Тепло с одеялом и без

На рубеже последних двух веков со мной происходили удивительные вещи. Странным образом в мою жизнь, к примеру, приходили американцы. Двое из них, девушка и юноша, придирчиво спрашивали, почему я ушла с поста редактора независимой газеты в Павлодаре. Точнее было так: я сделала максимально энглизированное лицо и поздоровалась с ними по-английски. Они радостно откликнулись «добрым вечером» по-русски. И вообще говорили по-нашему легко и почти без акцента. Ещё спросили, что за город такой – Аркалык, где я прежде работала. Я лишь процитировала свою подругу, которая говаривала: «Такая глушь, что даже космонавты садятся!». Американцев это жутко развеселило. Отхохотавшись, они в процессе разговора о других вещах, припомнив цитату, снова начинали давиться от смеха. Я поняла, что безобидная на первый взгляд фраза как бы родным пазлом впала в юмор по-американски.

Ещё одним американцем стал Пол Родзянко, правнук брата Михаила Родзянко, председателя царской Госдумы. В 98-м Пол, прилетев из Нью-Йорка, приглядывал за делами на угольных разрезах в Экибастузе, включая самый большой в мире разрез «Богатырь». Разрезами тогда владела американская компания. Её руководство попросило меня осветить в прессе, как у них всё хорошо получается на казахстанской земле. Мне выдали диктофон, и это было по тем временам что-то неслыханное: приборчик золотистого цвета размером со спичечную коробку, только более плоский, вместо кнопок – тонкие проволочки, в которые нужно было тыкать самым кончиком ногтя. «Ну нет, - говорили мне потом коллеги, - это же явно шпионские штучки!».

Вечером в день приезда мне назначили встречу с Полом. На роскошной иномарке привезли в красивый особняк с колоннами, провели в банкетный зальчик с накрытым, как в ресторане, столом с ослепительной крахмальной скатертью. Стремительно вошёл означенный правнук - лысеющий, но моложавый и подтянутый. Вы, конечно, догадались, что, сделав максимально энглизированное лицо, я прогнусавила «гуд ивнинг», потом выдала ещё какое-то предложение домашней заготовки. Слегка раздражённо Пол спросил на чистом русском: «Почему вы так говорите?». Я смешалась, решив, что неправильно произнесла определённый артикль, и тупо проблеяла «ну, зе…», стараясь безупречно расположить язык между зубами. «Когда я здесь, - отрезал Пол, - я говорю только по-русски!». Пока я мялась, Пол, крутнувшись на месте, сказал что-то вроде «извините, но мне пора, всего доброго» и исчез. Я тоже поднялась и понуро двинулась к выходу; не знаю, кого ждал накрытый стол, но явно не меня.

Возможно, то был знак – знак моего будущего полуголодного существования, и это не метафора. Года не прошло, как на мою долю остались лишь редкие случайные заработки. За долги у меня дважды отрезали свет. Я целую неделю питалась одним (одним!) куриным окорочком, бережно складывая его бледные варёные волоконца в пластиковую коробочку из-под маргарина. Ходила пешком за несколько трамвайных остановок в бывшее общежитие, превращённое в первобытный торговый центр. Попетляв по тесным кочковатым коридорам, за одним заветным поворотом находила как бы прорытый в грубой скале грот, где водились дешевые кофе, чай «Принцесса Нури» и неприглядные карамельки.
 
Но случилось чудо – мне выдали американский грант под общественную работу насчет муниципального устройства. И мы с бухгалтершей Розой поехали в Алма-Ату на семинар. Всю ночь в поезде мы не сомкнули глаз. Двое рослых попутчиков-казахов, едва войдя в купе, предупредили, что ночью будут храпеть. Мы с Розой в ответ широко улыбнулись и беспечно махнули рукой. Зря. Попутчики храпели мощно, неистово, изобретательно, часто перекрывая грохот состава из пятнадцати вагонов. 

В Алма-Ате с очередным американцем Эриком мучиться с английским суржиком не пришлось – возле всегда был шустрый переводчик, толстый парень-казах. Эрик, в интеллигентских очках в тонкой золотой оправе, как бы типичный американский яйцеголовый, поминутно хвастал доверительными отношениями с вице-президентом Альбертом Гором, называя его просто Эл – нейтрально для непосвящённых, но с панибратским оттенком для понимающих.

Нас, приехавших на семинар, расселили в санатории в заснеженных предгорьях. Где-то ближе к горным хребтам держал свою вторую жену глава столичной области Заманбек Нуркадилов. Молодая жена певица Макпал Жунусова расхаживала по прелестному домику, на её плечо садился огромный разноцветный попугай, а за окном по снегу гуляли нежный олень и умопомрачительный павлин. В 2005-м оппозиционер Нуркадилов погиб от трех выстрелов, происшествие так до сих пор и не раскрыто.

В санатории я столкнулась с предметом, ставшим чем-то вроде наваждения. Вы таки будете смеяться, но этот предмет – всего лишь банальное одеяло. Первое знакомство с таким одеялом состоялось ещё в том зимнем Экибастузе. Ночевать меня привезли к девушке, пресс-атташе американской угольной фирмы. Компания сняла для неё большую, заранее обставленную, но безумно холодную квартиру. Собственно, там стояла форменная стужа, даже пар валил изо рта. Я было собралась спать в халатике, как вдруг хозяйка Ирина сказала, что это лишнее, и подала мне какое-то несерьёзное легкое голубое одеяльце. «И это все?!» - поражённо спросила я. Ирина, улыбнувшись, кивнула, сказав, что мне под ним будет даже жарко, «сами увидите». Спустя минуту мне действительно уже хотелось сбросить голубую попонку материалом разве что вдвое толще обычной байки. В санатории, где нещадно жарили батареи, спать под чудо-одеялом было уже совсем невыносимо. Оба раза одеяло выдавали без пододеяльника, и это, видимо, было принципиальным условием для эффективного обогрева. И вот представьте: я уже лет шестнадцать ищу и не нахожу это диво дивное, а оно очень бы пригодилось на даче под Тверью, где мы долгое время жили безо всякого отопления. Нет таких одеял даже в специализированных магазинах – я и в Москве спрашивала. Не ведает о них и ни один человек из моего окружения. Подумалось: застолблю чудо одеяльное хотя бы в этом тексте; может, наваждение-таки материализуется?

В один из дней санаторная обслуга вежливо попросила вечером не спускаться в ресторан – его сняли под свадьбу. И конечно, мне тут же нестерпимо захотелось чаю. С чайником в руке и в домашнем затрапезе я заструилась по лестнице вниз. В ресторане всё уже кипело и кружилось. Это была казахская свадьба, но под русский девятнадцатый век. Дамы сплошь в бархатных платьях с кринолинами, с глубокими декольте и в бриллиантах, рассыпающих искры. Маленькие девочки тоже в кринолинах, но в более легких платьицах и в кружевных панталончиках. Мужчины, как и маленькие пацанята, во фраках и галстуках-бабочках. Я в изумлении застыла на месте, но вокруг уже суетились поварята: наливали кипяток в мой чайник, намекали, что пора и честь знать. Попив у себя чаю, я оделась и вышла во двор, уставленный помпезными машинами гостей. Никогда не забуду, как над всей площадкой почти зримым покрывалом висели ароматы дорогих французских духов. По закону контрапункта вспомнилась в эту минуту тёмная каменная норка с косой пирамидкой чая «Принцесса Нури».
 
По приезде на семинар нам предложили обед. На второе, помню, подали бобы. Я тут же перезнакомилась с соседями и принялась рассказывать им об опасности приёма в пищу этих самых бобов. После обеда ко мне приблизился маленький круглый кореец Цой из нашей команды, немолодой, прихрамывающий, с задорным седым вихром на макушке. Он легонько взял меня под руку, отвёл в сторонку, сказав, что сразу обратил на меня внимание, ибо его зацепили мои разглагольствования о том, что бобы подвергаются глубокому гидролизу лишь в толстой кишке, а до этого творят нечто несусветное, проходя живьём по всему кишечнику. Я смутилась, но Цой махнул рукой, словно бы отметая моё смущение, после чего, прямо глядя мне в глаза, жарким полушёпотом произнёс: «Знаете, я сразу почувствовал, что от вас исходит столько т е п л а…»

Нас позвали пройти в зал; я не сразу тронулась с места, ощущая, как по телу разливается жар и как к глазам подходят слёзы – слёзы горячей  благодарности, окрылённости, слёзы приблизившегося, почти уже ощутимого счастья… Ну надо же, думала я, человек, практически не знающий меня, но поживший, всего повидавший, чуткий, мгновенно понял, что я, несмотря ни на что, добрая и что я – самое главное – хорошая! «Хо-ро-ша-я я, хо-ро-ша-я» - радостно плескалось у меня в голове весь день до самой ночи.

Назавтра, весело поплавав в санаторном бассейне и позавтракав, я направилась на занятия, но, услышав из-за толстой колонны голос Цоя, приостановилась и прислушалась. Да, это был он, Цой, и он своим жарким полушёпотом говорил какой-то женщине – говорил, что от неё исходит столько т е п л а…

Думаете, я разозлилась? Нет, мне просто стало немного грустно – это да. Но позже, когда мы все нестройной толпой двинулись в какое-то другое помещение, я увидела в середине группы чуть подскакивающего коротышку Цоя с его весёлым седым вихром на макушке и вдруг прониклась к нему почти сестринским чувством нежности, жалости, приязни, граничащей с любовью… Ну а что? Старый, больной, ни на что для себя не рассчитывающий, этот коротышка испытывал потребность обласкать, утешить, осчастливить всякую женщину, вселить в неё благословенную радость за должную оценку её потаённого существа… И пусть даже это был приём бывшего жуира, игра, провокация, полевые испытания, розыгрыш - не хочу исследовать привходящие обстоятельства. Всё равно – оно того стоило!