице меня не замечал, чего уж говорить о возобновлении прежних разговоров. Однако как-то раз остановил я его да стал допытываться, что это с ним. А он мне и говорит:
- Легенду о Тангейзере слышал?
- Нет, - говорю.
- А вот всё там, - отвечает и идёт себе дальше.
 Через какое-то время начал Соболев пропадать, как и прежде, на поле. Только теперь не возвращался к ночи. А когда возвращался – не знаю. Только проснулся я однажды на рассвете от топота копыт.
 К батюшке тоже перестал в гости ходить, всё на поле гулял. Отец Иоанн даже сам приходил к нему несколько раз, да всё дома не заставал. Или думал, что не заставал.
 Соболева я уже почти не видел. А когда видел – поражался, совсем человек высох и устал. Посинел даже как будто. Спрашиваю, что с ним – молчит, да ухмыляется горько. Поймал его однажды и отец Иоанн, за плечи обнял, да повёл к себе. Да только вижу: вылетает от него Соболев, гневный, даже потрясывается, и говорит, как бы напоследок:
 - Ничего ты, старик, не понимаешь! Давит меня, давит! 
 А отец Иоанн стоит в дверях и молчит.
В тот день надвигалась буря. Дул сильный, порывистый ветер. Небо затянули серые облака. Земля ожидала.
 Я сидел дома, решив, что в такой день не то, что работать, на улицу выходить, себе дороже. Вдруг в дверь кто-то сильно постучал. Открываю – отец Иоанн.
 - Сердце, - говорит, - у меня неспокойно. Где Дмитрий?
 - Не знаю, - говорю, - дома, наверно. Кто ж в такую погоду гулять будет?
 - Нет его дома, - отвечает отец Иоанн.
 - Неужто на поле? – ахнул я.
 - Не уверен я, что по полю он все эти дни гулял, - вздохнул батюшка, - но направление ты, Иван, выбрал верное, - и ушёл, попрощавшись.
 Не помню зачем, а пришлось мне в тот день всё же в магазин идти. Дождь не начался ещё, я быстрее и побежал. Бегу, на небо посматриваю, как бы не хлынуло, ветром меня чуть не сносит. Бросил вдруг взгляд на поле да и встал как вкопанный.
 Вижу: ветер в поле бушует, деревца вдалеке гнутся, трава зелёными волнами бьётся, небо тёмное-тёмное, молния вдалеке сверкнула, а по полю отец Иоанн идёт, ведёт коня Соболевского. Ряса на нём, чёрная, на ветру трепыхается, на груди крест блестит. А на коне - батюшки! – Дмитрий лежит, синий-синий, худой-худой. Я к ним подбегаю, а отец Иоанн говорит мне:
 - Помоги-ка мне, Иван, - а сам дорогой рассказывает, - Покою мне Господь не давал, до рощи той дошёл я. А Дмитрий перед ней лежит, чуть живой. Конь рядом стоит, мордой его тычет и ржёт жалобно, боится скотинка, а бросать не хочет хозяина. Взвалил я его на коня да пошли мы домой. Слышу вдруг позади крик злобный, пронзительный, нечеловечий.  Оглянулся я - нет никого. А визг этот всё звучит и звучит. Тогда я молитву прочитал, и замолк он.
 По одному взгляду было понятно, что Соболев уже не жилец на этом свете. Отец Иоанн целыми днями сидел у его постели, разговаривали они всё, даже спорили иногда чуть-чуть. Но Соболев всё же слабел день ото дня. Что-то в его здоровье было непоправимо подорвано. Перед смертью Отец Иоанн крестил Дмитрия, причастил и исповедал.
 Я приходил попрощаться с ним. Дмитрий лежал на высоко взбитой подушке и глядел в окно. И хотя по лицу его разливалась смертельная бледность, был он спокоен и даже умиротворён. Проговорили мы недолго, да под конец он мне:
 - Жаль с тобой, Иван, так просто расставаться, хороший ты мужик. Книжный шкаф у меня, видел, стоит? Возьми хоть его на память. Ценная мебель, хех. Только с книгами бери обязательно. Знаю, читать ты не любишь, да авось пригодится когда-нибудь.
 Умер Соболев через пару дней после нашего прощания. Пожелал, чтобы похоронили его на местном кладбище, а отпевали в местном храме. Я и на похоронах был. Приезжали родственники его. Некоторые плакали, некоторые пытались плакать. Приехали даже журналисты, да не солоно не хлебавши уехали: погребение прошло чинно и мирно, под надзором отца Иоанна.
 Он, отец Иоанн то есть, вскорости после похорон освятил ту яблоневую рощу. И больше я ни разу не слышал, чтобы там что-нибудь нехорошее случалось.
 Отец Иоанн преставился в прошлом году, его похоронили при храме. Эх, хороший был батюшка... Новый, конечно, тоже неплохой, кажется, да молодой больно...

 - Послушай, а можешь ты меня сводить на могилу Соболева? – спросил я.
 - Отчего не сводить? Свожу. Только давай завтра? У меня уже глаза слипаются.
 - Да и темно уже.
 На следующее утро мы посетили могилу Соболева. Кладбище было залито солнечным светом и дышало покоем. В воздухе была разлита кристальная ясность. Плавно падали снежинки, снег хрустел под ногами. Голые деревья, покрытые шапками снега, стояли столпами, ограждающими кладбище от суеты повседневной жизни.
 - Это ты ухаживаешь за могилой? - спросил я Ивана, глядя на изящное мраморное надгробие.
 - Да, никто сюда кроме меня и не ходит. Раньше родители Дмитрия приезжали, но стары они очень... Не знаю, живы сейчас или нет.
 И стало мне грустно и жаль одинокого даже после смерти человека, чьи стихи мне так нравились. Я вздохнул.
 - Хороший ты человек, Иван.

Через пару дней я вновь пустился в путь. Байкал ждал. Дорога проходила вдоль поля, и я увидел, как вдалеке топорщатся деревья той самой рощи, издали напоминая обгорелые кости.