Дедушкина тайна

«Бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку, кошка за жучку, мышка за кошку, дедка — за шашку, шашка — за тенью, тень — за дверь, дверь — за ручку, ручка — за бабку, бабка за дедку, внучка за репку, репка за кепку…»

«Дедушка, дедушка, а почему у тебя такие большие глаза?»
«Потому что у тебя длинные руки и большие уши...»
Я сурово смотрюсь в зеркало, потом демонстративно всхлипываю, закрыв лицо руками, стою неподвижно полминуты.
Потом, отвернувшись от деда, громко требую: «Расскажи мне, деда, сказку».
«Какую?» — Дед закуривает свою «Приму». Укутывается облаком табачного дыма, так глухо, что становится видно только огонёк его сигареты среди клубов белесой, плавающей, раскачивающейся из стороны в сторону, мягкой почти на ощупь чертовщины.
«Старую, красивую», — продолжаю я настаивать на диалоге с дедом.
«Мне вчера померещилось, когда я мыла у тебя под кроватью пол. Что из-за шкафа мне на спину что-то прыгнуло, небольшое, но очень неприятное; я испугаться не успела, оно исчезло, когда я обернулась. Я подумала, что ты за шкаф бутерброды с сыром прячешь, чтобы не ждать, пока я завтрак людям — приготовить и подать — поднимусь с утра… И с ветчиной… и забываешь съесть…»
«Деликатничаешь?» — Дед, растворяясь в своём дымовом-сизом пространстве, явно пытался выдавить из меня откровение…
«Ты прячешь бутерброды просто в шкаф, между носками и обувью?» — Не сдавала я своих исследовательских позиций…
«Тебе рассказать сказку добрую или злую, с хорошим концом или плохим?» — Дед явно не желал со мной общаться сейчас.
«Добрую и с хорошим концом…» — Я пытаюсь взывать к рассудку.
«Хорошо, если ты никому потом не расскажешь её…» — Дед настаивал на моём возвращении на кухню к своим несложным обязанностям.
Я насторожилась. Мне опять начало нечто мерещиться, что-то, мне показалось, начало пахнуть странно из-за шкафа.
«Не надо сказку, дед, извини…» — Я посмотрела на себя ещё раз в зеркало, улыбнулась своему отражению и пошагала за дверь, переваривать впечатления.
«Постой, Рыцарь — Быстрые ноги. Ты не сегодня, так завтра, снова за шкафом пошаришь. Лучше я расскажу тебе старую, красивую сказку…»— дед вынырнул из сизого облака и зашаркал к шкафу.
«Хочешь меня ещё больше разжалобить, я сейчас заплачу», — упёрла руки я в боки.
«Смотри, что у меня есть, внучка…» — Дед выразительно посмотрел на меня, стоя возле шкафа, потом открыл его. По углам комнаты заметались клубочки серо-голубого тумана. Вся комната стала похожа на небольшой склеп, с тысячью чертей под полом.
«Вот это запах!» — Не сдержалась я вполголоса. Зашарила в кармане носовые платки и предательски захихикала.
«Это — не запах, это — всего лишь впечатление», — дед вдруг на моих глазах помолодел. стал едва ли не ровесником мне на вид. «Это — не впечатление, это — запах», — отрезала я. — «Но я никому не скажу», — глядя твёрдо в совсем молодые глаза деду заявила я. — «Не надо сказку, никакую. Хоть что клади в свой шкаф, мне нет дела». — Я сделала резкий поворот вокруг своей оси и рванула к двери. Дед легко догнал меня возле ещё закрытой двери. И произнёс прямо мне в правое ухо: «Не уходи, Рыцарь — Длинные зубы, послушай сказку, пожалей меня, старика, весельчак».
Две минуты потом мы с дедом курили возле его шкафа, он — свою любимую «Приму», а я — свою «Яву».
Потом дед стал опустошать на моих глазах свой шкаф. Снимал с перекладин, вместе с вешалками, свои офицерские костюмы с брюками и большим количеством разных медалей и значков, «за Берлин», «за Березину», как будто «за чуму», «за холеру», «за конец», «за абзац» и прочее, складывал свою форму как попало себе на кровать. Наконец, сверху горы одежды положил коричневый большой чемодан, без всяких значков и знаков различия, абсолютно безликий, безымянный. «Не открывай его!» — Положила я руку на чемодан, рассаживаясь на дедушкиной постели, заваленной донельзя верхней и нижней разного времени одеждой.
«Он уже всё равно не кусается», — успокоил меня дед и ловко потянулся обеими руками к французским замкам. Я в очередной раз закрыла обеими руками лицо, и весело засмеялась. Продолжая громко веселиться, я отняла руки от лица, уловив, наверно, действительно большими своими ушами негодующее, возмущённое шевеление рядом со мной деда. «Это — Шуман», — объяснил мне, продолжавшей громко смеяться, мой дед на мумию более чем сорокалетней давности  собаки, лежавшую в коричневом чемодане.
«А какой он был породы, Шуман?» — Спросила я, стараясь выразить моему деду своё полное одобрение — всему, что я должна была сейчас от него услышать.
«Шуман был овчаркой. Немецкой». — Дед спокойно погладил меня по моей буйной  голове и отошёл к столу за новой сигаретой, позволив мне наслаждаться видом собачьей мумии без всяких помех со своей стороны… Я полезла в карман за «Явой». Прикурила сигарету от сигареты, бросила окурок куда-то рядом с собой, и уставилась, выпуская полоски дыма из носа, на содержимое собачьего гроба французского производства.
«Если бы не запах, на засушенный собачий труп можно было бы долго смотреть. Ничего отвратительного, ничего грубого. Труп Шумана, можно сказать, выглядел элегантно в своём чемодановом обрамлении, оформлении. «Дед, а Шуман погиб в бою от ран или умер в глубокой старости своей, окружённый заботой и вниманием близких, среди родных и друзей, своих четвероногих отпрысков?
Не рассказывай мне прямо сейчас, в каких боях побывал Шуман. И какими наградами Родины он был отмечен за свою, наверняка славную и несчастную, собачью жизнь». — Мне хотелось уйти из этой комнаты безумных чудес, от покалываний и потрескиваний в висках и в ушах.
«Он, мне кажется, просит у меня иногда есть», — произнёс дед, стоя ко мне спиной, выпуская клубочки дыма, один за другим, изо рта. «Как у него помолодело лицо!» — Поймала я себя на мысли  «Я открываю чемодан, ставлю рядом с Шуманом тарелку с бутербродами или курицей и плошку с водой, отхожу к окну, и жду, когда голодный собачий стон из чемодана в моей голове, вот здесь», — дед взялся левой рукой за правый висок, как раз над глазом, — «прекратится. Шуман наестся и прекратит скулить».
«Когда я умру, можешь, я разрешаю тебе, похоронить мою собаку где-нибудь в берёзовой роще, даже вместе с чемоданом. Только где-нибудь среди берёз», — дед потянулся через весь стол за пачкой «Примы».
«Будешь любить своего Шумана один или станем любить твою собаку вместе?» — Я попыталась уйти от неприятной мне темы куда попало, лишь бы уйти, даже в неприличие. Дед засмеялся: «Не вздумай из меня сделать мумию тоже, Рыцарь — Доброе сердце…»

; «Такой чемодан в багаж сдавать нельзя!»
; «Почему?»
; «Нипочему!»
; «Чемодан как чемодан!»
; «Я сказал, нельзя!»
; «Женщина, я оформлю сейчас Вам Ваш коричневый чемодан как ручную кладь и тащите его с собой в салон!»
; «Но меня могут не пустить в самолёт с чемоданом в руках?!»
; «Могут».
; «У меня билет на этот самолёт!»
; «Это — не моё дело!»
; «Вы — фашист!»
; «Нет!»
; «Почему меня не пускают с чемоданом на рейс на самолёт?»
; «Вашему чемодану место на кладбище, он такой старый, что если его сдать в багаж, он развалится на куски!»
; «Хорошо, ручная кладь, так ручная кладь!»
; «Вы сейчас опоздаете!»
; «Мне плевать!»
; «Бегите! Берегите голову!»
; «Куда Вы с чемоданом?! Дама!»
; «Он не хотел, он не успел, я еле добежала, я еле дышу, вот мой билет!»
; «Какой отвратительный чемодан!»
; «Это ваш сотрудник — придурок!»
; «Пристегните ваши ремни. Мы рады вас приветствовать на борту нашего самолёта. Во время полёта вам будут предложены прохладительные напитки и обед…»
Я лечу с Шуманом в чемодане не первый раз самолётом. Не могу доверить мою тайну никому. Когда дедушка умер, я стала прятать от всех дедушкин чемодан с Шуманом. Это — не очень просто. Чемодан — очень большой и очень вонючий. Собака деда, которая была ранена в бою и умерла на руках у дедушки — это друг, который должен оставаться другом даже после своей смерти. А может быть, не должен… Я не знаю, когда и зачем я похороню Шумана вместе с чемоданом, я не знаю, где и как я закопаю дедушкину тайну...