Проводили Поэта

Литературная страница

«Литературную страницу»  всегда готовил Олег Алексеевич Дребезгов. Он подбирал материалы, оттачивал их, находил фото авторов,  изредка публиковал свои сочинения. А сегодняшняя «Литературная страница» составлена из неопубликованных стихов, эссе и отрывка из рассказа так  нелепо, неожиданно, рано  ушедшего из жизни журналиста. Нашли мы эти материалы, разбирая бумаги на столе редактора, просматривая его рукописи. И решили их опубликовать к 40-му  дню после его смерти – в память об этом талантливом поэте, неповторимом журналисте, непревзойдённом сатирике, добрейшем человеке. Помяни и ты его, дорогой читатель. Олег Алексеевич стоял у тебя на службе четыре десятка лет.

 

 

ПРОВОДИЛИ  ПОЭТА

 

Поубавилось света

Туча встала стеной –

Проводили поэта

В путь последний земной.

Жизнь прожил – не слукавил,

Не скрывался в тиши.

Нам на память оставил

Серенаду души.

Жаль, ушёл рановато.

Что поделаешь – рок.

Все там будем когда-то

В свой назначенный срок.

Импульс нового света

Вспыхнет в бездне ночной…

Проводили поэта

В новый путь неземной.

 

                Сергей Боровский

                д. М-Ченчерь

Творчество Олега Дребезгова


Городок, похожий на деревню,

Тополя поверх горбатых крыш.

В переулках сумрачно издревле

Обитают робость, сон и тишь.

Божий храм без крыши и без окон

Колокольней слепо смотритвниз.

Он под этим небом синеоким

Как безродный висельник повис.

В предзакатной неизбывнойдали

Вздох зарниц всё чаще, всё ясней.

Немощённых улочек печали

Омрачают суть остатних дней.

На исходе грозового лета

Поредеет лиственная сень,

И в ночи знакомым силуэтом

Оживёт в дверном проёме тень.

Заметелит чувственная вьюга,

Сладкой болью сердце обожжёт.

И от дум о незабвенном друге

Трезвый ум мой не убережёт.

Отрекусь от грубого и злого,

Упаду лицом устало ниц.

Вспомню всё и выпью яд былого,

И умру под гомон вещих птиц.

***

В горенке тесной и тёмной

Только иконка светла.

Маются мукой бессонной

Жалкие крохи тепла.

Сомкнуты плотно колени,

Скорбно подвязан платок,

Дров во дворе – ни полена,

Пенсию пропил сынок.

Клялся, божился вражина

Мятым последним рублём.

Вот и лежит недвижимо,

Только слюна пузырём.

Красное солнышко дышит

Стыло и скупо в окно,

Горького вздоха не слышно,

Высохли слёзы давно.

Завтра под гомон вороний

В жуткий январский мороз

Вскладчину мать похоронят

Без воздыханий и слёз.

***

Под грозным натиском зимы

Узором розовеют окна.

От этой жизни тягомотной

Горчат отечества дымы.

Метель сменяет холода,

Она перерастает в вечность,

И эта злая бесконечность

Гнетёт как давняя нужда.

Вороной хохлится изба,

Скрипят навесы ржавой сталью,

И на оторванную ставню

Походит каждая судьба.

Нищает деревенский люд,

Тоска и боль под каждой крышей,

Господь давно молитв не слышит

В краях, где песен не поют.

Скупую череду ночей

Венчает яростная вьюга,

И отражение испуга

В бездонном омуте очей.

***

Былое дымкой синей

Приходит в наши сны.

Нет прошлого в помине

У отпрысков войны.

С исчезнувшей страною

Уходят навсегда

Рождённые войною

Босяцкие года.

О равенстве вопили

Державные лжецы,

В вине тоску топили

Окопники отцы.

А мы лихой ватагой

В свои двенадцать лет

Медалью «За отвагу»

Долбили медь монет.

На жизнь свою не ропщем

Мы на исходе дня.

В российских хилых рощах

Хоронит нас родня.

И на погосты эти

Везут со всех концов

Обманутые дети

Обманутых отцов.

***

К черте смертельной бойкоскачет рать,

И этой рати нужно умирать.

Она бездумно и на всём скаку

Развеять жаждет смертную   тоску.

Хоронят в землю спешно  старика,

Сжигают на костре еретика,

И праведник, избавившись от мук,

В сырой земле свой  замыкает круг.

В скупое небо смотрят  мертвецы –

Пророки, властелины и творцы.

Иссохли в прах и кости их,   и плоть.

Всем Воскресенье жалует Господь.

Настанет час, проснутся  праотцы,

Но раньше всех воскреснут  подлецы.

***

Отпустите меня,

До меня отпустившие многих.

Я сгорел без огня

У погостов на дальних дорогах.

Не обидел мой стих

Ни людей, ни селений окрестных.

И, прощая других,

Не прощал я себя,  многогрешный.

Поднимался горой

За славянское вечноевече,

Свою душу стихами

Калеча.

А мои долгожданные  други  варяги

Без меня пили пенную брагу  из фляги.

***

В прошлое снова уходит мой день,

Время его паруса наполняет.

Мысли мои, как матросы, пеняют

На капитана, который печаленкак тень.

Как я мечтал, что настанет пора

Гаваней тихих и мирных   причалов.

Только Отчизна нас снова на подвиг венчает.

Капает кровь с боевого опять топора.

 

Неоконченный рассказ

Кладбище Илью дисциплинировало, подтягивало, молодило и принуждало к умствованию. Он даже пил на погосте вдумчиво, не спеша, по-генеральски утирая губы мизинцем левой руки после каждого опрокидывания рюмки. Водка ударяла в голову, но не лишала его разума, словно вешний ветер освежал его хмельные мозги.

Мать Ильи похоронили спустя десять лет после смерти брата, удавившегося от недостачи или какой-то аферы, в которую он впутался по меркантильности своего характера.

– А я не воровал, – произносил Илья поминальный тост. – И вот живу. – Я вас всех пережил, – обводил он широким взмахом руки окрестные могилы. – Вот ты, часовой мастер, обирал людей на копейки в советские времена. И что? Часики тикают для меня. Отсчитывают минуты, часы, годы. А ты лежишь, дожидаешься, когда протрубят ангелы о судном дне. А, может, его и не будет, судного-то дня.

Илья вливал в своё похмельное горло очередную рюмку и не успокаивался.

– Взгляни, – обращался он к своему воображаемому собеседнику, – сколько безымянных могил вокруг. Кто об их обитателях будет наводить справки? Кому они нужны? Господу Богу? Но если каждый будет рассказывать создателю о своей грешной жизни, то не хватит вечности. И Господу Богу не под силу дослушать каждого. Откровения грешников  бесконечны и бездонны, как Вселенная.

Илья заплакал, но не от хмеля, а от осознания безмерности греха и страданий.

Мать он хоронил с ощущением облегчения. Она болела недолго. Померла разом. В беспамятстве своём она пыталась отыскать руку сына, словно эта рука могла вытянуть её из смертной трясины.

К старости она стала впадать в бестолковость. Теряла память и впадала в прострацию. Не следила за собой, отказывалась от бани и бродяжничала. Знакомые и соседи не без злорадства сообщали Илье, что достопочтенная мать его шарится в помойках, не стесняясь, не смущаясь своих трудовых наград. Илья заводил машину и проезжал по улицам городка в поисках блудной матери. И находил  её у мусорных баков. Глаза матери светились от радости. Она прижимала к высохшей своей груди яркие коробки от конфет. Илья насильно затаскивал мать в машину, а она умоляла сына не лишать её помойной этой мишуры. Дома она с трепетом расставляла коробки и коробочки на самых видных местах своей комнатушки.

Крепкий, неразборчивый шифоньер старухи ломился от одежды, поношенной и добротной, но старуха не надевала этой одежды, предпочитая облачаться в дырявые сарафаны, платья и фартуки.

Илья не мог угадать в ней женщину, которая в войну потеряла мужа, заполняла бутылки зажигательной смесью на Горьковском оборонном заводе и самоотверженно, самозабвенно боролась за себя и за малолетнюю свою дочь в годы сталинского террора.

– Мама, – вопрошал пьяный Илья, – зачем тебе помойки с твоей-то пенсией и положением в обществе?

 С положением в обществе Илья, конечно же, перегнул. Мать-то знала, какое общество окружает сына. Мать в ответ на эти слова молчала, вздыхала, пытаясь сухонькой рукой прикрыть дыру на чулке.

В эти минуты Илья не любил свою мать, но не выдавал своих чувств, помятуя о том, что сын должен любить родителей своих в любых их состояниях.

– Мама, ты же любила меня всякого? – не вслух, а про себя вопрошал Илья, занюхивая поминальную рюмку кулаком. – А я не почитал тебя в старости, гневался, не терпел странностей твоего характера.

***

Живи да радуйся

 

Жизнь отмерена всякому по-всякому. Кому полвека, а кому и целый век. Живи да радуйся, доколе глаза видят и ухо слышит. Лишь бы жизнь не в тягость была.

Проснулся, себя ощупал и порадовался, что здоров и цел. А что ещё нужно человеку?  Здоровый,  он всё осилит. А хворому и радость в тягость.

Чужое горе понимай и сочувствуй чужому горю. Но в душе радуйся, что обошло оно тебя стороной. Конец у всех один – сыра могила. А пока ноги носят тебя, а не тебя несут ногами вперёд – радуйся. Теплу и холоду. Хладу – в тепле, зною –  в прохладном месте. Корочке хлеба радуйся и воспринимай малое как великий дар. Дар великий не всякому человеку под силу. А малое и в ладони унести можно. Малого да помногу – вот и радость большая.

Молчи, молчание храня, когда другие исходят словесами, как поносом. Болтуны у произнесённых слов в заложниках ходят. Им всё припомнится. А с тебя лишь Господь Бог за думы твои потаённые спросит со всею строгостью. А у Бога око зоркое, а на ухо он туг как старец. Он к громким словам прислушивается, молчанию благоволит.

***

Предчувствие

 

Я не знал, что умру завтра. Предчувствие смерти –  удел великих. Но я накануне видел сон. Покойница мать угощала меня мясом. Кусками. Испытывая голод, я зубами пытался откусить аппетитную эту плоть, но не мог.

Проснулся с раскрытым ртом и слюной на подушке. Утром я брился с удовольствием,  намыливая щёки. Сон не мешал мне радоваться утру. Но я знал, что умру завтра.

На снимке:Олег Алексеевич Дребезгов

Источник: Газета Казанского района "Наша жизнь".