Как дуть на кофе

Лиза
Впервые я обратила внимание на нее летом, часов в 11 утра в кафе, когда толпы туристов еще не успели заполнить все свободное пространство. Она сделала заказ, потом пришел он, потом принесли кофе. Она почти не притронулась к чашке, изредка подносила ее к губам, слегка дула на пенку,  что-то тихо говорила, как будто отвечая на вопросы о здоровье бабушки или кошки, потом вышла. Встал и ушел он. От нечего делать я продолжала следить за ним, провожая лениво взглядом через дорогу, думая о том, кем он приходится ей, и, уже почти прощаясь с этой мыслью,  я сочинила, что вот сейчас его собьет грузовик… Его не сбили, но почему-то такая развязка привиделась мне наиболее гуманной, учитывая то, каким обреченным было его лицо, когда он уходил.  А девочка вернулась, заплатила за недопитый, даже не начатый кофе и ушла. Да, скорее это была девочка, девушка по возрасту, но не девица, а именно девочка. Такое тягучее сочетание искренности и опытности. Скорее метафизической, чем физической, что делало ее еще более привлекательной в глазах, руках ценителя.
Тем летом я много гуляла, пила кофе, сетуя на отсутствие компании, которая могла бы позволить мне воспользоваться флаером. И вот снова она. Мужчина на этот раз был другой. Но снова тот же скользящий взгляд поверх слегка пригубленной чашки кофе, снова его выпитый до дна, просящий, растерянный ответный. Это длится недолго, он знает, что надо собраться, что надо уйти достойно, но трещина уже пошла. И я словно вижу сквозь ту трещину верную и нелюбимую женщину, которая, всю жизнь, пытаясь убедить его в искренности своей любви, приобретет лет через двадцать заслуженный статус святой и забудет, что же она любила в нем, кроме своей миссии спасти его. А еще вижу ночные сигареты, кулаки, упертые в подоконник, вместо ответа на «ну что ты снова не спишь» и такое смешное недовольство ее заботой. И слезы под коньяк, и видеокассету, что-нибудь такое черно-белое, возможно, французское…
Я оторвалась от трещины, потому что почувствовала, что она видит то же самое и знает, что это же вижу я. Мне стало неудобно, как будто бы я подслушала их разговор, потом я испытала стыд за видения  и за то, что я признаю факт их существования,  а  она тем временем ушла.
А я пошла бродить по книжным. В Доме книги в отделе открыток снова увидела ее, подошла подглядеть, что выберет она, и наткнулась на прямой взгляд, под которым начала вдруг нелепо мычать «ой-кажется-мы-встречались». Выдержав паузу она спросила: «А другой выход у него будет, так чтобы без курения и кулаков». Я сказала: «Нет, он уже отравлен тобой». Мой ответ не был способом навести мосты, это был прямой ответ на прямой вопрос, знаешь, бывают такие моменты, когда ты понимаешь, что ответить иначе – сломать какую –то очень важную цепочку, которую создал не ты.
А потом мы пили кофе. Теперь она его уже пила. Логично было бы задавать вопросы о них, но я понимала, что не хочу знать на самом деле что-то, что мне просто хорошо сидеть вот так и с ленцой гадать, что же это такое было. А может, боялась разгадки, банальной и скучной. Потом она начала говорить. Все сказанное тогда кажется до сих пор выдуманным мною, еще одной трещиной, которую я выдумала сама, а она только кивнула и шепнула: да, так и есть, ты права.
Дующих на кофе можно было бы назвать орденом, если бы кто-то решился изучить их, но сами они не сделали бы этого никогда, а все те, кому довелось с ними столкнуться, никогда не узнали бы, что стали частью чьего-то плана. Их цель… сложно сказать, они не имели какой-то далеко идущей цели. Уж точно это были не деньги или власть. Никто не запрещал брать им деньги, выходить замуж, становиться любовницами, но, скажите мне, как можно продолжать дуть на кофе и спать в одной постели?
Ах да, дуть на кофе. Представь себе, тебе принесли чашку кофе, ты ее ждешь, ты чувствуешь его запах, ты хочешь его. Ты берешь чашку в руки, подносишь к губам, но ведь ты не хочешь обжечься, тогда ты точно не почувствуешь вкус кофе. И ты начинаешь дуть. Слегка. Ощущая его запах, любуясь тем, как трепещет пенка, когда ты выдыхаешь, вздрагивая от открывающейся темной горячей жидкости под ней, и вот ты уже готов пригубить его, но вместо этого ты ставишь его стол и уходишь. Или заказываешь следующий. Вот то же самое они делали и с мужчинами.
Медленно, со вкусом, с оттяжкой они приглашали их в любовь.  Они показывали ее такой, какой она представлялась  каждому в его самых невероятных мечтах, такой, в какую уже не верится. Хотя все же хочется, чтобы оно было. Пусть не со мной. Но, вот, бывает же… Рассказывают… Помнят, всю жизнь… Но признаваться в этом можно даже не себе, а другу, под бутылку виски, так чтобы потом сентиментальный хмель списать на  него.
 «Попробуй понять,- говорила мне несколько недель спустя Таня, - вот он, такой милый, книжек начитался, мама правильно воспитала, ждет, ее, настоящую, любоф. А ее нет. А он ждет. А потом берет и выдумывает. Натягивает как джинсы на два размера меньше с мылом на толстый и рыхлый зад ПТУшницы, собирающейся на дискотеку». Я поморщилась от, пожалуй, точного, но высокомерного замечания. Таня сидела, выбросив тонкие и бесстыжие ноги в проход между столиками в кафе на втором этаже Зингера, искренне не замечая взглядов посетителей, воспринимающих их так, как если бы это был русалочий хвост. «А тут я, ну или Лиза, да кто угодно из Нас. Что мы даем: осуществленную мечту, осязаемую, реальную, «у меня это было».
 – Но ведь в результате он разбит, уничтожен, он не верит и не поверит другой.
 – Ну и прекрасно, из него выйдет прекрасный муж, отец семейства, без фантазий и неосуществленных мечт, прочный кирпичик ячейки общества. Идеал среднестатической институтки. Она мне благодарна должна быть.  Его сердце не придется разбивать, да и другая это сделать уже не сможет. Это как осколок в глазе у Кая, потом он все видит уже по-другому. Прилетел. Обжегся. Живет».
- Хорошо, это я поняла.  Ну а в чем провинилась его жена будущая, за что ей все это. Она же не мечтала может и о любви-то, хотела просто семью, покой, дом, детей. Как многие.
-Вот и плохо, что не мечтала, что это за женщина такая. Не мечтающая. Тогда тем более ей пригодится такой, благ сих вкусивший. Ну как если бы она стала обладательницей ценной антикварной вещицы. Но с небольшим сколом  в районе горлышка.
Слушая Таню, Лизу, Ирину,  я начинала вспоминать всех знакомых мужчин, пытаясь понять, кто из них мог бы стать счастливой жертвой моих новых странных спутниц. Какая-то печать избранности как будто проступала теперь в их опустошенных взглядах, сгорбленных плечах, раздраженных жестах. «Неужели и этот тоже, и он, и тот?»- думала  я, впадая в воистину фанатичный восторг приобщившейся.    
«Пойми, разбить сердце бессознательно воистину безнравственно, а сделать это из-за далекой от корысти идеи  почти спасительно. Там, может, и не зачтут, но задумаются, перед тем как кнопку вниз нажимать». А это была уже Ирина. С ликом (именно ликом) средневековой мадонны или монашки она пришла к ним по великой вере, идее. Если бы ее назначили главным идеологом, то успех был бы  с ними. Пройдя привычный путь обманутой и брошенной, она, как уже когда-то другая, разрывалась между опочивальней и кельей, тело ждало любви, а голова служения. Традиционная женская смесь, приобретшая благодаря им новое звучание. В миру быть бы ей разочарованной женой и фанатичной матерью, воспитывающей своих детей на великой русской литературе. А так был шанс грешить с задней мыслью о будущем спасении.
Как затесалась в эту компанию  Анечка, осталось для меня тайной. Из всех ответов остался только один: она просто не знала, что в  клубе.  Это была наивность в ее чистейшем, беспримесном варианте. Она просто  делала то, что у нее получалось, не задумываясь  об изнаночной стороне происходящего, хотя, может, ее и не было, изнанки этой, и это меня тогда сбила машина, и все написанное - уже последствия наркоза, сотрясения мозга и щедрого воображения. Вернемся к Анечке. Ее жертвами становились те, для кого  Лиза была бы слишком сложна, а Таня просто слишком  (не поверили бы своему счастью и ждали подвоха). Уютная Анечка так и побуждала их рисовать на стеночках своего воображения  знакомство с мамой, обмен рецептами, грядки или Турция, зарплата в шкафчике и покой, покой, покой. Он ждал, заказывал кофе и вот тут-то проявлялся бесценный дар Анечки дуть на кофе. Возможно, все дело было в контрасте между ней прежней и нынешней, но потрясение клиента от разрыва в разы превосходило то, что могли сотворить Лиза своей непохожестью, Таня совершенством, а Ирина идеализмом.   
Саша.
С Сашей я столкнулась снова уже много позже, когда мой роман с дующими уже был в стадии развития. Встреча была очень странной. Подстроить такую было бы просто невозможно, наверное, поэтому он и открылся мне, посчитав счастливой случайностью встречу с такой понимающей собеседницей. Сашу привезли в неотложку после неудачного для него прыжка с моста. А я маялась ночью возле рентгена, уворачиваясь от знакомства с престарелой любительницей абсента с укушенным носом и неприкрыто подслушивая, как молодой человек уговаривал свою барышню не бояться предстоящей операции. Его привезли на каталке и бросили рядом с рентгеном. Я смотрела и узнавала в нем  нервного мальчика, отставленного Лизой летом 2014. Он первым начал с ней разговор, заметив у прилавка с современной поэзией. Пытался читать Бродского, рассуждал о Полозковой и Быкове. А она кивала ему в такт, как будто бы диплом о категории времени у Бродского был написан не ею. Потом  решилась, посмотрела исподлобья, и его судьба решилась.
Через месяц он говорил только о ней, а еще через два рисовал линии на салфетке в кафе, ожидая ее. Технически последний акт традиционно разыгрывался на людях: разговор на полутонах, не будет сцен и предательских примирений, после которых все равно придется расстаться, ну и кофе, наконец. Но обычно ему предшествовала предыстория. В случае с Сашей ею стал Бродский (как можно было не закольцевать их историю!): Лиза выложила на стену в сети его строчки про «расстояния между мной и тобой», он поймал намек, развил его до нужного ей уровня, попросил встретиться, и к моменту ее прихода проиграл прощальный диалог от начала  до конца за двоих.
«Они же сами идут на разрыв, часто даже не приходится усилия прилагать. Другой вопрос, что они этого не хотят. Ждут, что я начну их останавливать, мириться, разубеждать. Так кто же виноват? Я это я. Я не притворяюсь кем-то другим. Моя ли вина, что они видят не меня. Нет! Нет,..»- Лиза как будто убеждает меня. Оправдывается что ли. Причина: кто-то снова откуда-то прыгнул, или выпил, или вскрыл. Не сказать, что ее гложет вина. Скорее она пытается не потерять меня.
Через неделю меня выписывают. Я захожу в очередной раз проведать Сашу, в палате медсестра, и по напряженному молчанию я понимаю, что лишняя тут точно я. Выходя, ловлю их переглядывание. Может, мне и это причудилось, все ищу счастливой концовки, но позже нахожу его в сети, их фото вместе. Наверное, я не права, и все на самом деле складывается так, как надо.
Танечка
«Конечно. Медсестра, говоришь, а он стихи читал. Идеально. Он страдалец, она жилетка. Он искал и нашел свой отравленный кинжал. Хорошо ему Лиза попалась. Она умеет с лириками общаться. После меня он ударился бы не об воду, а об опору моста»,- это снова Танечка. Почему-то не поворачивается язык назвать ее циничной и жестокой. Ну не станем же мы жалеть тореадора и обвинять быка: а нечего было лезть! 
- Ты считаешь, он нашел свой тип женщины? Ему нужна была сиделка?
-Ну, естественно. Все-таки ты достаточно много уже понимаешь. Ему бы  в портреты влюбляться и умирать от неразделенной любви, а он на дракона полез. А этой девочке на всю жизнь хватит ему раны исцелять и повязки менять. Ну, если только она та, за кого мы ее приняли.
-А если нет?
-Ну, тогда у него всегда будет воспоминание о Лизе. Чувствуешь?  Беспроигрышный вариант. Не пойму, чему ты удивляешься. Тебя же устраивает статус брошенной, но не разлюбившей?
Задохнувшись, смотрю в упор, не мигая:
-Ты меня имела в виду? Откуда тебе знать?
-Ну, догадаться несложно. А еще очищай переписку. И смени пароль. Дни рождения бывших не лучший вариант.
Вот так она била всегда, наотмашь и с оттяжкой, так чтобы удар длился даже после того как закрыта дверь, положена трубка, оплачен счет. Единственный тип мужчин, имевший возможность ненадолго увлечь Танечку, об ударах имели широкое представление. В меру умные и состоявшиеся, они считали себя знатоками жизни и женщин. Они решали проблемы, с ними было спокойно и надежно, слишком надежно, так что в какой-то момент становилось скучно. А скучать Танечка не любила. Она вламывалась в их жизнь, нередко глубоко семейную, брала на абордаж, заставляя признать свое полное поражение, поскольку деньги ей были не нужны, брак - тем более, а на большее они были не способны. Принеся ей в жертву все самое дорогое, что у них было: деньги, свободу, уверенность в себе,- они приобретали взамен чувство глубокого сомнения в своих прежних взглядах на жизнь. Отказывая им, Танечка, в отличие от своих дешевых подделок, дарила им мысль о том, что не всё в жизни можно получить. И, на какое-то время притихшие и присмиревшие, они смотрели на жизнь с чувством глубокого удивления: их поражала любовь к ним жен и детей, привязанность друзей и терпение сотрудников.
-Зачем ты сделала это так?
-Тебя надо в порядок привести. Кем ты нас возомнила? Думаешь, теория заговора? Да все твои романы с тем же успехом можно подвести под другую теорию, ты же чумная Мэри. Тебе только кажется, что бросают тебя. На самом деле ты точно так же подводишь всех своих жертв к этому  моменту, ты провоцируешь их на скандал, а потом рвешь первой, потому как не в силах это вынести. Потом страдаешь, оставляя их с чувством вины. Потом страдаешь уже по-настоящему, потому что уходить надо только тогда, когда окончательно разлюбишь, а ты этого не делаешь. И вот снова возвраты, снова круги. Только у нас точный расчет и жестокая, но этика.  А у тебя броуновское движение, бессмысленное и беспощадное, которое ничем кроме игры гормонов твои бывшие в результате объяснить не могут. Ты мучаешь мужа, ты переписываешься с бывшим, который вот уже 10 лет как вычеркнул тебя из всех списков, ты завела любовника, который искренне тебя любит, но все как-то не так, как нужно бы тебе. Все. Хватит. Я не буду сейчас с тобой спорить. Бог миловал, я не в числе твоих жертв. Подумай, поговорим позже.
Я  слышу всё, но не хочу думать об этом. Даже завтра. Я давно задвинула все это далеко, за коробку с елочными игрушками и туфлями с выпускного. Нет уж. Никакого чувства вины. Не дождетесь. Пытаюсь вместо этого пересмотреть свое отношение к ним.
Ирина
-Девочка моя, ты слишком много думаешь, - Ирина роется в горе платков на распродаже и одновременно пытается не упустить мой взгляд. – Таня расстроила тебя, но это ее обязанность. Когда-нибудь она расстроит даже себя, это станет ее шедевром. Ну, ты меня поняла.
- Просто я пытаюсь вписать вас в какие-то этическое рамки, мне сложно понять то, что вы делаете…
-Ответ: делаем их счастливыми тебя, видимо, не устроит?
- Ну как же счастливыми. Они ж потом кто в воду, кто пить…
- Ну, девочка моя, они это делают скорее уж от несоответствия нас и всей своей жизни. Мы даем им высокие стандарты счастья. Есть с чем сравнивать потом.
- Я вот пока вас слушаю, верю во всё. Но потом, когда обдумаю, пытаюсь записать, все уже не так просто и легко. Наверное, проблема даже не в этом. Мне неприятно вранье. Вы говорите: любовь. Ну какая любовь, если вы заранее знаете, что бросите его.
- Ты путаешь любовь и… и верность что ли. Отношения...
Вот посмотри на эти платки. Мне нравятся многие, а еще больше дома на вешалке. Я не хожу всегда в одном, а некоторые вообще покупаю и не ношу, но они есть. Я их вижу. Могу провести рукой. Примерить. Надеть. Мне нравятся они все и ни один в особенности. Возможно, я их люблю даже. Но не сделаю ни один из них единственным. А вот сейчас выберу еще, пока даже не знаю какой, какой приглянется, в какой влюблюсь.
Так и мы. Это и есть любовь. Да. Да еще какая. Почему ,думаешь, мы каждая на своем участке работаем и за него ни-ни: а это чтобы потом по городу спокойно ходить могли, без воспоминаний. Обходим свой квартал стороной, а в остальных чисто. Не наследили. А тут каждый угол хранит воспоминание. Присутствие ощутимо. Как будто след оставили в воздухе, отпечаток на камне.
- Я вот думаю, мне, может,  попробовать... как вы. Вдруг тогда пойму что-нибудь.
- Ну, попробовать ты всегда можешь. Но как подсказывают мои наблюдения, ты, когда влюбляешься, ныряешь с головой,  оставляешь часть себя с этим человеком и  обнаруживаешь впоследствии, что дыра в себе так огромна, что ее не закрыть ничем.
А потом придет пора рвать, и у тебя это будет больно и грубо. Ты так обретаешь себя, но на самом деле отрываешь от себя куски. И тебя снова нет. А куски прижились диким мясом к тому, другому.  А тебе плакать, слушая песни, бродя по тем же улицам, видя сны.
С другой стороны, сможешь иначе - выйдешь на новый уровень. Да, то, что нужно!
Это она уже про платок.

Анечка
Понимание пришло оттуда, откуда ожидала меньше всего. Я столкнулась с Анечкой в Баскин Роббинсе. Она ела мороженое и радостно замахала мне рукой. Я подошла, очередной раз ужаснувшись ее сумочке из золотой парчи с молнией-трактором, мысль «и кому-то она ведь нравится» привычно мелькнула в голове, но присела, не рассчитывая на что-то большее, чем мурлыканье о котиках и маечках. Анечка молчала, старательно собирая остатки мороженого по дну стаканчика, а потом, уютно сложив ладошки под подбородком, вздохнула и сказала:
-Тяжело тебе с нами?
-Да, нет, - растерялась я.
- Ну, со мной, может, и нет, а остальные-то ух, сама помню, как боялась их поначалу. А потом, когда поняла все, полегче стало.
- А что ты поняла? Объясни, может, и мне повезет.
- Ну, я думала всё: что это мы делаем. Денег не берем, замуж не выходим, к чему тогда всё это. А потом представила, что я как будто камень на гору качу. Это пока влюбляюсь. Я не вижу препятствий, мне же главное вершины достигнуть. И вот я вкатила его, вздохнула, а он уже с другой стороны скатываться начинает. Потому что вдруг однажды ты замечаешь что-то, что настолько не соответствует тому, в кого ты влюбилась, а главное, ты это несоответствие никак не можешь скрыть от себя. Оно лезет в глаза и напоминает о себе: ну, там, например, он хлюпает, когда ест, он хлюпает, хлюпает, хлю-па-ет. И твой камень покатился вниз. И тут тяжелее. Его удержать надо, отбросить мелкие камешки, которые вместе с ним под ноги катятся, а ты сползаешь вслед за ними. А это, значит, его недостатки посыпались, и их много так оказывается. Но, если ты решилась идти до конца, ты так и будешь долго-долго удерживать камень свой, пока не надоест и не разлюбишь, потому что любовь давно уже в работу превратилась, но как любая работа наскучит и она.
А мы просто даем  камню скатиться.  Легко и быстро вниз.
Я замерла, постаравшись запомнить, на какую полочку своего подсознания я кладу этот момент, чтобы доставать его всякий раз, как чувство превосходства будет искушать меня. Даже если авторство метафоры принадлежало не Анечке, мое восхищение заслуживало безупречное исполнение. Внутренне я рукоплескала.
Я.
Спустя два месяца я шла на свидание. По моим подсчетам, оно должно было стать последним. Не скажу, что виртуозно, но я отыграла свою первую роль добротно. Леша относился  к тому типу, который всегда обращал свое внимание на меня на улице, безумно коробя меня этим своим вниманием. Внутренне я готовила себя к интеллектуалам-романтикам, думая, что поделю эту нишу с Лизой. Ан нет. Мой герой не ловил цитат и намеков, хотя и понимал, что сказанное мной имеет двойное дно, а потому глубокомысленно молчал. Он словно весь состоял из прямых углов, все задаваемые им задачки имели только одно решение и ответ всегда был целым числом, никаких остатков. Мне нравилось подбрасывать ему свои проблемы и видеть, как он разрешает их, находя до тошноты простое и разумное решение. Понятие риторический вопрос рядом с ним теряло свой сакральный смысл: если есть вопрос, то должен быть и ответ. Жизнь рядом с ним казалась проста, безоблачна и, возможно, счастлива, если бы наши с ним представления о счастье совпадали.
Со своей стороны я подарила ему мои истерики, неуверенность, комплексы вперемешку с приступами амбициозности, привычку много думать и рассуждать, не приходя ни к каким выводам. Для него все это было в новинку.
По прошествии первой недели я поняла, почему именно такой тип должен был стать моим: каждая из нас дарила своей жертве то, чего та никогда не выбрала бы по своей воле и  на веки вечные. И этот дар должен был быть подобен экзотическому блюду, которое пробуешь однажды, чтобы только сохранить память о самом факте. Поэтому мои внутренние насекомые никогда не потрясли бы Лизиных умников, поскольку те сами существовали на той же волне, что и я. А  Лешенька был самое то. Достаточно умен, чтобы пострадать (но недолго), а вот послевкусие при этом сохранить на всю жизнь.
Наш роман катился вслед за летом. Я была свободна, он думал, что встретил свою судьбу, а потому закинул все свои дела. Но я очень старалась, чтобы упущенные им в эти два месяца возможности никогда не заставили пожалеть  о времени, проведенном со мной. Наверное, это было первым пунктом моей программы. Я  с интересом наблюдала за собой, чтобы не пропустить тот момент, когда движение вверх остановится и в своих чувствах мы начнем скатываться. Первым сигналом стала его манеры засовывать руки в карманы, натягивая при этом пиджак. Меня забавляло, как такая мелочь может стать причиной разрыва отношений, которые могли бы иметь будущее, не будь я той, кем старалась стать.
И вот сейчас, проходя Поцелуев мост, я в сотый раз задумалась, какое число, повесивших тут замочки, уже разбежалось, кто из них возненавидел друг друга, а кто до сих пор тянет лямку взаимного терпения, считая это нормой. Так чем же плохи мы, заканчивающие все быстро, красиво и разумно, в отличие от миллионов, бросающих в порыве ярости, обиды, глупости, говорящих ужасные слова, о которых потом стыдно вспоминать? То не была попытка оправдать себя. К таким выводам у меня было время прийти за эти два месяца.
 По одной из версий, Пушкин не закончил «Евгения Онегина», потому что стремился создать произведение, в котором, как в жизни, не может быть конца. Открытый финал. А мы, наоборот, старались искусственно создать маленький кусочек жизни, идеально выверенный, созданный по законам, прекрасный  в исполнении и завершении, так чтобы у героя миниатюры ни на минуту не возникло эстетического отторжения, сомнения, чувства фальши. Так чтобы потом он мог сказать: такое бывает только в фильмах или книжках, но вот случилось и у меня.
Дверь кафе. Леша. Начали.