Освобождение

Сухая кожа слепила его светло-розовые губы. Земля, на которой он неуверенно стоял, ещё живая, едва хрустела. Блестящие кожаные туфли унижали своим присутствием голодный грунт, не знавший влаги несколько недель. Магомед вёл себя непринуждённо, но сегодня другой день, день, когда дальний человек, единственный приятель, спокойно лежал перед ним без дыхания, без страдания.
Магомед внимательно холодным взглядом рассматривал родного брата, но почти ничего особенного в нём не находил: огромный орлиный нос, как сама свобода, густая чёрная борода и белый медицинский халат.
"Но почему Иса хотел покинуть мир в белом халате?" - снова и снова задавал себе вопрос Магомед, но все его причинно-следственные связи рушились при виде кристально чистой одежды опытного и непревзойдённого хирурга.
Директор ритуальных услуг "Освобождение", каковым являлся Магомед, сегодня в значительной степени раскошелился, но на то была отнюдь не его воля, тётя Фатима настояла на "достойном уходе Исы в Царствие небесное".
Брат хирурга, "гробовщик", как его называли недруги, почти все, с превеликим усилием разжав ладонь, в которой находилась его платиновая карточка, отдал её родственнику и ввёл заветные четыре цифры PIN-кода для подтверждения покупки.
Директор "Освобождения" был обезоружен: тётя Фатима суетливо скупала спиртные напитки, еду, цветы. Год его рождения, PIN-код, только и вычерчивался на полных пальцах убитой горем женщины. Магомеда злила утрата цифр.
Всё утро ему пришлось ходить по магазинам и слушать бестолковые речи о смерти и непредсказуемости божьей воли, вместо полуденного пробуждения за чашкой крепкого кофе и прочтением свежей газеты, которую он называл "миндальной" из-за её специфического запаха.
- Твой брат всегда помогал людям. Многие его пациенты придут сегодня, - говорила тётя Фатима, едва сдерживая слёзы. - Очень тяжело делать операции на сердце. Но Иса умел. Иногда он воскрешал.
Магомед молча кивал, но все эти разговоры о брате претили ему, он хотел взяться за погребение двоюродной сестры президента, что умерла вчера, - шанс на миллион.
Чёрные плиты дрожали в растворе горячего воздуха; лица, имена и даты расплывались в глазах случайного наблюдателя. Деревья устало раскинули во все стороны рукава своих веток, они жили, но не могли сдвинуться с места: солнце с распростёртыми объятиями лучей взяло верх над всем миром.
Траурные костюмы, опустошённые взгляды, гробовое молчание перед человеком в белом халате угнетали Магомеда. Директор занимался погребением, гробами, плитами, но никогда не интересовался личностями умерших, они проскальзывали в его жизни вагонами высокоскоростного поезда, идущего в пустоту.
В "Освобождении" занимались любой деятельностью, за которую не бралась другая, менее крупная компания "Путь". В "Путь" обращались простые граждане, для которых смерть - прежде всего несчастье.
- Я смотрю на тебя и не нахожу ни капли сострадания. Ты ведёшь себя не по-мусульмански, - шептала тётя Фатима.
- Ислам запрещает жить, для него жизнь - мёртвая точка, которую нужно преодолеть, - выстрогали сухие губы директора ритуальных услуг.
- Не говори плохие вещи. Вера помогает нам найти себя, - бормотала она с тяжестью в сердце.
- Нет. Она уничтожает наше естество.
Тётя Фатима молча негодовала, её морщинистые губы плотно смыкали рот, будто внутри сидел огромный дракон, которому не суждено увидеть мир.
Около ста человек пришли сегодня попрощаться с Исой. Никто не скрывал своих чувств. Морские капли медленно стекали с бездонных страдающих глаз и таяли девственным снегом на нагретой солнцем одежде. Кто-то плакал навзрыд, сотрясая и без того напряжённый воздух. Обезвоженные лица - но такие живые - смотрели на врача и медленно отторгались, как некротизированные ткани посредством демаркационной линии, от его безмерной человечности, доброты и великого подвига. Друзья, родственники и знакомые сорокалетнего доктора осознавали всю трагичность сегодняшней утраты: умер последний человек, жертвовавший жизнью во имя всеобщего блага, здоровья и счастья. Люди, ячейки общества, порабощённые политикой, ипотекой и иными низменными потребностями, не спускали глаз с божественно чистого халата. Они были ослеплены безысходностью своего миропонимания: единственный ориентир в жизни канул в лету.
Чёрная, как вечер жизни, голова Магомеда нагревалась под жгучим солнцем. Мысли превращались в густую кашу. Директор искал глазами что-то родное в этом мире, но белый халат маячил повсюду.
Выдалась возможность внимательно рассмотреть муллу со второго ряда.
Человек в чёрном одеянии нисколько не знал Ису, но на его лице вычерчивалась лёгкая печаль. Молитва на арабском придавала читавшему величия над всеми остальными.
- Кем он себя возомнил?! - с громом негодования обратился Магомед к тёте.
Женщина повернулась к племяннику.
- Он не знает моего брата, - продолжил он. - Зачем изображать сострадание? И книгу он читает с такой уверенностью, словно всё прочитанное - истина в последней инстанции.
- Это Коран, а не книга, - злобно добавила тётя Фатима. - Он искренне сочувствует. Один ты несострадательный, как камень.
Магомед отвернулся от тёти: слишком громкими и бессмысленными были её слова. Его маленькие, как икринки, карие глаза беспрестанно скользили по пространству. Куда бы он ни посмотрел, бриллиантовая чистота жизни единственного брата навязчиво лезла в нагретую солнцем голову.
Жёлтая трава не утрачивала блеска своего вечного существования. Идеальный до тошноты мир проникал горным ручьём в материальные мысли главы "Освобождения".
- Аминь, - завершил мулла свою речь, сильно походившую на агитацию.
Магомед мог стерпеть многое, но когда люди стали бросать клочки земли на крышку гроба, он не сдержался: "Что вы делаете?! Земля - это единственное, за что можно ухватиться!" Но никто не обратил внимания на его эмоциональный всплеск. Все молились в надежде обрести прощение грехов бренной жизни.
Время высушивало поднебесных. Ряды начали редеть. Тётя Фатима, одобрительно кивнув, ушла. А Магомед стоял как вкопанный. Его фешенебельные туфли тускнели под гнётом ярко-жёлтого солнца. Лёгкий ветер скромно оживал, мужчина не мог этого не замечать. Директор ритуальных услуг осмотрелся: никого поблизости не было, только он и вечный мир.
Ветер усилился и начал упорядочивать мысли высокого брюнета, который везде находил невероятную гармонию. Деревья настолько искренне обнимали друг друга, что мужчина едва сдерживал свои чувства, зарождавшиеся в недрах души. Ветер успокаивал пылкое и любвеобильное солнце, звал на помощь тучи для спасения исколотой засухой земли. Маленькие капли воскрешали траву и всех её братьев и сестёр. Магомед, будучи случайным свидетелем величия мира, созерцал и плакал, как новорождённый. Утратив равновесие, он стал на колени и, сжав в правой ладони горсть братской земли, прошептал: "Благодарю".