Вы верите в судьбу? Если всё-таки верите, скорее всего, задумывались над вопросом, как же надо постараться Творцу, чтобы для каждого из нас написать свою: драматическую, а часто – трагическую балладу, в которой и любовь, и измена, и дружба, и распри, и насилие, и борьба за власть, и многое ещё чего! Но главное, мы получаем бесценный подарок – чувства и разум. А к ним ещё прилагается свобода выбора. Но не кажущаяся ли это свобода? У вас никогда не было такого ощущения, что вы, попадая в определённые обстоятельства, вдруг осознали: это не ваш выбор! И изменить ничего нельзя. Любое изменение, просто-напросто, не в вашей власти? Вы – марионетки в крепких руках судьбы, умело управляющейся с крестовиной. Вас сталкивают лбами, соединяют или разводят навеки, балуют светом, чтобы потом выключить светило и заставить пробираться во тьме через все только возможные хляби, и в конце концов утопить в этих хлябях. Вы стараетесь, крутитесь, лезете из шкуры, ищете выход – а непременно попадаете в уготованные судьбой обстоятельства. И не избежать их никак! Бывает, целые поколения низвергаются в бездну! Но одни - уходят в неё с головой, другие – наблюдают картину со стороны, а третьи – лишь прочитают обо всём в пожелтевшей от времени газете, подивившись: «Ну, надо же? Сколько надо сил, чтобы такое выдержать?»
И почему именно так всё было задумано? А может, задумано ничего и не было? А кто-то из нас, просто, получил слишком много свободы и возомнил, что имеет право лишить свободы других?
Наверное, ответить на эти вопросы невозможно… Или наших знаний недостаточно, чтобы всё это объяснить.
ОЧНИСЬ!
С невероятной отчетливостью помню то утро, почти тридцатилетней давности, когда все в семье единодушно решили за завтраком отпраздновать, наконец-то, новоселье в теткином доме. А чего долго ждать-то? Прямо в следующее воскресенье и отпразднуем! Уже месяц, как переехала, а с новосельем всё никак не получается. Пусть это событие станет для неё сюрпризом. Не будем нагружать тётку всякими подготовками - всё сделаем сами. И даже предупреждать не будем. Сюрприз, значит сюрприз. К воскресенью её точно выпишут из больницы, а в доме уже всё будет готово.
Мама протирает вымытую после завтрака посуду и перечисляет, кого надо пригласить, что купить из продуктов. Торопит отца поскорее повесить полки над столом в маленькой тёткиной кухоньке. Сокрушается, что она слишком уж маленькая, но тут же решает, что ей одной хватит и этих четырёх метров. И шторы… Шторы надо пошить новые. Мама уже присмотрела в универмаге ткань.
- Поторопиться надо - ещё разберут! Клава сказала, что один рулон привезли такой материи, что в цветочек.
- Валентине позвоните! Может, приедет, - корректирует список отец, шелестя вчерашними газетами.
Слушает он, вроде бы, и в пол-уха, а слышит всё. Ему дважды повторять не надо. Знаю, что к вечеру на столе в большой комнате отцовскими руками будет установлена старинная швейная машина Singer – настоящий семейный раритет - чтобы мама уже в понедельник села за шитьё штор: в мелкий цветочек, с оборочками. Ну, чудо, а не шторы! В подготовке любого праздника - всегда своя прелесть. Всё в доме пропитывается суетой, радостью. А в этот раз - разговорами вполголоса, чтобы не раскрыть раньше времени секрета и не испортить для тётушки приятного сюрприза.
А у меня сегодня выходной. К вечеру, конечно, засяду за ребячьи тетрадки и планы на понедельник, а днём – на лыжи! Морозище – трескучий, крещенский! Но какое солнце! Ослепительное! И тишь необыкновенная под горкой, на лыжне, за нашей любимой сельской рощей. А что мороз? Привычно! Не в тропиках живём - в Сибири. Мои пятиклашки ждут меня на лыжной базе в школе. Им мороз совсем не страшен. Только щёки раскрасит!
- Вчера, как будто, лучше ей стало, отёки все прошли, повеселела, - как сама с собой, мама продолжает разговор, ни к кому не обращаясь. Я почти не слушаю её, перебираю в шкафу тёплые вещи.
- Мам, а где мой лыжный костюм с начёсом?
- Как где? Постирала вчера – на улице сохнет.
- На улице? Я же собралась с ребятами на лыжах!
- Поморозить ребятню решила? Придумала тоже!
Клубы ледяного воздуха врываются в дверь - без стука, торопливо входит сосед. Ни тебе здрасте, ни мне до свидания – сразу проходит в огромных серых валенках на середину кухни, не поднимая глаз. Потом прокашливается, испуганно глядя куда-то в дальний угол, и наконец-то вспоминает, что не поздоровался. Сосед подавленным голосом подзывает к себе отца и полушепотом сообщает ему что-то почти на ухо.
- Опять на бутылку пришёл просить? – мама откладывает тарелки. – А если Зинаиде твоей расскажу?
Сосед, будто прислушавшись к маминым угрозам, кивает ей вместо приветствия и быстро выскальзывает за дверь. Отец с минуту стоит в растерянности, осмысливая услышанное, оборачивается к маме – лицо бледное, не может подобрать нужных слов.
- Августа…
Мама хлопочет, не отвлекается на его зов.
- Да уймись ты! Августа! Оставь в покое посуду! И сядь на стул.
- Что случилось-то? Война?
- Нет, не война. Надя… Умерла Надя.
- Надя? Ивашутиха, что ли? Так Зинаида уже сказала: ещё вчера преставилась, бедная,- мама смотрит на отца, как будто не понимая, не принимая его слов.
-Надежда умерла. Сестра твоя. Только что позвонили из больницы…
Всего одно мгновение назад царило весёлое воскресное настроение. Всего лишь одно мгновение назад! Пело на стене русским народным хором радио. Гремела перемываемая мамой посуда. И вдруг в нашем доме воцаряется такая оглушительная тишина, что я слышу, как гулко движется по жилам кровь: шик-шик-шик… Как будто на всех нас, замерших, как в остановившемся кадре, в светлой от морозного солнечного утра кухне, опустился невидимый прозрачный колпак, отделив от всего живущего и радующегося свету, краскам, звукам. Воздух стал плотным - невозможно в нём двинуться, взмахнуть рукой, пошевелить губами, чтобы проронить хотя бы слово. Даже тиканье старых кухонных часов совсем не слышно. Мама первой выходит из оцепенения, берёт в руки сковородку, смотрит на неё бессмысленным взглядом, кладёт на стол, как-то очень осторожно, боясь разбить, как будто она из стекла. Затем сминает в комок полотенце, тщательно трёт им уже просохшую посуду. И вдруг, прижимая полотенце к груди, не садится, а обмякает, роняя голову на руки. Мы с отцом смотрим на маму с растерянностью, сами не можем сообразить, что делать дальше. Что делать-то?!
Надежда - тётка моя по материнской линии. Месяц назад справила себе дом в нашем селе, но не успела в него переехать. Сначала белили стены, потом красили рамы, что-то подгоняли, что-то прибивали – так месяц и пролетел. За неделю до сегодняшнего дня, как раз в субботний вечер, у тётки неожиданно отекли ноги, появилась одышка. Пришлось вызвать скорую. Констатировали приступ стенокардии и положили в больницу.
Одинокая, с изношенным сердцем, много лет своей жизни она отдала одному и тому же заводу в Новосибирске. Сначала завод был оборонным, и моя тётушка вытачивала на станке снаряды в наспех сооруженных цехах, почти под открытым небом, в трескучие морозы сороковых. А потом, уже в мирное время, так прикипела душой к своему родному компрессорному цеху, что и мысли не допускала об уходе с него. «Очень уж люди хорошие». Да и не из тех она была, чтобы прыгать с места на место. Работа, конечно, сменная. То ночь, то день. Но за сорок лет привыкла и к этому. Так, незаметно для неё самой, подорвала эта сменная работа тёткино сердце, наградив к пенсионному возрасту жутчайшей стенокардией. Мама давно уже звала сестру к нам на постоянное жительство. «Да, как это можно – бросить компрессора на молодёжь? Развалят там всё!» И только выйдя на пенсию, Надежда решается на переезд. Выписываться из квартиры в центре Новосибирска, что на Красном проспекте, пока не стала, а разместилась, как ей показалось – временно, в самой малюсенькой комнатке нашего дома, что рядом с кухней. Комнатка была похожа скорее на кладовочку, чем на жилое помещение, но тётке было и там хорошо. Через несколько месяцев окончательно решила перебраться в село, выписалась из квартиры, отнесла ключи на завод, захватила с собой чемодан с книгами, нехитрую одежду, небольшой столик и мизерный шкафчик. Вот и все вещи! Главное, рядом с родным человеком! Она очень любила мою маму, свою младшую сестру. С детства их считали неразлучными. Успели родиться обе за один год! С разницей в десять месяцев. Бывает же такое! Августа и Надежда. Надежда и Августа.
Вот, что тут поделаешь? И горько, и неожиданно! Как вообще такое могло случиться? Вчера только виделись с ней в больнице, а утром умерла… Мама, ошеломлённая известием, никак не может прийти в себя, мечется по дому. Отец звонит родне на север, успокаивает маму, расписывает траты на похороны. Потом привозим покойницу, обмываем, одеваем и кладём на длинную лавку. Воскресенье, потому гроб будет готов только на следующий день. Мама сидит у тела день и ночь. Не плачет, а только гладит по голове покойницу и повторяет одно и то же.
- Как же это? Ну, как же это могло случиться, Наденька? Не правда! Ведь не правда же? – мама смотрит на отца воспалёнными от бессонницы глазами и вымаливает у него ответ. – А может, это всё нам снится? Просто, сон выдался такой страшный. Вот сейчас придёт утро, и растает видение.
- Ты ведь не умерла, сестрёнка моя… Очнись! Очнись! Как тогда – в детстве! Очнись! Воскресни!
В РОДНОМ ДОМЕ
Лето выдалось жаркое – два месяца на небе ни облачка. Тележная колея широкой деревенской улицы превратилась в мягкую, лёгкую, серую муку, по которой бегать – сплошное удовольствие. А ещё приятнее - сидеть в ней и сыпать тоненькие струйки, набирая муку в маленькую ладошку, пока кто-нибудь из старших не даст нагоняя за испачканное платье и не прогонит в огород на прополку. Дети, что постарше – с раннего утра в поле или на лугу, продёргивают сорняки, ворошат сено, сгребают и складывают на волокуши. Скотины в хозяйстве много, значит и корма должно быть заготовлено тоже много. Ко всему, отец задумал прикупить племенного бычка - а стоит он не дёшево - значит, планирует увеличить поголовье. Работы ещё прибавится. Сидеть некогда! Григорий, Алексей – с отцом, заняты мужскими обязанностями. Чуть затеплится рассвет, а они уже на конных косилках. И пока не сойдёт роса – прокос за прокосом стелется рядами изумрудная трава-мурава: пырей, клевер, тысячелистник, душица и всякое множество другого разнотравья. И стоит над лугом такой ароматный дух, что даже зимой его не забыть. Чуть заведёт тятенька разговор о летних покосах – когда-нибудь, за крещенским ужином - так сразу в ноздрях оживает этот травный летний дух.
На матери и девочках – обязанности по дому, коих тоже не мало! Шутка ли - обиходить и накормить семью из восьми человек? Маленькие Гутя и Надя тоже помогают – моют полы с песком, метут сени полынными вениками. Уж, как получится! Сноровки ещё маловато. Матушка не из ругливых, но отлынивать от домашних дел - никому не позволено.
Только сегодня все не у дел – день выдался особенный…
Чумазый соседский мальчишка, в длинной рубахе, доставшейся с плеча старшего брата, вечно гоняющий по улице ржавое колесо, подталкивая его палочкой, бежит с новостью по деревне, взрыхляя босыми, в цыпках, ножонками пыль. Орёт во всю глотку так, что глухая девяностолетняя бабка, дремлющая на скамейке в конце улицы, и то слышит.
- У Огнёвых Надька померла! Нониче утром не проснулась! Слышите?! Покойница в деревне!
Бабы, оставив во дворах свои привычные дела, с любопытством выглядывают из ворот:
- Как померла-то? Вчера с Гутькой телёнка пасли на лугу…
- Придумал поди-ка! С него станется!
- Нет, бабоньки, взаправду он, однако, говорит, - Мотря, знающая все горячие новости в деревне, поправляет платок. - Утром сама видела, что к Ипату дохтур приезжал из Маслянино, побыл полчаса и уехал ни с чем. Не проснулась она. Нихто не знает, пошто не проснулась-то.
Бабы качают головами, удивляются.
- Не болела совсем и вдруг - померла…
А в доме Огнёвых тихо. Плотными покрывалами закрыты окна. Прохладно. Свечка потрескивает у иконы.
- Данила! Ты завтра забери Гутьку к себе погостить. Не надо ей видеть, как Надю хоронить будем. Очень уж они привязаны друг к другу, - Ипат сидит за столом с младшим братом. Оба горюют - два огромных мужика, крепких хозяина. Ростом под два метра. Обувь – только под заказ, готовой на такие ножищи не купить. Дома отстроили, помогая друг другу. Скотину разводить, подниматься ни свет ни заря, косить, пахать, сеять, убирать урожай, молотить, на нескольких подводах возить в Камень на продажу масло, мёд – всё им сподручно. Технику закупили кое-какую, чтобы легче было урожай обрабатывать. А когда Данила приезжает в гости, то зовёт к себе в первую очередь младшеньких девчонок, Августу и Надежду.
- Эй, девчончишки, племянницы мои любимые, бегите-ка скорее! Я вам пастилок из Камня привёз и петушков сахарных!
Руки у дядьки большие, сильные. Загребают лёгонькую, как пёрышко, тонконогую Надежду в охапку и сажают на одно колено. Загребают крепенькую Августу - и сажают на другое. Так надёжно, спокойно, весело девчонкам. И петушки - сладкие! Вкуснее ничего в жизни они не ели, чем эти петушки из Камня, привезённые им дядей Данилой.
А тут сразу сникли оба богатыря, и не до дел каких-то. Невесть откуда свалилось горе.
- Что случилось-то с Надюшкой, Ипат?
- А и понять не можем. Дохтур говорит, что во сне померла. Бледнёхонькая сама, и губки – белая полоска. Лежит наша Надюшка на лавке - тельце холодное, ноготки синие. Мать не отходит от неё, ручки в своих руках держит, а они мягонькие, будто только что померла.
Побыв день у брата, да переночевав, ранним утром Данила увозит Августу к себе на заимку. Та никак не может понять, что приключилось, почему она без Наденьки, совсем одна, едет в гости. Заскучала сразу же по дому, и никакие леденцы не могут девчонку успокоить – стоит у ворот целый день и смотрит на дорогу. А к вечеру дождалась! Издалека увидела скачущего во всю прыть Воронка. И бегом к дядьке – сообщить, что тятенька едет за ней! А Ипат ворвался в дом, даже не привязав коня к столбу у ворот. Лицо – сияющее от радости.
- Ой! Данила! Погодь, дух переведу… Говорить трудно… Счастье у нас! – с трудом выравнивая дыхание, произносит сбивчивым голосом, - Надька наша ожила, очнулась! Сначала пятнышко на щёчке появилось розовое, а потом сама вся зарозовелась! И задышала! И потеплела. Материными молитвами!
Только вдруг Ипатовы глаза наполняются настоящим ужасом.
- А как бы схоронили?! Ой-ёй! Чувствовало моё сердце – ошибся дохтур. Так и сталось!
Ипат хватает под мышки Августу, крепко прижимает к своему могучему телу, целует её в щёки, взбирается на телегу, усаживает девчонку на колени и, пустив Воронка вскачь, удаляется по полевой дороге от Даниловой заимки в сторону своего дома.
- Слава Богу! Все живы и здоровы! Слава тебе, Боже! Кланяюсь тебе, Богородица - Приснодева, - Ипат наскоро крестится двумя перстами, смахивает слезы, скатившиеся в ямочки у крыльев носа, и подгоняет жеребца.
Поздно вечером, после вкусного материного пирога с грибами, какой бывает обычно в праздник, уже никто не боится поведать Августе о «смерти» сестрёнки. Ведь всё уже позади - чудо случилось! А Надежда, наверное, в сотый раз пересказывает видение: «Встала я ночью, оттолкнулась от пола и полетела на небушко. И такая я лёгкая, будто я – это и не я, а лишь моё дыхание. Сквозь потолок и крышу лечу вверх! Лечу-у-у… А на небушке меня тётенька встречает – добрая, но строгая, а глаза грустные-грустные. За ручку меня берёт и ведёт по облачку. Мне и не страшно было совсем! А только очень интересно! Облачко мягкое, беленькое, ножки утопают по колено. И так приятно ходить с ней. Тут тётенька остановилась и говорит:
- Посмотри на землю. Там все твои близкие, и тебе пора возвращаться к ним – время твоё ещё не пришло. А мне так не хочется обратно-то, на небесах тепло и светло. Я смотрю вниз: вижу себя на лавке. Я ли это? Никак узнать не могу точно. В новой синей кофте. Думаю, почему мама положила меня спать на лавке? Да ещё и новую кофту разрешила надеть… Мама с тятей надо мной стоят. Вижу Татьяну - она косу заплетает в своей комнате и плачет. Кто нашу Татьяну обидел? Только хотела спросить, вдруг – тётенька коснулась моей груди и толкнула. Покатилась я кубарем! Стукнулась больно-больно о лавку! Глаза открываю, а все вокруг, как ахнут и закричат: «Надежда воскресла!»
Августа снова и снова просит сестру рассказать, что она на облачке видела, в какое платье была одета тётенька, что говорила, что значит помереть и воскреснуть. Слушает внимательно, повторяет каждое движение сестры, приоткрыв рот. Падает, приставляется бездыханной, получает тумака от отца и никак не может понять, за что.
Матушка несколько суток уже не спит, ночами вскакивает, приходит по десять раз за ночь к девчонкам в комнату и долго прислушивается к их ровному дыханию. «Спят мои стрекозки, мои егозульки малесенькие».
Что с Надеждой случилось тогда, никто так и не понял. Даже врачи затруднились объяснить, как здоровая девочка могла «замереть» на двое суток.
А Надежда не забывала то чудесное видение до самой смерти. И жизни ей определил Бог ещё пятьдесят пять лет.
«До-ко-ле Гос-по-ди за-бу-ди-ше мя до кон-ца до-ко-ле от-вра-ща-е-ши ли-це тво-е от ме-не…»,- Надежда водит маленьким пальчиком по строчкам старинной книги. Страницы пожелтели от времени. Но в доме книгу очень берегут. Сестры старшие заставляют Надежду мыть мылом руки, когда учат её читать. А девчонке-то и всего четыре годочка! Августа сидит рядом, внимательно слушает. Следит за сестрой, едва шевеля губами, повторяет слова старинного псалтыря: «Господи… ди… ди… лице… це… твое от мене…» Пальчиком тычет в книгу и просит показать ту или иную букву.
Вечер субботний. Старшие сёстры, Татьяна и Валентина, бельё перестирали в корыте, пол выскоблили, а матушка хлеб на неделю печет. Дух хлебный по всему дому стоит! А потом - в баню! Матушка распаривает в лохани цыпки на ногах младших. Те визжат! Смазывает их мазью вонючей. Вытирает головки мягким полотенцем и одевает каждую в длинную, до самых пят, чистую холщовую рубаху, пахнущую мылом, высушенную под навесом на сквозняке, где горкой лежит свежескошенная молодая трава, привезённая отцом с лугов для маленьких телят. И спать… Сладко-сладко… Спокойно-спокойно… А потом матушка ещё несколько раз войдёт к ним в комнату на цыпочках, одеяло подоткнёт.
Девчонки делают вид, что уснули, чтобы мать вышла, а потом ещё долго шепчутся.
- Тятя сегодня Воронка к кузнецу водил, чтобы тот подковал его. Завтра с самого утра поедет в Камень, масло повезёт на базар. Давай, Гутечка, попросимся с ним в Камень?
- Давай, Надечка! – Августа смотрит на сестру полузакрытыми глазами. - А возьмёт ли?
- А, может, куклу попросим? Дядя Данила такую красивую куклу своей Мане купил! Гутечка, ты слышишь меня?
А Августа уже не может открыть глаз - посапывает под боком сестры.
Надежда, ещё немного повозившись, тоже затихает. Спят неразлучные сестрички, прижавшись друг к другу. Из кухни тянет хлебным духом. В горнице тикают старинные часы с большим маятником.
В родительской спальне ещё долго обсуждается сон, приснившийся Ипату накануне. Будто поехал он в Камень на своём Воронке, а из-за поворота выходит ему навстречу огромный черный волк. Глаза страшные, огнём горят. Не успел Ипат увернуться, как волк бросился ему на грудь и уронил на холодную землю. Анисья с трепетом в сердце слушает мужа.
- Ох, не к добру! Не к добру…
- Да, авось, и в этот раз всё обойдётся, Анисьюшка.
- Мотря рассказывала, что в сельсовет понаехали коммунисты. Вчера всю ночь заседали. Уж не по нашу ли душу, Ипат? Прошка-активист вчера матери по секрету болтнул, что четверть деревни, якобы, будут раскулачивать. А потом дома за мизерную стоимость продавать. Прошка собирается купить дом Фомы Гордеича. Не поверишь, за сто пятьдесят рублёв!
- Чаво? Фома, как и мы, сам строился! Работает с зари и до зари – рубаха на спине гниёт от пота! А этот паршивец хочет его выселить? Слушай Мотрю! Она наговорит. А какого рожна Прошка в активисты записался? Азбуки не знает, а лодырина ещё тот! Я прошлый раз мать его пожалел – дал ему подзаработать. Так ведь пропил за пару дён все деньги. Паскудник!
- Ладно… Раздухарила я тебя. Не шуми шибко-то, детей разбудишь. Может, и обойдётся. В семнадцатом только окна побили, да пару лошадей увели. Будем и в этот раз в надежде жить. Ну, какие мы кулаки? Горбатимся весь год без праздников и выходных.
- А кто такие кулаки, Анисья? Ты-то знаешь?
- Они и сами не знают. То одно говорят, то - другое. В Дресвянке всех под одну гребёнку – и крепких хозяев, и обедневших – раскулачили и сослали невесть куда. Бедноту за что? Они на картохе и молоке жили. Говорят, что распоряжение было раскулачить сорок хозяев, а крепких набралось только двадцать три. Так остальных из бедноты набирали. И всё разворовали, Ипат! Ты бы отложил завтрашнюю поездку – сердце не спокойно.
Ипат гладит жену по русой голове, прижимает к себе горячее крепкое тело, долго и нежно целует её волосы, глаза, тёплые губы… Потом и в родительской спальне всё стихает. И никто в этой крепкой крестьянской семье - ни дети, ни взрослые - ещё не знают, что закончился последний спокойный, сытый, светлый и счастливый день в их жизни…
УДАР СУДЬБЫ
В четыре утра в окно постучали. Сильно и требовательно. Ипат и так был уже на ногах – не до сна, сегодня в дальнюю дорогу до Камня, масло и мёд на базар везти, а потом ещё надо заехать к знакомому, посмотреть его бычков, прицениться. Средний сын, Алексей, тоже проснулся. Его обязанность – запрячь Воронка. Анисья завязывает в узел хлеб с бутылкой простокваши мужу в дорогу.
Во дворе рвётся на цепи собака, рычит точно зверь – значит, чужие пожаловали. И вдруг выстрел – глухой, как удар!
- Открывайте, Ипат Миёнович!
- Кто это там в такую рань? Как-то во двор вошли… Через забор перелезли, поди-ка…
- Открывайте, а-то двери вынесем!
Ипат всматривается в утреннюю мглу. Ребята, вроде, наши - деревенские. Что не открыть-то?
Поддевает под крючок, двери распахиваются. Пятеро молодых местных активистов: Прошка Пуделя – Мотрин сынок, Катька Краснощёкая, братья Терентьевы – те ещё выпивохи и лентяи - вваливаются бесцеремонно, даже нагло, в горницу. С ними двое из района с винтовками – приглашения не ждут, проходят к столу с бумагами о раскулачивании.
Ипат взял в руки листок: «Кулак второй категории… А что это значит? И зачем винтовки? Разве я что-то сделал противозаконное?» Голова совсем перестала соображать, как будто кто-то невидимый задул свечу разума.
Ипат долго стоит с этим проклятым листком и не может понять, что надо делать. И вдруг внутри него рождается и растёт, как мистическое страшилище, гнев! Перед глазами возникает чёрный волк – вот он подходит совсем близко, скалит зубы. Клыки страшные, жёлтые, клацают у самого лица Ипата… И волк бросается на грудь! Ипат даже пошатнулся, почувствовав силу этого чудовища, и сразу очнулся, вернулся в действительность. Глянул мельком во двор – кровь на траве – семейный любимец, верный охранник Полкан, умирает в судорогах. «Да, что это я стою перед ними и молчу? Гнать их в шею! В моём доме распоряжаюсь только я!»
Один из вооруженных сразу понял намерения хозяина дома и наставил ему в грудь винтовку, потом перевёл ствол на Анисью.
- Буди детей, Ипат Миёнович. Пусть одеваются и выходят на улицу! С собой ничего не брать!
Бледная Анисья, быстро всё поняв, метнулась в чулан за хлебом для детей.
- Хлеба тоже не брать, он теперь не ваш! – хриплым голосом скомандовал один из района. – Можно только воды набрать в бутылки.
- А как же дети? Они же помрут с голоду!
- Лишних вопросов не задавать!
- Андрей Андреич, описывать сейчас будем, аль сначала выведем всех? – Прошка с горящими от нетерпения глазами зыркает по углам.
- Можно и потом…
На дороге за селом уже ждали подводы с охраной. И стоял такой бабий вой! Полторы сотни односельчан толпились у подвод. Растерянных, бледных… Самых крепких хозяев, самых работящих крестьян собрали, как скотину в стадо, не позволив взять с собой даже необходимое.
- Отец, ты Августу с Надеждой не видел? Пропали куда-то девчонки… Обыскались мы с Валентиной! Нет их нигде! – Анисья не могла унять дрожь, она была на грани истерики, но всё-таки старалась не завыть вместе с остальными женщинами.
- Найдутся! Куда им бежать? Не выпустят их из деревни, – тот же Андрей Андреич, что из района, совершенно равнодушно пробасил, сверкнув холодным взглядом на Анисью.
- К подводам! Не задерживайтесь!
- Надечка, не бросай меня, - в самое ухо шепчет испуганная Августа сестрёнке, - Тятю, видишь, повели куда-то… А следом - мама и все наши.
- Вижу, Гутечка. Ты только не плачь… Смотри, Пуделя три тятиных кофты на себя наздевал. Катька юбку матушкину в мешок прячет. И хлеб, что мама вчера испекла, в сумки запихивают. Ты только не шуми, Гутечка. Серёжки… Мамины праздничные серёжки – тятин подарок – Катька надевает. Это же грабители!
- Мне страшно, Надечка, - младшая поскуливает тихонько, будто щеночек маленький, брошенный без матери.
Обомлевшие девчонки смотрят в щёлочку из чулана на происходящее, сами в длинных ночных рубашках, босые. В глазёнках - смертельный страх.
Двери в чулан распахиваются:
- А-а-а-а… Так вот же они!- жёсткие ручищи хватают девчонок за волосёнки, вытаскивают наружу, и они летят к двери от страшного пинка хромовым грязным сапогом...
НА ТАЁЖНОМ БЕРЕГУ
На подводах ссыльных привозят на берег Оби. И вот уж на север Томской области по широкой - повидавшей и ранее множество тяжелых людских судеб - реке медленно-медленно продвигается маленькое судёнышко, тянет за собой баржу. В трюме темно, сыро и душно. Стойкий запах испражнений, а через несколько дней и трупный, изматывает и доводит до тошноты. Люди медленно умирают от голода, обезвоживания и духоты. Кто-то непрерывно плачет все семь предыдущих дней, а сегодня уже не плачет. Рядком в углу трюма лежат бездыханные младенцы и старики, тётка Анфиса – соседка Огнёвых - вздумавшая родить раньше срока, и не справившаяся с родами. Их совсем нечем прикрыть. Уже никто не стонет над ними. Люди совсем выбились из сил. Воды не остаётся даже для детей.
Анисья обнимает младшеньких, прижимает их к себе. Валентина и Татьяна, старшие дочери, лежат рядом, на холодном полу баржи. Ипат тихо шепчет жене:
- Анисьюшка, лишь бы дети выдюжили. Господь с нами, - и крестится двумя перстами, как делают староверы, шепчет молитву, едва шевеля сухими губами.
«Доколе, Господи, забудише мя до конца, доколе отвращаеши лице твое от мене…»
На восьмой день баржу подводят к таёжному берегу. Открывают люк. Небритая морда орёт внутрь трюма:
- Выбирайтесь по одному! Трупы тоже выносите!
Люди медленно начинают подниматься. Сначала на колени, потом на ватные ноги. Шатающейся походкой добираются до люка и лезут на свежий прохладный утренний воздух. Дети не плачут. Взрослые молчат. Живые удивляются, что остались на этом свете. Кто-то бросается к реке и пьёт жадно воду пригоршнями и никак не может напиться, кто-то в полном изнеможении садится на берег, опустив безысходно крестьянские, привычные к тяжелому труду руки. Ну, какие они враги? Работяги, крепкие крестьяне, честные земледельцы, кормильцы матушки Руси, защитники и хранители, создавшие ей славу и силу. А теперь - разорённые и ограбленные. Ну, за что же так с ними обошлись? За что так им отплатила нынешняя власть лентяев и негодяев? За то, что она видела в них большую силу, способную свергнуть эту власть к чертям собачьим!
Глубокие тёмные воды реки Оби раньше были родными, кормили рыбой, спасали от жары, питали луга, а теперь кажутся чужими, ненавистными, опасными и даже враждебными. А дальше – плотная стена тайги со столетними соснами и кедрами, непролазным буреломом, высокой травой.
Среди раскулаченных выбирают старшего. Зачитывают строгие правила, по которым высланные должны жить на этом глухом таёжном берегу Оби.
- Можно питаться ягодами, грибами. В соседние деревни ходить нельзя. За нарушение правил – расстрел. Без всякого суда!
- Так мы же подохнем здесь все!- кто-то решается открыть рот.
- И дохните! Пожировали своё, хватит с вас! – отвратительного вида, заросшая щетиной морда орёт в ответ осмелившемуся.
Охранники забрались по хлипкому трапу на судёнышко и ушли на нём восвояси.
Баржа простояла у берега несколько дней, дождалась, когда за ней пришёл катерок, и отправилась за очередной партией несчастных, бесправных людей.
Дети жмутся к матери, заглядывают ей в лицо. Ипат присаживается на поваленное ветром старое дерево, шипит сквозь зубы:
- «Пожировали…» Да мы и дня без работы не знали, потом умывались всю жизнь, чтобы был хлебушко на столе. А что сделал он в своей жизни? Надо же! Хромовые сапоги надел, кожанку, и пуп земли теперь?
- Разговорился ты, Ипат Миёнович! Что делать-то будем? – сосед Огнёвых, Фома Гордеевич, тоже из бывших крепких крестьян, подходит поближе, чтобы другие не слышали разговора. - Раньше был царь Николашка – были штаны и рубашка. А таперчи стал Совет – увидала жопа свет, - Фома пытается пошутить. - Ипат Миёнович, если все запреты будем выполнять, то точно сдохнем здесь. Все сдохнем. И дети все помрут,- скрипит зубами, глаза влажнеют.
- Фома, поговори-ка с Романом Головиным и Илюхой Сидоровым. Надобно нам, втихаря, в деревню, какую-нить сходить. Подработать. Может, струмент дадут. Без струмента сгинем. Надобно схоронить всех преставившихся - на запах может медведь нагрянуть. А потом - землянки будем рыть. Хоть и лето, а север всё же. И костёр надо разжечь. А нечем! Ночью комарьё совсем житья не даст. Не с голоду, так от холода и гнуса помереть можно.
- А деревня-то где? Кругом тайга, да болота.
- Вдоль берега вниз по Оби пойдём. Она же кормилица - обязательно к деревне какой выведет.
- Говорить об отлучке никому нельзя. Только своих предупредим.
И идут тайно четверо мужиков, рискуя жизнью, искать деревню. А через пару дней уже роют могилы, потом - землянки и строят в них полати. Принесли не только лопаты и топоры, но и немного снеди, ведро и котелок. Люди в округе боялись сосланных, но всё же видели, что мужики они крепкие, мастеровые. Кому-то крышу чинят, кому-то на покосе помогают. За хлебушек, спички да за инструмент. Жалко местным ссыльных – люди ведь! Детки маленькие с ними, с голоду могут помереть. А сколько их! Бездна! Неужто все и есть враги? И дети – тоже враги?
Но говорят, что люди ко всему привыкают. Привыкли и эти – напуганные поворотом судьбы: стали понемногу оживать, искать ягоды и грибы, варить похлёбку на костре. Ребятня - вместе со взрослыми, без дела никто не остался. Да и привычные все к труду, заставлять никого не приходится.
Тайга стала постепенно раскрывать людям свои невиданные кладовые. Из страшной, тёмной, пугающей своей силой, превратилась она в друга, дом, кормилицу, защитницу от смерти и болезни.
Так протянули переселенцы месяц. А там послабление сделала сама власть. Разрешили уже открыто подрабатывать в соседних деревнях. Понимали властители, что натворили - сплошное беззаконие, даже по тем временам - не разрешив взять сосланным самое необходимое для выживания: одежду, сухари, инструмент, небольшое количество денег. Но за грабежи, мор народа от холода и голода никто и не собирался нести ответственность.
После этих послаблений появилась в поселении картошка, лук, огурцы, одежонка кое-какая для деток, спички. А к осени мужики задумали барак построить. С печкой. Две недели работали - сутки напролёт. И к сентябрю барак поставили. Крышу крепкую соорудили. Из глины кирпичей нажгли и печь сложили. Стали теперь к зиме дрова заготавливать.
Думали уже люди, что выжили!
И выжили бы, только от большой скученности свалил всех до одного тиф.
Маленькие теперь постоянно спали с матерью. Рядом лежали в бреду старшие дети и отец. Днём, когда девчонок знобило не так сильно, мать, пошатываясь от болезни, уходила куда-то. Приносила горячего чая на травах и хлеб. Откуда она приносила еду? Ведь в окрестных деревнях испугались тифа и перестали пускать сосланных даже на порог.
В бараке каждый день умирали люди. Дети уже не боялись покойников. Теперь маленькая Августа, которой всего-то исполнилось три года жизни, не спрашивала, что такое помереть, видела смерть каждый день. Равнодушными, полузакрытыми от болезни глазами она следила, как взрослые выносят покойников, прижималась слабыми ручками то к матери, то к сестрёнке.
В один из дней Анисья, с трудом поднявшись с полатей, долго смотрит на детей грустными глазами. Силы оставляют, но надо идти за травами в деревню. «Иначе помрут родненькие мои егозульки». Гладит по головкам младшеньких, касается рукой лба мужа. Будто прощается со всеми. И уходит. Насовсем. Её муки закончились - чуть вышла из барака и рухнула навзничь бездыханною.
- Надечка, почему так долго не идёт мама? Я её жду и жду, - Августа шепчет на ухо сестрёнке. А та в горячке, слова вымолвить не может, только постанывает чуть слышно.
Похоронили Анисью в одной из пяти общих могил. Никто точно не знал, в какой. Потому весной, как только стаял снег, исхудавшие, с провалившимися от болезни глазами, но выжившие, дети принесли первые цветочки на все пять могил. И только Богу одному известно, как в этих отощавших телах смогла сохраниться жизнь…
Ипат, как будто лишился ума после болезни и потери жены. Сломался внутри него стальной стержень, на котором держалось всё его существо. Из сильного и волевого богатыря превратился Ипат в согбенного доходягу, не поднимающего от земли глаз, потерявшего веру в то, что можно ещё что-то изменить в этой жизни к лучшему. На детей смотреть не хотел. Казалось, что он винил их во всём, во всех бедах, которые встретились ему в жизни: в этой ссылке, переломившей судьбу пополам, в смерти Анисьи, которую любил он больше всего на свете.
Бесконечно, как по циклу, прокручивал он в голове одни и те же события из своей жизни, цветные картинки счастливой поры, в которых была жива Анисья - молодая, красивая, статная, полная энергии и женской силы. Закроет Ипат глаза и видит, как наяву: вот они с Анисьей прячутся от грозы под навесом сеновала, крепко обнимаются. Под Ипатовой рукой упругое тело жены разжигает огонь страсти. Анисья смеётся, шепчет в самое ухо горячим дыханием: «Ипатушка, а как дети забегут! Перестань, милый!» И вдруг под навес влетает быстрая, как мгновение, ласточка! Чиркает в воздухе! Невозможно даже уследить за ней! Анисья, будто защищаясь, вскидывает руку - и ласточка забилась в её ладони! Черная головка с бусинками глаз вертится из стороны в сторону, тельце тёплое, почти невесомое. Анисья держит её крепко, но очень бережно. Разжимает осторожно ладонь - фьють! И улетела маленькая!
А вот они с Анисьей закрылись в горнице и складывают в сундук приданое для старших девчонок: платки расписные, привезённые из Камня. А в стеклянную дверь подглядывает белая головёнка - младшая Августа, встав на самые цыпочки, умирает от любопытства. Очень уж интересно, что это там мама с тятей делают!
Была Анисья ласковой женой и заботливой матерью. Легко и свободно говорилось с ней, работалось, жилось. Не может никак Ипат смириться с потерей, не уходят из его мыслей светлые годы, минуты, мгновения. Снова и снова накатывает тоска от невозвратности, неповторимости, безысходности…
Отрастил Ипат стариковскую бороду, добыл где-то старенькое ружьишко и патроны, стал уходить надолго в тайгу. Приносил после охоты то зайца, то белку. А много ли прока от этой добычи для семьи из шести ртов? Дочери, Валентина и Татьяна, взяли хозяйство в свои руки. Но они были ещё сами худющими, угловатыми девчушками. Варили на шестерых, обстирывали. Мужские обязанности взял на себя средний Алексей - тоже ещё пацан. Носил воду, рубил дрова для печи, нанимался на любую работу в соседние деревни. А старший Григорий уже женился к тому времени на добрейшей души девушке по имени Александра. Маленькие звали её нянькой Шурой. Но, как бы ни старалась молодёжь, без отца и матери было очень трудно. Набедовалась семья в те годы досыта.
А через пару лет отец привёл в семью мачеху.
- Имя у неё - Наталья. Хотите, так зовите, хотите - матерью.
Полюбить Наталью отец так и не смог. Может, потому она мало улыбалась, была слишком строга к детям. Но дела с её приходом пошли в семье на лад.
ПЕЧЬ
Со временем рядом с бараком стали вырастать небольшие, но рубленые домишки. Какая-никакая, но собственность. Во дворах появилась скотина. Не так, чтобы хорошо, но люди зажили. Власти разрешили вступать ссыльным в колхозы. И поселение выросло в деревню.
Надежда и Августа пошли в школу. Умницы от природы, они удивляли всех своей сообразительностью. Первый класс закончили без троек, хотя учебников в доме не было совсем. Соседский мальчишка списывал у них решение задачек, за то и давал почитать учебники. На летние каникулы отдали Надежду в няньки в соседнюю деревню.
- Хоть досыта поест. И нам меньше ртов кормить, - ворчала Наталья, но в душе очень жалела младших девчонок. Знала, что расставшись, они будут горько плакать друг по другу. Так и случилось. Прожив две недели в чужой семье, Надежда сбежала домой. Прошла пятнадцать вёрст босыми ногами по грязной, разбитой в хлам таёжной дороге, чуть не погибла, встретив волка-одиночку. «Матушка Пресвятая Богородица, пожалей меня, грешную и недостойную. Отведи волка от меня, спаси и сохрани меня, моли Бога за меня, пошли мне моего ангела-хранителя…» И волк не тронул девчонку - потянул носом воздух и ушёл в чащу леса.
Дойдя до деревни, спряталась Надежда за старую избушку, в которой отец с Натальей держали телёнка. Она знала, что за телёнком приглядывает её любимая Августа. Когда та пригнала скотинку к избушке, позвала шепотом её по имени:
- Гутечка, ты только не пугайся. Это я!
- Надечка! Откуда ты? А как тятя тебя заругает!
- А давай вместе схоронимся с тобой где-нибудь! Чтобы не разлучаться больше.
- Давай!
Девчонки бросили без присмотра телёнка. Он пошёл себе спокойненько на луг к своей матери-корове, боднул её в вымя и припал к соску. В игривом настроении, с полным молока желудком, обнаружила телёнка под вечер Наталья.
- Ну, Гутька, всыплю тебе по первое число, как вернёшься! Шалопутная девчончишка! Опять подружки за клюквой увлекли! - гневался Ипат.
Но Августа не вернулась ни в этот день, ни в другой. Исчезла, как сквозь землю провалилась. Тут ещё из соседней деревни сообщили, что пропала и Надежда. Догадались, что они вместе – прячутся где-то в тайге.
Искали трое суток. Всей деревней прочёсывали болото.
- Гутька, выходи, не прячься! Ругать не буду за телка! – кричала Наталья.
- Надежда, ау-у-у-у-у! Где вы, никудышные? Уж не утопли ли в болоте…
Старшие сёстры ревели в голос.
И, наконец, кто-то сообразил посмотреть в старой избушке, где жил телёнок. Там сохранилась большая полуразрушенная русская печь с заслонкой. В ней и нашли спящих девчонок. Проспали они трое суток. Обнявшись. Хотели вместе умереть, чтобы больше уже не мучиться в этой жизни…
Наталью, как будто, прорвало – открылось оконце в сердце. Сгребла она сильными руками девчонок, прижала к груди и завыла, роняя на грудь слёзы.
- Родненькие вы мои доченьки! Как же вы напугали нас!
Плакала бездетная Наталья, а девчонки утирали её щёки выпачканными в саже ручонками, оставляя на лице чёрные полосы.
- Мамочка, мы с Гутечкой больше не будем прятаться. Клянёмся вам с тятей. Честное октябрятское!
- Цыц! Малявки! Октябрятское… Придумали мне тоже! – Ипат грозит кулаком, но бить своих детей он так и не приучился. В их с Анисьей семье побои были запрещены. И Наталья могла поворчать, поругать детей, но никогда даже пальцем не трогала. Им и без этого хватало горя.
Будучи уже очень старой, доживая свои последние годы с приёмным сыном Алексеем, Наталья часто вспоминает эту историю. Когда просят её поведать что-нибудь из жизни, она снова и снова рассказывает про печь с заслонкой в ветхой избушке, где жил когда-то их с Ипатом телёнок. И как потерялись, а потом нашлись младшие девчонки - в этой самой печи за почерневшей от сажи заслонкой. А вспомнить могла бы многое Наталья. Была она красавицей, единственной купеческой дочерью, любимицей в родительской семье…
НАТАЛЬЯ
- Наталью сватать едут! – девчонка, из прислуги, перебегает от окна к окну с огромными от любопытства глазами. Она высматривает во дворе располневшего не по годам Натальиного жениха – Аркашу Симонова. Парень он избалованный, сынок местной барыни. Рядом с ним мать и разодетая в праздничное известная в деревне сваха.
Накануне отец долго уговаривал дочь выйти за Аркашу.
- Жить будешь в сытости. Дом отстроим вам отдельный. Крути-верти бестолковым Аркашкой, куда хочешь! Ну, что ты заладила одно: «Не люблю его!»
- Не люблю, тятенька! Хоть убей! А люблю Андрея - деревенского кузнеца!
- На что тебе кузнец?
- Он добрый, тятенька! Меня любит! Мастеровитый! Не пойду за Аркашку! Если отдашь за него, отравлюсь! Ей Богу, отравлюсь! – голос у Натальи был твёрдый. Отцовского характера девка.
Утром сватов даже на порог не пустили. Отец вышел на высокое крыльцо и голосом, не терпящим возражения, сказал раз и навсегда.
- Не отдам! Жениха уже нашёл дочери!
Наталья боготворила своего кузнеца. Был он высокий и статный. Не кутил по праздникам, как другие ребята в деревне, не похабничал с девками. На его сватовство отец вынужден был ответить согласием. «Бог знает, что надумала эта характерная Наташка? Лишит себя жизни и оставит старика одного… Была бы мать жива, так дело было бы другим. Ладно, пусть идёт за Андрея. Парень, вроде бы, не плохой, работящий. Помогу им на ноги встать».
И помог! Домище отстроили в соседней деревне, на зависть всем! И в доме было не пусто. Только детей родить не успели. Началась Германская. Забрали Андрея на войну. И погиб Натальин возлюбленный муж, оставив красавицу бездетной вдовой.
А перед самой революцией приехал как-то купец к дочери под вечер.
- Я что думаю, Наталья: смута надвигается. Не обойдётся в этот раз, чует моё сердце. Надо бы нам золотишко, да кое-что из добротных вещей, припрятать. Я сегодня прислугу всю по домам распустил. Будем с тобой одни. Соберём всё лучшее по сундукам, да закопаем. Место уже присмотрел.
Затемно, чтобы никто не видел, добрались до родительского дома. Всю ночь собирали в сундуки расписные платки, покрывала, серебряную посуду, оставшиеся от матери золотые украшения, деньги в серебряных и золотых монетах. Вывезли всё на заимку, где отец оставался на ночлег, когда отправлялся с приятелями поохотиться. Ямы выкопали сами и тут же всё упрятали, сделав едва видимые метки.
- Я тебя сразу отвезу домой, дочка. Пусть никто не знает, что ты была нынче у меня. Меньше судить будут.
Чуть-чуть затеплился день, играя предрассветным то розовым, то оранжевым светом над краешком поля, когда отец обнял Наталью у ворот её дома. И не ёкнуло сердце у неё в груди, что последний раз стоит она рядом со своим горячо любимым родителем. Наскоро попрощалась с ним, легко коснувшись губами отцовской заросшей щеки, и закрыла решительным движением щеколду на кованых воротах.
А когда совсем рассвело, к Наталье прискакал на взмыленной лошади посыльный.
- Степана Афанасьевича убили! Рано утром! Ворота не сломаны - сам бандитов впустил. Может, знакомые какие…
Бандитов нашли. Навёл их Степанов конюх. Знал, что купец отпустил на ночь всю прислугу и остался в доме один. Постучал в ворота под самое утро, когда купец уже воротился от дочери, но ещё не успел уснуть. А тот и не помышлял о дурном, ведь конюх-то двадцать лет купцу служил…
После революции отобрали у Натальи оба дома, её и родительский. Всё оставшееся добро растащила голытьба, выгнавшая Наталью на улицу. Призыв «грабить награбленное» - стал в те годы законом для бедноты, мотивировал её к разбою и тем усиливал желание поддерживать новую власть.
А сундуки пролежали в земле полтора десятка лет. И пригодились они Наталье в самый сложный момент её жизни.
- В середине недели уйду в тайгу, - Ипат чинит крепление на лыжах и наказывает Наталье собрать ему походную сумку.
- Куда же ты в такой-то мороз? Вот потеплело бы …
Ипат молчит, не поднимает на жену глаз. Наталья чувствует: что-то случится. Она пытается уговорить его остаться дома. Но все уговоры бесполезны – он бежит не из дома, не от семьи, он бежит от себя самого.
Наталья варит в чугунке картошку в мундире, чистит, разминает толкушкой и делает лепёшки. Выносит лепёшки на мороз. Сушит в русской печи сухари. Варит и замораживает свёклу. «Куда подался? Зачем? Проходит неделю, а принесёт в дом пару белок. Как будто от себя убегает в тайгу…» Трудно Наталье. Не понимает она Ипата. Всё хозяйство оставляет на неё. И детей, и скотину во дворе. «Корова вот-вот отелится. Сена может не хватить до весны. Надо бы съездить за стожком к запруде. У младших одежонка вся поизносилась - прикупить хотя бы малость. Августе совсем нечего на ноги надеть».
Наталья укладывает весь нехитрый провиант в походную сумку Ипата. Думает, что надо бы с мужем поговорить. Но опять промолчит. Не привыкла жаловаться - будет тянуть лямку одна. «Хорошо хоть старшие девки помогают. Да Алексей не ленится, мужская работа вся на нём». Провожая мужа, выходит на крыльцо, накинув на плечи старую фуфайку, долго смотрит на его удаляющуюся огромную, худую, сутулую фигуру из-под руки. «Вот вернётся, тогда обязательно поговорю…»
Не вернулся. Ждали две недели. Потом мужики искали, кликали, из ружей палили. Как в землю канул…
И остались на Наталью пять чужих ртов.
Не бросила детей. Конечно, было не до ласки, нежности и сантиментов. Особенно доставалось от неё старшим. Поднимала до зари. Заваливала работой, как взрослых. А долгими зимними вечерами вся семья лепила пельмени. С картошкой, редькой, луком и другой всякой всячиной. Сидят все рядком. Один - катает колбаски из теста. Другой - режет колбаски на кусочки. Третий - макает кусочки в муку. Четвёртый - раскатывает лепёшки. Пятый - заворачивает в лепёшки начинку. Руки у Натальи проворные - купеческая дочь, любимица, единственное чадо в доме - осталась без матери в десять лет и наравне с прислугой варила щи, стирала, шила. Так решил отец.
- Не портьте мне девку, - наказал управляющему. – Пусть умеет всё. Жизнь долгая…
Как в воду глядел.
- Мамочка, я не буду пельмени ести, только хлебушко поем, - засыпает на ходу Августа.
- Не хнычь! Работа не трудная! Макай сочни в муку – вот и все дела!
Августа с полузакрытыми глазами, почти наощупь, макает сочни, но уйти не смеет. Робеет перед строгостью матери.
Иногда Наталья оставляет за старшую в доме Татьяну, уезжает куда-то на неделю и возвращается с покупками для детей. В пимокатке прикупит валенки для младших. Пусть на два размера больше – на вырост - но на это даже внимания никто не обратит. Радуются девчонки обновкам, прыгают, визжат. Татьяне с Валентиной – обрез на новые юбки. «Девки-то заневестились уже, а задницы нечем прикрыть». Алексею достаётся самая дорогая покупка - новая фуфайка на вате. Вот уж радости было в доме! А себе частенько ничего не привезёт. Подлатает старую кофту, выстирает со щелоком и - опять на себя. В этом была вся Наталья. Жёсткая, неулыбчивая, прикрикнуть могла и словечком обидеть, но надёжная и справедливая. Вытягивала детей, как могла. Ставила на ноги. Учила выживать в этой жестокой, беспощадной борьбе с судьбой. Откуда брались деньги на обновки, никто не знал из детей. А кто и знал, то скорее бы онемел, чем рассказал кому-нибудь Натальину тайну.
Ко всем невзгодам прибавилась ещё и война.
НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Алексея призвали на фронт в сорок первом. С сибирской дивизией он воевал под Москвой. Валентина к тому времени вышла замуж, родила ребёночка и успела получить похоронку на мужа. Надежду в морозную зиму сорок второго отправили на оборонный завод в Новосибирск. В доме остались Наталья, Татьяна, Валентина с грудным ребёнком и Августа.
- Фрося, ты не реви. Сейчас намажу руки жиром, меньше болеть будут, - Надежда осторожно мажет Фросины обмороженные руки. И у самой сплошные волдыри на руках. Попробуй-ка, подержи ледяные цилиндры для снарядов! Верхонки совсем ветхие, дыра на дыре. Перед сменой чинят их девчонки по часу. Сами валятся с ног от усталости и голода. В бараке холод стоит почти, как на улице! А завтра опять на завод! Цехов-то и нет пока. Станки стоят прямо на улице. А мороз под сорок градусов.
Трудно было на фронте, шли кровопролитные бои под Москвой. Где-то мёрз в окопах брат Алексей. Каждое письмо с фронта приносило несказанное облегчение. Жив! Надежда сразу же просматривала штамп с датой: «Письмо отправлено двадцать второго января, а сегодня - пятнадцатое февраля. Почти месяц прошёл! Что сейчас с любимым братцем?»
Но в тылу было не легче. На худенькие девчоночьи плечи легло тяжелое бремя – снаряды для фронта. Когда же закончатся эти холода? На Надежде ватные штаны и три кофты, которые надевались по очереди ею и подружкой Фросей. К радости обеих работали они в разные смены. Фрося спит, Надежда в тёплых кофтах. Надежда спит, Фрося надевает ещё не остывшую тёплую одежду. Девчонки из одной деревни. Получив письмо от родных, читают его вместе. С горестью узнают новости о похоронках на одноклассников и земляков. Ждут весточки с фронта от братьев.
«Здравствуй, дорогая сестрица Гутечка! Шлю тебе низкий поклон из Новосибирска. Передавай привет маме, Татьяне, Валентине, моим подружкам Тоне и Галине, Фросиной маме, тётке Катерине. У нас с Фросей всё хорошо. Мы живы и здоровы. Только очень уж большие холода в эту зиму. С нормой справляемся. Вчера получили карточки на хлеб. Во всяком случае, с голоду не помрём. От Алексея пришло письмо, отправленное двадцать вторым января. Пишет ли он вам? Какие новости? Крепко обнимаю тебя и безгранично скучаю. Здорова ли ты, Гутечка?
Твоя сестра Надежда. Пятнадцатое февраля тысяча девятьсот сорок второго года».
«Здравствуй, родная моя сестрица Надечка! Низкий поклон от меня, мамы, от тётки Катерины, от Тони, Гали, Татьяны, Валентины вам обеим с Фросей. У нас закончилась картошка, остались только обрезанные верхушки с глазками для посадки. А муки давно уже нет. Мама запекает брюкву в печи. Так и живём уже месяц. Постоянно хочется есть. За стайками растаял из-под снега наш с тобой шалаш. Он почти разрушился. Но я пробралась внутрь и долго сидела, вспоминая, как мы с тобой лежали в нём на соломе в том октябре. Ещё до войны. И я описывала тебе Большую Медведицу, виднеющуюся в дырявую крышу. Помнишь? Жаль, что ты не можешь видеть звезд. После войны купим тебе самые лучшие очки. Всё будет после войны.
А ты тогда рассказывала мне о травах. Пижма – желчегонит, пустырник – успокаивает, тысячелистник и подорожник – заживляют. Я всё помню! Ты ведь не передумала учиться на фельдшера? А я пойду - на воспитателя или учителя литературы. Уже решила! Читаю, как представится возможность. Все книги в библиотеке уже освоила.
Алёшенька пишет редко. Наверное, ему не до писем. Он бьёт проклятых фашистов!
У нас на ферме отелилась Зорька и принесла малюсенькую рыжую тёлочку с белым пятнышком на лбу. Назвали её Крохой. Я помогаю маме ухаживать за ней.
Надечка, я очень скучаю по тебе. Когда же мы увидимся с тобой? Когда конец войне? Что-нибудь слышно об этом? Обнимаю тебя крепко.
Твоя сестра Августа. Писала десятого апреля тысяча девятьсот сорок второго года».
«Здравствуй, моя любимая сестрица Надечка! У нас совсем плохо. Получили похоронку на Алёшеньку. Плачу я. Плачет Валечка. Плачет Танечка. С мамой опять приключилась «падучая» болезнь. Последний раз очнулась через семь часов. Уже боялись, что померла...»
Надежда читала письмо, едва шевеля побелевшими губами.
- Фрося, дома беда. Алёшеньку убили на фронте. Мама болеет. Надо мне к ним! Побегу я домой.
- Что ты? Что ты, Надя? Посадят ведь за побег!
Фрося тоже из семьи спецпереселенцев - прошла с родителями все тяготы: и голод, и смерть от тифа брата и отца. Страх подавления со стороны НКВД был для неё чудовищным, заполняющим всю её суть. Страх приходил во сне. Он не давал покоя ни днём, ни ночью. А при виде на заводе людей в форме НКВД, с Фросей могла случиться такая сильная истерика, что Надежда часами отваживалась с ней, обнимала за плечи и баюкала её, как маленькую девочку.
- Котя, котенька, коток, котя - серенький хвосток. Приди, котя, ночевать, нашу Фросеньку качать…
Фрося успокаивалась понемногу. Наверное, из-за этой нежности со стороны Надежды, её поддержки, Фрося испытывала к ней необыкновенную привязанность и сестринскую глубокую любовь. Дружили они и переписывались потом до самой старости.
- Фросенька, я побегу… Ты со мной?
Фрося заплакала горючими слезами - так страшно было девчонке решиться на этот шаг!
- С тобой, Наденька!
В дом Огнёвых без стука вошёл человек из района – кожаная куртка, край подола отвёрнут в сторону, видна кобура. Глаза острые, колют в самое сердце. Как хорошо всем в семье знаком этот взгляд!
- Вы – Наталья Степановна?
- Да! – Наталья растерянно опустилась на табурет. Ещё что-то приключилось? Неужели с Надеждой?
- Огнёва Надежда Ипатовна дочерью Вам приходится?
- Да…
- Когда Вы её видели последний раз?
- Да…
- Что значит «да»? Когда она дома была последний раз?
- Да…
- Вы в игрушки со мной решили поиграть?
- Да…
Наталья совсем ничего не могла понять… Слушала с испугом человека, скрестив на груди руки и уставившись в угол дома невидящими глазами.
- Пропали они с Ефросиньей Кабанцевой десять дней назад - сбежали с оборонного завода. Самовольно покинули! Если появятся в деревне, немедленно сообщить в органы!
- Да…
Человек решительно вышел из избы, оставив домашних в растерянности, полными какого-то животного страха - перед ледяным, бесчувственным механизмом власти, в очередной раз вторгшейся в их дом.
А через три дня, вечером, в самых потёмках в окно избушки постучали. Робко-робко. Едва слышно. Наталья отдёрнула шторку. Надежда!
- Ой-ой-ой! Наденька ты моя родненькая…
Наталья и все девчонки, плача, взялись обнимать Надежду, целуя в грязное лицо и глаза. Лампу не зажигали. Сидели за столом до утра, слушали Надеждин рассказ о трудном пути домой.
Измученную дорогой и страхами Фросю сберегла мать в закрове, пока не успокоились органы и перестали наведываться к Кабанцевым почти каждый день.
А Надежду не смогли упрятать. На следующий день, после её приезда домой, отправились все на покос. Там-то и прихватили её военные - приехали за девчонкой, худенькой и испуганной, на тачанке с пулемётом! Двое солдат! Да ещё – дополнительно, с винтовками на плечах! Как врага народа, загребли Надежду, посадили в камеру с бывалыми зэчками – каторжанками - и дали срок заключения. «Доколе, господи, забудише мя до конца…»
А потом - лагерь. Со всеми приложениями к этому пребыванию «в местах, не столь отдалённых». А куда отдалять-то? И так Сибирь кругом! Военная, голодная Сибирь…
- Заключенная Огнёва, будешь мыть конторку с сегодняшнего дня! – скомандовал начальник лагеря на построении, проникшись к маленькой девчонке – кожа да кости - пожалев её. И среди жестких, суровых, готовых на страшные поступки, оставались ещё люди с человеческим лицом и сочувствием в сердце. Мало было среди «хозяев» - так называли начальника лагеря блатные на своём жаргоне – сердечных людей. А Надежде повезло - встретился ей добрый человек даже в таком страшном месте.
Надежда не мыла полы. Она их выскребала ножом до желтизны! Потом выметала травяным веником. И такой полынный аромат стоял в конторке! Служивые мужики перестали курить в помещении. И лишний раз не заходили туда, чтобы не запачкать полы.
Начальник стал просить Надежду помочь его жене по хозяйству. Следила она и за их малышом, стирала бельё. Даже подружилась с хозяйкой. И в один светлый для Надежды день объявил начальник, что написал прошение о сокращении срока заключенной Огнёвой.
«Здравствуй, дорогая и самая любимая моя сестрица Наденька! Привет тебе от мамы, Татьяны, Валентины, твоей подружки Фроси. Спешу тебе сообщить радостную новость! Наденька, мы получили письмо от Алёшеньки! Сравнили дату на письме с датой на похоронке. Похоронка июньская, а писал он письмо в августе! Сначала, мы не могли даже смеяться от радости! Мы обезумели от счастья! Алёшенька жив! Он в госпитале, в Омске. После тяжелого ранения. Пишет, что изувечило ему руку. И теперь его комиссуют. Через месяц приедет домой наш братик! Такое счастье, Наденька! Такое счастье…»
«Доброго здоровья вам, любимая сестрица Гутечка, мамочка, Танечка, Валечка и маленький племянник Коля! Получила от вас письмо и как воздухом свежим подышала. Неужели такое бывает в жизни? Наш Алёшенька вернется живым! Я так сильно этому радуюсь, что не могу уснуть ночами! У меня тоже есть для вас новость. Через месяц меня освободят из лагеря. Досрочно. Потому не пишите больше на этот адрес. Я вернусь на завод. Буду работать на нём и дальше. А наши немцев бьют, как вшей! Скоро до победы доживём. Дорогие мои, бывает и на нашей улице счастье! С поклоном. Ваша Надежда».
После лагеря приехала Надежда домой на три дня. Вечером встретили её, а утром следующего дня подъехал к дому местный конюх Панкрат Спиридонович. Возвращался из Могильного Мыса домой и привёз Огнёвым походный вещмешок Алексея.
- Идёт Алёшка ваш пешком. Подвода моя загружена - места не нашлось для него, а вот вещмешок его подвёз. Ждите Алёшку-то своего! Скоро притопает!
Наталья бросилась ставить тесто для пирогов. Девчата побежали навстречу брату через поле! Да боялись, что разминутся с ним! Бежали, что было прыти!
И грянуло во все медные трубы неуёмное счастье! Какого давно не было в этой семье! Била и била эту семью судьба - больнее и больнее с каждым днём! А тут, как будто Господь сжалился над ними. «Доколе, Господи?» Натерпелись. Хватит. Пусть теперь порадуются. Две ночи не спали. Не могли наговориться, надышаться друг другом. Потом провожали в Новосибирск Надежду. Плакали. Но теперь это были совсем другие слёзы. Слёзы счастья…
ВСЁ БУДЕТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Отпраздновали Победу. Потекла жизнь дальше, будто полноводная река Обь. На этой реке выросли, а точнее выжили, а потом так и остались Татьяна, Валентина с маленьким сыном Колей, Алексей с молодой женой Елизаветой и дочкой, и их многострадальная приёмная мать - Наталья Степановна. Когда Алексей построил дом в деревне, то забрал Наталью к себе. До самой её смерти была она в доме главной. Даже строгого и волевого характера сноха, работавшая многие годы директором школы, слушалась свекровь и советовалась с ней по всякому большому и малому поводу.
Августа пошла учиться в речное училище. После окончания - плавала, а точнее ходила, шкипером на паузке по сибирским рекам. Встретила такого же простого парня, как и сама. Нет, не встретила, а сам прикатил. Да ещё и на собственном велосипеде. Звали парня Лёнькой – среднего росточка, худющий, синие бездонные глаза. Глянула Августа на колёса его велосипеда, а там резиновых шин нет как нет, одни «лысые» обода. А когда заговорила с новым знакомым, то почувствовала в нём до боли родную душу. Отец у Лёньки – тоже из репрессированных. В колхоз не хотел входить - боялся, что загубят нажитую его горбом скотинку. За это отсидел в тюрьме. Скотину всё равно увели из многодетной семьи. А в следующую зиму передохла вся скотина под общим, а значит «ничейным», присмотром.
В начале сорок второго отца забрали на фронт. Под самую возрастную завязку призвали – отцу исполнилось тогда сорок семь лет. А потом и брата призвали. Оба погибли. Мать – бестолковая красавица, любительница поплясать на гулянках. Детей нарожала кучу, а выжили далеко не все. Кто - по болезни умер, кто – из-за отсутствия присмотра погиб. Прониклась Августа к пареньку нежной материнской жалостью и симпатией с самой первой минуты. Сразу согласилась на его предложение жить вместе. Вскоре расписались и стали законными мужем и женой. Прожили они с Лёней пятьдесят лет и три года – долгую совместную жизнь, в которой было достаточно и лирических, и трагических страниц. Но трагических, кажется мне, было поболе.
А в тот год, чтобы быть всегда неразлучными, решил Лёня учиться, как и Августа, в речном училище. Образования не хватало – всего-то четыре класса начальной школы. «И десять коридоров!» - как он сам шутил про себя. В военном сорок втором пошёл Лёнька работать, чтобы матери помочь деньгами, а было мальчишке всего одиннадцать лет. Потому о продолжении учёбы и речи не велось. Но голова была у парня светлая, потому, поступив в училище, учился прилежно, с радостью и большим желанием. Августа договорилась в конторе Пароходства о месте матроса на своём паузке, и в следующую навигацию они должны были уже ходить по Оби и её притокам вместе.
Речное училище располагалось в крупном селе с названием Моряковский Затон, на левом берегу притоки реки Томи – Малой Сенной Курье, в сорока с небольшим километрах от Томска. При любой возможности парень рвался к любимой Августе – то с попутной машиной, то на перекладных, а весной и осенью – на своём «лысом» велосипеде готов был преодолеть любые расстояния. Денег на автобус не было у молодых, помощи ждать не от кого. Но молодость и любовь творили чудеса. Августа ничуть не удивилась и в тот субботний вечер, увидев на пороге съёмной крохотной комнатки своего Лёньку. В этот раз он потратил все деньги на автобус – так торопился.
- Ты даже представить не можешь, с какой новостью я приехал! – не проговорил, а даже прокричал Леонид, едва переведя дыхание от быстрого шага. – Ты только сядь, Августа. Можешь в обморок грохнуться!
Девушка присела на старенький табурет – единственное сидячее место в комнатушке у сбитого наспех из старых досок стола.
- Слушай и не перебивай. Есть у меня приятель, из моряковских – учимся в одной группе. Зовут его Мишкой Протасовым. Заговорили мы как-то с ним об охоте. Ну, Мишка прихвастнуть здоров! Говорит, якобы, его отец – бывалый охотник, мастер своего дела - белку бьёт в глаз, чтобы шкурку не попортить. Расспорились: как это пулей можно белке в глаз попасть? Ведь башку всю разнесёт вчистую! А Мишка говорит: «Нет! Отец заряжает ружьё дробью. Белочка прячется за ствол и выглядывает – далеко ли охотник? В этот момент надо стрелять! Вся дробь - мимо ствола, или - в ствол дерева, и только одна дробина – в глаз!»
- И что же тут такого? Это и есть твоя новость? Мой отец так же стрелял.
- Вот то-то и оно! Я ведь помню твой рассказ об отце! И то, что он пропал в тайге ещё в тридцатых годах. Спрашиваю я Мишку, как отца его зовут? А он: «Отчимом он мне приходится. Вырастил нас с малолетства вместе с сестрой». А вообще-то, он по имени, – Леонид замолчал на мгновение, – Ипат.
Хорошо, что Августа сидела, иначе не удержали бы её ноженьки.
- Как это, Ипат? А фамилия у Ипата какая?
- Огнёв, - голос у парня дрогнул.
- Это же тятенька наш! – Августа не сразу смогла вымолвить и слово. - Лёнечка, я побегу в Пароходство – директор ещё на месте! Отпрошусь на пару дней! Завтра едем в Моряковку вместе! А как же я его там не встретила?
Так нежданно-негаданно воскрес из мёртвых Ипат. В семье известие о нём приняли по-разному. Плакали, упрекали, радовались, что жив. Но, что было единым у всех – непонимание, как такое могло произойти, чтобы дети выдержали все трудности того страшного времени, а крепкий и сильный мужик сломался и сдался, оставив родных и некогда горячо любимых чад на чужого человека. Неужели за полтора десятка лет он ни разу не поинтересовался: все ли они живы-здоровы? Не знал отец, что старший Григорий тяжело заболел и умер от туберкулёза, что Алексей вернулся с войны изувеченным, что Надежде и всем девчонкам пришлось горько, голодно и холодно все эти годы.
С удивлением встретил Ипат на пороге своего домишка родных детей. Не поехала к нему только Наталья – так и не смогла простить. Посидели за столом, не притронувшись к ужину – неопрятная «таперешная» жена Ипата сварила в чугуне белок. Ипат отругал её: «Пошто зайца не приготовила?» А та: «Невидаль какая! И белочек поедят, коль голодные!» Подивились дети нищете, в которой живёт отец, позвали вернуться. Но Ипат только покачал головой: «Кабы Анисьюшка осталась жива, то всё было бы иначе… А таперчи, чаво говорить-то. За свои грехи сам и отвечу перед Господом», - и перекрестился двумя перстами, как и много лет назад. У Августы дрогнуло сердце от этого крёстного знамения. Пальцы отцовские, указательный и средний, сложенные вместе - на указательном ногтя нет, сорвал во время жатвы на поле. Рука его – сильная, жилистая. Даже голос тот же - мужской, красивый баритон. Любил отец петь. Бывало, чинит валенки у печи и весь вечер поёт, ни разу не повторится. Много прежнего в отце, а вот глаза иные – чужие, колкие, холодные, без любви и того огонька, что согревал всех в семье в их прежнем большом доме.
Да, если бы да кабы осталась в живых Анисья, не сослали семью в тайгу, не злобствовала бы против своего народа власть… Если бы да кабы.
С тех пор Надежда и Августа стали навещать отца. Выбелят, бывало, домишко внутри и снаружи, выскребут никогда не крашеные полы, перестирают стариковское бельё - починят. Привезут гостинцев – конфет всяких, пирожков. И не бросили старика, не упрекнули ни разу до самых его последних дней.
Закончив училище, Леонид присоединился к Августе, и на следующее лето всю навигацию ходили они на одном паузке по Оби. В трюме перевозился всякий съестной продукт – мука, сахар, крупы разные, макароны. А в животе у шкипера и матроса – порой и маковой росинки не было. Сухого пайка, который выдавался в те годы по карточкам, хватало не на долго, а чтобы наловить рыбы – надо было причалить к берегу. Но к берегу днём не приставали – только затемно. Ночью рыба не клевала, а с первыми лучами солнца, точнее даже раньше – когда чуть затеплится северо-восток горизонта, летом это бывает в три часа утра - малюсенький катер-газоход с названием «Норд», что тянул паузок, отправлялся дальше в плавание.
Однажды, совсем оголодав, ребята решились на воровство - накопать картошки в огороде, что расположился вблизи берега реки. Затея удалась. Чтобы не было слишком заметно, вытащили из земли в нескольких местах по кусту – набралось целое ведро свежей картошечки. Спустились вниз к воде и тут же развели костёр, перемыли картошку, уложили до самого верха в старенький котелок. Едва дождавшись, когда закипит вода, стали таскать картофелину за картофелиной. Казалось, что ничего вкуснее не едали! Съели всё, не дав довариться.
За этим приятным занятием и застали ребят хозяева картофельного поля. Оказывается не они первые, кто посягнул на бесплатный ужин с этого огорода. С каждого пришвартовавшегося на ночь катерка тянулись за свежей картошечкой отощавшие матросы. Но подкараулили именно Августу с Леонидом, и досталось им по полной программе. В милицию не сдали – и на том спасибо. Но бока намяли крепко. Они и не заметили, что один из воришек – девчонка. Была у неё стрижка совсем короткая – частенько вши наведывались, остричь длинные косы стало острой необходимостью – да серые спецовочные штаны на два размера больше. Кто же в темноте разглядит это и даст послабление?
Утром опешивший от представившейся картины капитан не сразу смог узнать в ребятах свою команду: глазки - узенькие, заплывшие, скулы - в синяках, спецовки - разодраны в клочья. Ничего себе! Покушали, называется, досыта!
Озорной механик среагировал адекватно обстановке: «Чучмеки, едрёна мать!» И приклеил ребятам это прозвище на всю навигацию. Бывало, кто-нибудь спрашивает в конторе: «Кто нынче пошкандыбал в Могочино?» «Так чучмеки, вроде!» «Лёнька с Гутькой что ли?» «Ну! Кто ж ещё-то?»
Все знали, кто такие чучмеки, только не все догадывались, почему. Ведь отёки и синяки не на всегда – постепенно синий оттенок перешел в бордово-фиолетовый, а потом - в жёлто-зелёный. Но прозвище так и осталось: Лёнька и Гутька - чучмеки.
Бедствовала молодая пара, как и многие, в те послевоенные годы. Не только еды, но и одёжки не было никакой. Трусы – одни на двоих. Купались в реке по очереди: кто в трусах, тот и купается. Капитан Новосёлов – пожилой и очень добрый человек, пожалел однажды ребят и придумал, как спасти их от неминуемой голодной смерти. По его указанию достали из трюма мешок муки и мешок комкового сахара. Очень осторожно проковыряли маленькие дырочки в рогоже и отсыпали чуток продукта. На пристани недостаток веса объяснили появившимися в трюме мышами. Но всё-таки отвечать за это пришлось – арестовали всех: капитана, шкипера, матроса. Правда через три дня выпустили, не доказав злого умысла. А для ребят самым радостным занятием было в те дни – лечь животом на паузок и макать кусочком сахара в Обь, а потом катать сладкую слюну во рту, не позволяя себе сглотнуть сразу…
Однажды ребята и вовсе чуть не сгинули со свету…
В этот раз шли по красавице-Оби из Томска в Колпашево. Путь был не столь длинным, съестных припасов при большой экономии хватало на путь туда и обратно. Только вот беда! Новый механик - мальчишка после училища, как раз тот, что приклеил ребятам прозвище - был до предела бестолков и неопытен в своей профессии. На середине пути стал глохнуть двигатель. А тот – чумазый, с растерянными глазами – только и мог ответить капитану: «Счас, едрёна мать, пойдём! Счас! Погодьте только!» Капитан одёргивал его за ругань, поглядывал – как бы доходяга не скрутил двигателю голову насовсем. Но ко всеобщей радости, в этот раз обошлось – двигатель всё-таки завёлся, и паузок благополучно прибыл к месту назначения. Сгрузили продукт, заполнили освободившийся трюм мешками с цементом и отправились в обратный путь. Но вскоре двигатель опять дал сбой. Покопавшись, механик вместе с капитаном сумели завести машину, но тяги не хватало. Пришлось отбуксировать паузок в старицу Оби, от ворья подальше, и там его пришвартовать к берегу. Велено было ребятам дожидаться подмоги. Катерок, чихая и отплёвывавясь, медленно пошёл к ближайшей пристани. И с концами…
Ребята не унывали – купались, загорали, ждали - вот-вот из-за поворота появится их «Норд» или какой-нибудь другой катерок. Через три дня закончилась вся незамысловатая провизия. А потом - и спички. Стали по очереди дежурить у костра, поддерживая огонь. Но на седьмой день небо покрылось тяжелыми свинцовыми тучами, и зарядил нескончаемый северный дождь, покрывший кисейным покрывалом, казалось, весь мир и принесший осеннюю промозглость, от которой было не скрыться под старыми байковыми одеялами в малюсенькой каюте, что расположилась на корме паузка. Костёр потух. Рыба не ловилась. Ребята голодали, мёрзли ночами. Деться им было некуда - вокруг непролазная тайга. Да и как можно было уйти и оставить паузок без присмотра? Внутри ценный груз – мешки с цементом! Вдруг воры нагрянут!
Ели ягоды и коренья, запивая мутной обской водой. И только через три недели паузок с цементом и чучмеками на борту случайно был обнаружен таким же малюсеньким, как и их «Норд», газоходом, и отбуксирован в Томск. Оказывается, про него забыли доложить, а потом и вовсе потеряли. И только случайность спасла ребятам жизнь.
«Есть уже не хотелось, от некипяченой воды у обоих приключился страшный понос и обезвоживание, приведшее к галлюцинациям и в дальнейшем – месяцу лёжки на больничной койке», - так Августа вспоминала позднее этот случай - первый опыт работы в качестве речников Западно-Сибирского речного пароходства.
С таких вот трудностей начиналась совместная жизнь Августы и Леонида. Мыкались по квартирам, голодали, но всегда честно трудились. Родили троих детей. Наконец-то, накопили денег на свой собственный дом – бывшее здание КПЗ. Добрых пять лет не могли избавиться в нём от клопов и тараканов. Но и это пережили.
А Надежда так и осталась в Новосибирске. Оборонный завод после войны стал компрессорным заводом. Надежду на нём уважали за трудолюбие и вежливость, за скромный характер.
Работал в то время на заводе мастером Григорий Дягилев. Высокий, худой, с синими кругами под глазами, и очень добрый человек. Признавали у него туберкулёз во время войны, потому комиссовали в сорок третьем. Жена, узнав про немоготу мужа, уехала к матери, боясь заразиться этой тяжёлой и почти неизлечимой в те годы болезнью.
Однажды на праздновании второй годовщины Великой Победы сел Григорий рядом с Надеждой на одну лавку за длинный общий стол, накрытый в цеху. Разговорились о том о сём. Вызвался потом проводить девчонку до общежития. Но даже руки её не коснулся в тот вечер, а потом - целых полгода. Только в кино водил да о жизни беседы вёл. Не целованная ни разу в жизни, не знающая, что такое мужские ласки, Надежда расцвела, заневестилась и уже замечтала об их с Григорием общем доме, детях. Как пригласит она на свою свадьбу родню, наденет новое платье из крепдешина, а Григорий – свою лучшую рубашку в синюю полоску. И сядут все за длинный стол, поставленный во дворе братова дома. А потом до самого утра будут петь любимые песни. Про Катюшу, «Чуйский тракт на монгольской границе…», «Цвето-о-о-очек, ты цвето-о-о-очек, роско-о-ошно ты цве-е-етёшь…»
Однажды Григорий, наконец-то, решился пригласить Надежду к себе в маленькую квартирку на окраине Новосибирска. Шли пешком, разговаривали о чём-то светлом, радовались субботе, тому, как хорошо им вместе идти прохладным, тихим ноябрьским вечером по улицам уже родного Новосибирска, держась за руки. О чём ещё можно мечтать? Война закончилась, мирная жизнь набирает обороты. Впереди только светлое счастье! Другого и быть не может!
- Гриша! Гришенька! – резкий женский голос донёсся с другой стороны улицы.
Там, прижимая к себе маленькую дочку, стояла жена Григория. Рядом - деревянный, ещё довоенного типа, чемодан с вещами. Вернулась…
Следующий день был очень тяжелым и длинным выходным. Холодный, продувающий насквозь весь мир, ветер и тяжёлые облака, свисающие клочьями с неба. Девчата из общежития разъехались по домам в пригород. Надежда до вечера не поднималась с кровати, лежала лицом к стене и тихо плакала. А Григорий переживал случившееся рядом с общежитием. Сидел на скамейке в своём стареньком полупальто, вздрагивая всем телом - может, от холода, а может, от внутреннего напряжения. Курил одну папиросу за другой. Впервые за пять лет он взялся опять за курево, хотя ему это было категорически запрещено врачами. Наплакавшись, к вечеру Надежда решилась на разговор.
- Не судьба…
И как не убеждал её Григорий, не клялся в любви, ничего не могло переломить решения этой маленькой и закалённой жизнью женщины.
- Мне без тебя не жить. Вот увидишь, мне без тебя не жить, - положив большие, костистые руки на колени, он тупо смотрел на них невидящим взглядом. Надежда сидела, опустив опухшие от слёз глаза, не проронив ни слова после объявления принятого ею решения.
Григорий ходил кругами возле общежития всю ночь, а утром принёс заявление на завод и уехал. Вслед за ним уехала жена. Следующей зимой пришло известие, что у Григория опять открылся туберкулёз. И под новый тысяча девятьсот сорок девятый год схоронили его в родном селе, где-то под Новосибирском…
Так и прожила Надежда до самой пенсии одна. Получила квартиру на Красном проспекте, рядом с заводом. С удовольствием принимала у себя всю свою родню. Часто приезжала к ней в гости любимая сестра Августа, моя мама, захватив к тётушке и меня.
Расположившись с вечера в светлой комнате, на маленьком диванчике, говорили они допоздна. Вспоминали раннее счастливое детство, голодные сиротские годы, плакали, шутили, смеялись. Наконец-то, уложив меня спать, перебирались на кухню, пили до утра чай на травах, привезённых мамой из села. Надежда с удовольствием – это надо было почувствовать – рассказывала о каждой травке. Если бы не невзгоды, выпавшие на её судьбу, быть бы ей хорошим врачом. Но в жизни не бывает частицы «бы». Сложилось, как сложилось. Августа тоже мечтала получить образование, стать учителем или воспитателем. Своих детей любила горячо, соседских жалела и всегда со всеми находила общий язык.
И вот тут не могу умолчать ещё об одной истории, случившейся с моей мамой, если уж пошла речь о её душевных качествах.
Я – младшая дочь Леонида и Августы – в то время уже закончила пединститут, вернулась в свою школу, вышла замуж и была на сносях вторым ребёнком. Так случилось, что за неделю до родов обвалился в нашем роддоме потолок. Слава Богу, никто не пострадал. Но всех рожениц стали направлять в отдалённое, за пятьдесят километров от райцентра, село.
Встретили меня две Катерины – врач-гинеколог и акушерка. Обе - опытные и очень радушные женщины. Чтобы отвлечь хоть как-то от боли, они стали разговаривать на разные темы: веселить, расспрашивать о том, о сём, о моей семье, о родителях. После каких-то слов, оброненных мной в полубреду от боли, акушерка-Катерина вдруг ахнула и давай меня целовать в щёки, а у самой потекли из глаз слёзы. Что случилось? Понять не можем. Успокоившись, говорит: «Привет передавай маме. Скажи, что помню о ней всегда. Пусть она расскажет мою историю сама».
По выписке я сразила маму наповал, рассказав про акушерку-Катерину. Вот уж, действительно, судьба неслучайно сводит вместе людей. Именно она ведает всеми нашими тропами - сама выдаёт билеты, и сама же их компостирует.
В конце сороковых отец ушёл служил в Армию. Мама с новорожденным ребёнком ютилась в маленькой съёмной комнатушке. Свекровь невестку не приняла: «Ещё не хватало, в лишнем рте не нуждаюсь». На порог не пустила, едва взглянув на внука: «Не наш!»
Не смотря на тесноту, к маме всегда приходили люди: соседи, приятельницы. Умела мама, да впрочем, как и все в её семье, дружить с людьми, вещами, всеми живыми существами, которые стояли, бегали, произрастали вокруг неё. Да и было принято в те времена ходить друг к другу в гости - вязали носки, вышивали, говорили о жизни, пели песни, вместе водились с детьми. В тот вечер пришла Антонина – совсем молоденькая девчонка, одна из двух соседских близняшек.
Мать от близнецов отказалась ещё в раннем детстве, оставив их отца и выйдя замуж за другого мужчину. Отец тоже не торопился окутать девчат своей родительской любовью и заботой. Единственный человек, кому были дети нужны – это бабушка. Как могла, она баловала девчонок, обшивала их. А в швейном деле бабушка слыла на всю округу большой мастерицей. Наряжались девчонки, как куколки. А какие были хорошенькие! Весь дом держался на бабке - была она неуёмной энергии: шила, варила, выращивала на всю семью овощи, ремонтировала жилище. Но одновременно бабушка обладала незаурядными командными способностями. Потому прозвали её в селе полковником в юбке. Суровости в ней было - хоть отбавляй! Наказывала близнецов и грубым словом, и солдатским ремнём.
В тот вечер все уже разошлись по домам, мама давно уложила малыша в кровать, а Тоня всё не уходила.
- Что-то случилось у тебя? Вижу, что ты, будто, не в себе.
- Гутечка. Я рожаю…
- Как это? У тебя и живота нет!
- Утягивалась я. Боялась, что бабушка пришибёт, если узнает.
- Надо бежать за врачом!
- Не надо! Я сама справлюсь. А ты поможешь. Ведь не выгонишь же? – Тоня смотрела глазами, полными страдания. И как бы побежала мама в ночь, в январе, оставив двух беспомощных людей одних? До больницы – дорога не близкая!
Быстро накипятила воды, приготовила одну старенькую, но проглаженную простыню на тряпки. Постелила на пол фуфайку и уложила на неё Тоню.
Тоня с Божьей и маминой помощью родила. На первый взгляд, это был не ребёнок, а пузырь, наполненный жидкостью. Но в нём шевелилась, боролась за жизнь, за первый вздох, пыталась расправить скрюченные ножки-ручки крохотная девочка.
- Гутечка! Не трогай её. Авось она захлебнётся и умрёт. Не могу я вернуться с ней к бабушке – убьёт она меня! А если ребёнок умрёт, то никто, кроме нас, не будет знать о моём грехе!
- Да ты с ума сошла, Тоня! О чем ты говоришь? Это у тебя от страха ум потускнел да помрачился! Девочка живая – посмотри, какая беспомощная!
Мама надорвала пузырь - он лопнул, малышка раскрылась, как цветок раскрывается из бутона - ручки-ножки растопырыла и закричала, что было у неё силёнок!
Мама обрезала пуповину, обтёрла и завернула новорожденную в простыню, положила в кровать рядом со своим малышом – моим старшим братом. А утром, едва отлежавшись, Тоня ушла, оставив девочку у мамы. И слышать не хотела маминых уговоров забрать ребёнка. Что делать? Заявить в милицию? Отнести новорожденную в роддом? А вдруг Тоня одумается и вернётся? Слава Богу, в груди было много молока. Мама стала кормить двоих детей и ждать Тониного возвращения. «Быть такого не может, чтобы мать бросила своего ребёнка, в муках рождённого! Сама природа, материнский инстинкт заставят Тоню вернуться!» - мама верила, что всё обойдётся. И обошлось! Тоня насмелилась и рассказала бабушке о случившемся. Та простила непутёвую девчонку и взвалила на свои плечи ещё одну ношу. Пришли в домишко Августы вместе – Тоня, её сестра и бабушка - забрали крошку домой. Назвали - Катей. Выросла Катя умницей и красавицей, выучилась на акушерку. И в сельском роддоме приняла у меня младшего моего сыночка. Такая история!
Вернусь к рассказу о нашей с мамой поездке в Новосибирск, к тётушке Надежде.
Проговорив всю ночь, наплакавшись и насмеявшись, женщины собирали меня поутру и отправлялись за покупками в знаменитый новосибирский ЦУМ. Половину дня выбирали для мамы и для меня красивые платья и туфли, тратили на это все скопленные мамой и тёткой деньги. А оттуда - в зоопарк. И - в парк отдыха с каруселями и комнатой смеха. Комната смеха нравилась нам особенно! В кривых зеркалах отражались хохочущие коротышки с кривыми ногами, а через мгновение - уже пигалицы с длинными носами и выпученными животами, потом - толстухи на ногах-столбах с огромными ступнями-лыжами. Смеялись до икоты, до бессилия, до изнеможения, садясь на корточки, удерживая друг друга, чтобы не свалиться на пол. И долго не могли успокоиться от этого светлого, задорного и совершенно беззлобного смеха друг над другом.
ЗАПОЗДАЛОЕ РАСКАЯНИЕ
Мама пережила всех из своей семьи. И дорогую сестрёнку - на двадцать восемь лет. В начале девяностых пошла волна реабилитации политических ссыльных. На этой волне и мама подала заявление о восстановлении прав и компенсации утерянного имущества. Четыре года гоняли старую женщину то за одной, то за другой справкой. А ответы из архивов были одни и те же: нужные документы отсутствуют. И всякий раз выяснялось, что суду не хватает этих самых, отсутствующих, бумаг, бумажек и бумажонок. «Доколе, Господи, отвращаеши лице твое от мене…»
Не знаю, закончилась бы эта эпопея до маминой кончины или нет, если бы не написал от её имени письмо прокурору Новосибирской области зять. Написал гневно, требовательно, но слёзно. Наверное, проникся прокурор маминым письмом, потому что очень скоро нашлось всё, что искалось и не находилось много лет. Например, опись отнятого в тот страшный день имущества. Эта опись сразила всю родню нашу наповал. Не было в ней ни дома, в котором много лет после высылки маминой семьи находился сельский совет, а потом – детский сад. Не было скотины в хозяйстве. А были только вилы, грабли да мелочь всякая из домашней утвари. А за что тогда сослали мою трёхлетнюю маму в тайгу, сломали ей и всей её семье судьбу, лишили будущего?
Маму реабилитировали. И даже выплатили какие-то крохи за вилы и грабли, незаконно отнятые. Но разве могло это позднее раскаяние государства что-то уже изменить в её жизни, залечить раны на искалеченной судьбе? Да и было ли это раскаяние искренним…
ФАМИЛЬНЫЙ КРЕСТ
Если вам стала интересна моя повесть, и вы дочитали её до этих строк, то не могу не поделиться с вами древней историей семьи Огнёвых. Признаюсь, что давно хочется изучить её по архивным документам. Слава Богу, теперь всё стало возможным. А пока расскажу - по маминым и тёткиным воспоминаниям и преданиям их семьи.
Где-то в средней, по нашим нынешним географическим меркам, части России, кажется, что под Тулой, жили вольные крестьяне по фамилии Огневы. Именно Огневы, а не Огнёвы. Может, был их предок огненно-рыжим. Или погорели они в какой-то период своей жизни, но сложилась у них именно эта фамилия. А надо сказать, что фамилии в те времена были далеко не у всех крестьян, формировались они медленно. Теперь она очень распространена в России. И в половине случаев - имеет русское происхождение. Были Огневыми Багаш Шереметевич, Огонь Иванович, Мосей Романович, Кудин Терехович… А в начале восемнадцатого века потянулись вольные русские крестьяне на свободные сибирские земли. Переселенцами стали и мои предки. Перебрались несколькими семьями. С середины восемнадцатого века известна древняя деревня под нынешним Новосибирском с названием Огнева заимка. Она и сейчас жива, стоит себе между сёлами Черепановым и Масляниным. Мама рассказывала, что именно с неё началась сибирская история фамилии «Огневы». Уже позже по неграмотности какого-то писаря мои предки стали Огнёвыми. Дед Ипат по отчеству был Миёновичем, а Миён - Селифонтовичем, а Селифонт – Прокопьевичем, а Прокопий – Павловичем, а Павел - Мартияновичем… Один из древних моих прапрадедов - Прокопий или Павел - служил рекрутом в Отечественную войну тысяча восемьсот двенадцатого года. А хранил его «от всяких военных невзгод, пули летящей, стрелы, ножа, меча, яда и от напрасной смерти» медный с распятием Христовым фамильный крест. Дала в дорогу дальнюю его когда-то, сто лет до Отечественной войны с французами, мать одного из моих предков-переселенцев. И с тех пор охранял он Огнёвых в трудную годину. А после того, как вернулся герой с войны живым и невредимым, стали передавать крест, как фамильную ценность, старшему сыну в семье на хранение. Так он попал к Ипату. Уберегли его и во время ссылки. Не знаю почему, но крест оказался у тётки Надежды и перешёл к маме. Матушка вызвалась быть крёстной сыну моему, Степану, и передала ему охранный крест. Так, что он теперь с нами.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Все последние годы любимая сестрёнка Надежда часто приходила к Августе во снах. Снилось, как будто уехала она из своих мест всего-то в гости. А вся её семья опять живёт в просторном доме - что в их родной деревне Никоново - со стеклянными дверями, книгами на полках, иконой в красном углу, тёплой печью. В доме пахнет матушкиными пирогами и свежим хлебушком. Во дворе стоит тятин любимый конь Воронок, грызёт в нетерпении удила, поглядывая на хозяина перед долгой поездкой в Камень. А на цепи сидит преданный охранник хозяйства – пёс Полкан. И ждёт там ненаглядную Гутечку, никак не может дождаться, любимая сестра Надечка. Зовёт домой из гостей, даже обижается, что слишком уж долго она задерживается в этих гостях, на чужой стороне. Ждёт, чтобы больше никогда не разлучаться. Теперь уже навеки…
Только Августа и Надежда. Надежда и Августа.
В качестве иллюстрации выбрана картина Вильяма Бугро "Две сестры".
Августа и Надежда. Надежда и Августа
© Copyright: Любовь Анохина, 2016
Свидетельство о публикации №216061700793
Свидетельство о публикации №216061700793
Рецензии
Потрясающая история! До слёз. Спасибо, Любовь! Хороший литературный язык. Удачи на творческом поприще!
Ирина Андреева
Ирина Андреева Катова 23.06.2016 17:17 • Заявить о нарушении
Ирина Андреева
Ирина Андреева Катова 23.06.2016 17:17 • Заявить о нарушении
Очень рада Вашему комментарию! Спасибо, Ирина! Я постаралась передать мамины воспоминания. А сколько ещё моих воспоминаний о маме, что сюда не вошли. Наверное, это будет уже другое произведение. И Вам - творческого полёта и удачи!
Любовь Анохина 23.06.2016 19:31 Заявить о нарушении
Любовь Анохина 23.06.2016 19:31 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.