25 мая 1944 года

Милая Наташа!

Удивительно то, что от тебя прекратились письма. Неужели нет бумаги и чернил? В последнем я что-то сомневаюсь. Или же просто лень? Но раньше лени у тебя не наблюдалось. Конечно, я догадываюсь. У меня есть материал для этого. Но я не верю тому, что ты стала злопамятна. Нет! Нет! Ты просто решила подействовать на мои нервы… К моему сожалению, они крепки у меня, как сталь. Итак, милая Наташа, я хочу, чтобы ты мне писала как можно чаще. Да! Да! Почаще. Ежели ты не будешь выполнять этих моих просьб, то пеняй на себя. В противном случае ты будешь иметь дело с (неразборчиво) древнегреческих времён. Которые наказывают без пощады.

Наташа, почему ты в своих письмах ничего не пишешь о друзьях, которые ещё находятся дома? Пусть это будут ребята или девушки. Я давно слышал, что Люда Алексеева вышла замуж. Правда это или нет? И что Валя Жукова тоже собиралась в одно и то же время с ней. Я этому не верю, пока не получу от тебя подтверждающих писем.

Сохраняя традиции «письмописания», скажу одно, обычно это говорить принято в самом конце. Но так как мы с тобой «новаторы в этом деле», для нас разрешается. Особенно для меня. Очень приятно получать письма от друзей, которые друг друга ругают. Для меня это равносильно отдыху в дачном районе. Хотя и говорят, что письменность дана человеку для того, чтобы скрывать свои мысли и глаза. С последним я согласен, т.к. глаз, действительно, не видишь. Но относительно содержания того, о чём сообщается, то здесь дело ясное. Ибо в письмах всегда говорят открыто, не стесняясь того, приятно это или нет. И чем содержание правдивей, тем оно ценней. Я, конечно, хотел бы, чтобы ты писала мне открыто не только о других, но и о себе. Да! Да! В последних письмах наблюдал с твоей стороны неискренность. Попробуй сказать, что я неправ.

На этом кланяюсь и крепко целую. Владимир.

P.S. За цензурные исправления прошу прощения и извинения. Люблю зачёркивать написанное. Это мой хлеб.

Привет Ире, Клаве и всем, всем.