Люди злые завидовать стали...

  Разношерстная толпа, вчерашних абитуриентов, а ныне – курсантов - первокурсников мореходки толкалась, бродила по плацу, сидела на скамейках во дворе экипажа, куда направляли в день приезда, 30 августа, всех поступивших в училище.

  Наконец, во дворе появились три начальника в морской форме – чёрных тужурках с двумя рядами жёлтых блестящих пуговиц с якорями. У двоих на тужурках было по три «золотых» шеврона на рукавах, а у третьего – четыре.
  С ними вместе через КПП экипажа во двор зашли два крепких парня лет за двадцать в выцветших голландках и застиранных тельниках – тоже вновь испечённые курсанты, но отслужившие срочную на военно-морском флоте.

- Курс, судоводители – налево, судомеханики – направо, в четыре шеренги - становись! – Отдал команду зычным голосом начальник с четырьмя галунами.
 Сто восемьдесят человек (с позволения читателя, назову их «салагами», пока не превратятся в полноценных курсантов), совершив некое броуновское движение, выстроились в неровные четыре шеренги на плацу экипажа.

 Все три начальника и два курсанта в форме встали перед строем.
Главный начальник начал свою речь:
- Здравствуйте, товарищи!

Подождав, когда прекратится ответный неразборчивый гул, начальник продолжил:
- С сегодняшнего дня вы – курсанты мореходного училища! Вы будете разделены на две учебные роты: пятая рота – судоводители и шестая рота – судомеханики.

Я – ваш начальник ОРСО – Организационно-строевого отдела, Юрий Петрович Рыжаков, слева от меня – командир пятой роты Хамед Гасанович Гасанов, справа – командир шестой роты – Виктор Сергеевич Ширякин.

А это, - Рыжаков указал в сторону курсантов в форме, - старшины рот, товарищ Орлов – старшина пятой роты и товарищ  Диденко – старшина шестой роты.
Товарищи старшины рот, проведите переклички!

По окончании перекличек Рыжаков продолжил свою речь:

- Товарищи курсанты! В этом учебном году мы впервые произвели набор в училище лиц с неполным средним образованием. Это – экспериментальный набор. Руководством принято такое решение, в связи с большой текучестью специалистов на флоте. За четыре с половиной года обучения, вместо трёх, как было до этого для выпускников средней школы, мы надеемся с бОльшим успехом, чем было до этого приобщить вас к морской службе и морским традициям.

    К сожалению, без отсева не обходится, и для нас, руководства, лучше, если он произойдёт раньше, чем позже. Жизнь моряка нелегка и, если кто-то из вас осознает, что ошибся, выбрав эту специальность, пусть покинет стены училища, как можно раньше, чтобы мы смогли заменить их теми, кто искренне мечтал о море, но не прошёл по конкурсу, ведь конкурс в этом году был немалый – десять человек на место!

    Сейчас всех вас командиры отведут в парикмахерскую на подстрижку, в связи с карантином, который продлится для вас в течение двух месяцев, затем вам выдадут на складе училища шинели б/у, мыло, полотенца, головные уборы – чехлы от бескозырок и, затем, пятая рота судоводителей и шестая рота – судомехаников погрузятся на теплоход и будут отправлены в совхоз Семикаракорский на сельхозработы в течение десяти суток.

Это будет первая проверка вас на выносливость, так, как в совхозе комфортных условий жизни вам не обещаем.

   Ну, а дальше было всё, о чём оповестил наших салаг начальник ОРСО.
   Когда очередь на стрижку дошла до очередного салаги – Тимура Ненарокова, парикмахер – грузный армянин лет сорока, видимо, юморист, проведя электрической машинкой по шевелюре Тимура – посреди головы и проделав первую сплошную борозду от затылка до лба и заглядывая в глаза Тимуру поинтересовался: «А, может, передумаешь?».
   Тимур отрицательно мотнул головой.
- Ну, смотри, - сказал парикмахер и за считанные секунды «обнулил» голову Тимура.

  Затем, после всеобщей стрижки, салаги получили, то, что им было обещано начальством: списанные чёрные матросские шинели, некоторые – без хлястиков, какие – с недостающими пуговицами, по два куска мыла – хозяйственного и туалетного, и по вафельному полотенцу.

  Сто восемьдесят человек по команде построились в четыре шеренги, одели на лысые головы белые чехлы от бескозырок, с чемоданчиками в руках, с которыми прибыли в училище, и, стараясь идти в ногу, зашагали в сторону речной пристани.
  Командиры рот и старшины шли сбоку.
 
  С другой стороны строй сопровождали местные мальчишки, которые бежали за строем по тротуару и звонко кричали: «Лысые повара! Лысые повара!».

  Стоял тёплый августовский вечер, и в шинелях салагам было жарковато, но была дана команда перед «маршем»: «Надеть шинели и головные уборы!». И поэтому все решили, что так надо и никто не роптал.

 Загремели сходни, отряд совершил посадку на пассажирский катер, выслушав перед этим инструктаж командира роты Хамеда Гасанова как вести себя на борту; катер отчалил и побежал вверх по Дону.

   Катер вёз будущих моряков всю ночь; в салоне было тесно: салаги заняли все места, лежали между рядами сидений в проходах вповалку, так как на открытой палубе ночью находиться уже было довольно прохладно.

   Кроме списанных шинелей, полученных в училище, тёплой одежды ни у кого не было: никто не ожидал, что его по-приезду в училище отправят на сельхозработы и все рассчитывали, что им сразу выдадут, обещанное в условиях поступления, обмундирование.
   Все были легко одеты: в летних рубашках, лёгких брюках, спортивных костюмах и, соответственно погоде обуты, кто в лёгкие туфли, кто – в сандалеты, а кто, как Тимур, - в кеды.
 
   Рано утром катер причалил к деревянному пирсу где-то в безлюдной местности. Салаг погрузили в кузова грузовиков и везли по донской степи около часа.

   Наконец, отряд будущих моряков был доставлен на полевой стан, представлявший из себя ряд трёхкомнатных кирпичных домиков – коттеджей, к которым, как сразу выяснилось, не были ещё подведены коммуникации: не было электричества, воды, не работала канализация. Отоплением служили обыкновенные печки, расположенные в больших комнатах домиков.

  По прибытии роты были разделены на взводы, а взводы – на отделения, по десять человек в каждом.
Каждому взводу предоставлялся один домик – по отделению, то есть, по десять человек, в комнате.

  В комнатах не было никакой мебели, но на полу лежали матрасы, без подушек и простыней. Матрасов на всех не хватало и большинство салаг спали втроём на двух матрасах, расположив их поперёк и подложив под головы свои чемоданчики или рюкзачки и укрывшись чёрными шинелями, так как одеял тоже не было.
 
  Посреди полевого стана располагалась столовая: деревянное открытое сооружение с дощатыми столами и скамейками, под дощатым же навесом. Впритык к столовой находился сарайчик – кухня, обслуживаемая двумя молодыми поварихами – белорусками, приехавшими на Дон по оргнабору.

  Рядом с полевым станом протекал арык, в нём салаги мылись и стирали своё нехитрое бельишко казённым хозяйственным мылом.

  Когда все обустроились, старшина Орлов принёс откуда-то банку с хлоркой и порекомендовал салагам пометить всем свои шинели собственными инициалами, чтобы не перепутать.
  Тимур Ненароков на обратной стороне воротника шинели вытравил инициалы «ТФН», и поэтому в тот же день получил «погоняло» от сокурсников: «Тифон».

  Командиры рот, на построении объявили, что ближайший населённый пункт, расположенный в семи километрах от полевого стана - станица Константиновская и, что добраться туда можно только пешком. Но это делать запрещено, поскольку курс находится в состоянии карантина и, допустившие «самоволки», сразу же будут отчисляться из училища.
 
 На следующий день, после приезда, по команде «подъём», салаги умылись в арыке, позавтракали чаем и хлебом с кусочком масла и грузовиками, прибывшими из станицы, были вывезены на свои «сельхозработы».

 Обе роты были разделены на четыре бригады: одна бригада убирала кукурузу на кукурузном поле, другая – собирала виноград на виноградной плантации, третья – на бахчах, четвёртая работала на току – сортировала кукурузные початки. Ежедневно происходила ротация – бригады меняли местами.

 В ночное время двух салаг назначали в патруль, который бродил вокруг домиков и был готов поднять тревогу на случай появления в расположении наших тружеников каких-либо злоумышленников.

 Патрульные бродили от отбоя до подъёма и за это освобождались на следующий день от работ.

 Однажды Тимур, попав по графику в патруль с таким же салагой – Борисом, бродя, вооружившись на всякий случай палками, между домиков, услышали бренчание гитары и чьё-то пение.

 Выйдя из-за домика, Тимур с Борисом увидели в мерцающем свете керосинового фонаря «летучая мышь» несколько фигур в столовой. Кто-то там что-то напевал под гитару хрипловатым голосом.
- Кто это? Наши? – Спросил Борис Тимура.
- Так, а кто же ещё тут может быть! Пойдём, посмотрим.

  Патруль приблизился к столовой и перед салагами предстала следующая картина: старшина роты Орлов и ещё двое курсантов – матросов запаса обхаживали поварих – белорусочек. На них были заботливо наброшены потёртые шинели, а курсант по имени, вроде бы, Богдан, не очень громко, но довольно приятным голосом распевал под неизвестно откуда появившуюся гитару:

 - Люди злые завидовать стали,
   Что прекрасная жизнь моряка,
   Хоть бы раз вы на море попали,
   Вы б узнали она какова!

  Поварихи завороженно слушали, приоткрыв рты. «Три плюс два», - подумал Тимур.

- Эй, вы чего там встали? – Рявкнул старшина Орлов, заметив салаг. – Вира якорь, право руля и средний вперёд! Нечего тут дрейфовать, малы ещё. Продолжить патрулирование!

- Есть! – Ответил Борис и салаги двинулись вправо, вдоль тёмных домиков, освещаемых лишь бледным светом луны.
- Хорошая песня, - задумчиво сказал Тимур.
- Да ну, чепуха, - возразил Борис. Нытьё какое-то. А вот эту песню слышал:

Не ходите дети в школу,
Пейте дети кока-колу,
Не ходите дети в класс,
Ешьте дети ананас!

И ли вот эту:

Жил там с бабкою дед,
Ел щи и кашу,
Записали его в джазбанду нашу!
Старик стал стильным чуваком,
Жуёт соломку,
Тянет горький коктейль
И самогонку!

- Не, не слышал, - отвечал Тимур.
- Ну, темнота! Я, вот, с Тихорецка, а ты откуда?
- Я с Кувшинова.
- Что за деревня такая? Где это?
- Почему деревня? – Обиделся Тимур. Город такой на Волге есть. Небольшой, правда, городишко, но старинный, Пётр первый когда-то через него проезжал и Степан Разин и Пугачёв его захватывали.

- А нахрена?
- Что нахрена?
- Захватывали нахрена?
- Да кто его знает! Арбузов там много.

- Тогда понятно. А что у вас пацаны поют?

- Что поют? – Тимур задумался, вспоминая. На ум пришла песенка, которой его научил сосед-хулиган Серёга, и за которую потом мать Тимура вызывали в школу: он напел эту песенку школьному приятелю, а тот попросил списать слова. Слова Тимур другу списал, но этот текст был изъят у приятеля на уроке классной руководительницей, которая по почерку определила первоисточник.

- Ну вот, например, - сказал Тимур.
- Давай!

- Наши дамочки стали модные,
  Платья, юбки – на разный фасон:
  Юбки узкие, платья в складочку,
  А муж бедный сидит без кальсон!

- Отстой! – Поморщился Борис. Годы НЭПа. Ну ничего, Тифон, слушай старших (Борис был старше Тимура на год) и я тебя поднатаскаю, будешь стильным пацаном, как я.

 Тимур при этих словах недоверчиво покосился на шинель Бориса – без хлястика, с вымазанной белой краской полой.

  Через десять суток на полевом стане объявился начальник ОРСО Рыжаков, построил курс и объявил, что по просьбе руководства совхоза пребывание салаг на сельхозработах продлевается на неопределённый срок, кто недоволен – может отбыть вместе с ним и забрать свои документы из училища. И, что характерно, «отсеялись» в тот раз трое.

  Наступила дождливая пора, похолодало. Осень в том году выдалась для ростовской области довольно холодная. На полевом стане не было ни книг ни газет, ни радио. Длинными вечерами в домике, где жил Тимур, салаги, растопив печку, и расположившись по турецки большим кружком на матрасах, играли в карты, в «армянского дурака» "на вылет". В печке же жарили кукурузу, прихваченную с поля.
 
 В азарте игры, салаги иногда не замечали, как к ним подкрадывался ( а он умел это делать бесшумно) командир роты Хамед Гасанов и отбирал карты, поскольку официально азартные игры в училище были запрещены, но через пару дней в домике появлялась новая колода. Тимур подозревал, что кто-то из «старослужащих», всё-таки рисковал после вечерней переклички бегать в самоволку в станицу за семь километров. А может быть кто-то заказывал карты водителям грузовиков, на которых салаг возили на работы.

  Работая на току, салаги залезали на огромную кукурузную кучу и занимались сортировкой початков расшвыривая их: хорошие в одну сторону, плохие в другую.
 
  В кукурузной куче гнездилось множество мышей-полёвок; потревоженные салагами, они разбегались в разные стороны, а те наловчились метко попадать в них початками. Как-то салага Вовчик привстал на кукурузной куче и, видимо, в целях разминки начал махать руками. Из рукавов его шинели, как у фокусника, посыпались мыши, которые там пригрелись.

  Однажды, Борис наловил в арыке раков, сложил их в авоську и оставил на полу в кухонном помещении домика, собираясь назавтра их сварить.

  Среди ночи раздался дикий вопль: раки из авоськи расползлись и полезли в комнаты. На своём пути, встретив ближайшего салагу, спящего на полу, полезли на него, почему-то, вместо того, чтобы обойти препятствие.

  Старшина взвода Бориса наказал: объявил ему наряд вне очереди – заставил драить все комнаты домика по окончании рабочего дня.

  Через неделю из училища доставили партию рабочих ботинок для особо нуждавшихся, у кого сандалеты развалились совсем. Тимур в эту категорию счастливчиков не попал: его кеды выглядели целыми, хотя единственная пара носков, имевшаяся у него, уже истлела, ноги постоянно мёрзли, соприкасаясь с сырой резиной. Сначала он оторвал от своей летней рубашки рукава, которые продырявились на локтях и использовал их в роли портянок, а потом, когда протёрлись и эти портянки,
он, найдя, как-то, кем-то выброшенные драные брюки, вырезал из них карманы из плотной ткани и использовал их вместо носков.

  Где-то в это время, недели через три после начала сельхозработ, Тимур снова был назначен в патруль совместно с Борисом.

  И опять бродили салаги между домиками, вооружившись дрынами. За прошедший период мальчишки, можно сказать, подружились и, поскольку были в одном отделении, попадали на работы вместе, спали тоже на одних матрасах  вместе с другим однокашником - Вовчиком, и, казалось, вместе готовы были претерпеть все эти совхозные невзгоды,  до наступления долгожданного момента, когда все окажутся в стенах училища, в тёплом и светлом экипаже и будут постигать премудрости морских наук.

  Но, на этот раз, Борис был мрачен и неразговорчив. На вопросы Тимура отвечал односложно, а в конце дежурства сказал:

- Знаешь, Тифон, я решил уйти. Не нравится мне вся эта бодяга. Мне кажется, что будут нас водить за нос всю дорогу, как сейчас: собачья жизнь, отвратная кормёжка, а после окончания училища загонят в какую-нибудь дыру, где «Макар телят не пас» и будем там век кукарекать. Дуру я свалял, что сюда сунулся.

- Не горячись, Боб, - ответствовал Тимур. – Свалить проще, чем поступить. Подумай хорошенько, не пришлось бы потом пожалеть. Но Борис не послушал и через несколько дней убыл в Ростов, а оттуда – в свой Тихорецк.

  Забегая вперёд, скажем, что через год, прибыв в училище после трёхмесячной морской практики в мореходку, Тимур встретил там, среди вновь принятых салаг первого курса, Бориса!
  Тот стоял в новенькой, «с иголочки» морской форме, ожидая, как и остальные команды на построение.

 - Боря! – Крикнул Тимур, подскочив к приятелю, ты вернулся?
- Вернулся, - сказал Борис и отвернулся от бывшего приятеля, тем самым показав, что дальнейший разговор ему с Тимуром неинтересен.

- Ах, вот оно как, - пробормотал Тимур, - ну да ладно, живи. И ушёл в расположение своей роты. Больше они с Борисом вблизи не пересекались и друг друга не замечали.

  Подошёл к концу сентябрь, курс к тому времени превратился в толпу грязных оборванцев – в баню за всё время свозили салаг в станицу один раз, а они работали на земле.
 Жизнь салаг протекала по-прежнему монотонно: подъём, работа, прозябание на полевом стане, отбой, тишина в домике, прерываемая ночным топтанием лунатика - Васи.
 
  Как-то после работы Тимур бродил по полевому стану, ему хотелось побыть в одиночестве. Ему было холодно и он, то замедлял шаг, то ускорял и размахивал руками, как ненормальный, чтобы согреться. Было уже начало октября, этой ночью температура упала ниже нуля. В голове навязчиво звучал голос Богдана: «Люди злые завидовать стали...». «Надо же, привязалось!» - Подумал Тимур и направился к домику механиков, где жил «старослужащий» Богдан.

  Богдана Тимур встретил на крыльце домика: тот стоял, сосредоточенно скручивая «козью ножку».
- Богдан, привет!
- Ну! – Богдан хмуро покосился, прикуривая, на Тимура.
- Дело у меня к тебе.
- Излагай.
- Будь добр, спиши слова песни: «Люди злые завидовать стали».
Лицо Богдана разгладилось и он, прищурившись, произнёс:
- Ну вот ещё! Тебе надо – ты и запиши, если хочешь, а я продиктую.

  Через десять минут Тимур, найдя карандаш и лист бумаги записывал слова песни о морской жизни, о той жизни, о которой до того не приходилось ему слышать в таком ключе, ну, если не считать песню - «Раскинулось море широко».

  Переписав слова, вечером, до отбоя, Тимур тихонько напевал её Вовчику. Лежащие на соседних матрасах салаги, прислушиваясь, попросили исполнять её погромче, Тимур начал петь её громче и сначала, Вовчик ему подпевал.

  Наступило десятое октября. Утром, после завтрака, на построении, командиры рот объявили о том, что сезон сельхозработ для курсантов окончен, и, что деньги заработанные первокурсниками перечислены в фонд мореходного училища; заместитель директора совхоза поблагодарил всех за помощь, старшины рот дали команду привести жилые помещения в надлежащий порядок, после чего последовала команда «разойдись».

  Толпа оборванцев отправилась драить свои домики, а вечером, погрузившись на речной трамвайчик, таким же образом, как и прибыли, вповалку на всю ночь, салаги отправились, наконец, в родное училище.

  С катера выгружались в шесть утра. На набережной прибывших встречали начальник ОРСО и два курсанта в чистенькой новой форме – флажковые. Эти ребята были из пополнения за счёт «отсева», который составил за время сельхозработ десять человек.
  Стояло серое, пасмурное, промозглое утро. Ещё в утренних сумерках командиры построили курс в одну колонну, в четыре шеренги и повели в санпропускник.
  Редкие ещё в этот час прохожие останавливались и с удивлением разглядывали тот марш оборванцев, а зрелище, конечно было впечатляющим:
ограниченная спереди и сзади двумя флажковыми колонна (многие в ней были в чирьях) шла в грязных чёрных шинелях, в почерневших теперь, когда-то белых, чехлах от бескозырок на головах и с обматывавшими худые шеи, вместо шарфиков, вафельными полотенцами, такого же цвета, как и «головные уборы». Ноги оборванцев, кроме тех, кто был осчастливлен училищной обувью, были обуты в немыслимые опорки, кое у кого подвязанные верёвочками

  Шедшая навстречу по тротуару пожилая пара в изумлении остановилась.
- Миша, - спросила женщина спутника, - это что, опять пленные румыны в Ростове?
 Старик ничего ей не ответил, стоя с отвисшей челюстью.

  Санпропускник представлял из себя старое мрачное здание из красного кирпича. Салаг по-взводно заводили вовнутрь, там они раздевались догола, складывая свои вещи кучками на транспортёр, который потом перемещал их в другой отсек на пропарку и дезинфекцию, а сами шли в парилку и душевые кабины. От хлорки резало глаза.

  По окончании данной процедуры, пацаны, уже чистые, выходили в другое помещение, куда из амбразуры в стене выползал транспортёр уже с обработанными личными вещами.

  Тимур терпеливо дожидался своего барахла, поёживаясь от холода и переступая босыми ногами на кафельном полу. Наконец, он с трудом опознал свои вещи, так как они, как и вещи других, обрели коричневый цвет: и лохмотья некогда голубой рубашки и майка и кеды, и брюки. Но пропали трусы.

  Тимуру ничего не оставалось другого, как натянуть штаны грязно-коричневого цвета на голое тело.

  Потом – марш-бросок в экипаж, и получение долгожданного обмундирования на складе.

  Переодеваясь, Тимуру, ко всеобщему восторгу, пришлось сверкнуть голым задом. Ну, так, а куда ему было деваться-то?
   
  Пятую роту Тимура расположили на четвёртом этаже экипажа, где из жилых помещений находилось два двадцатиместных кубрика и десять пятиместных. Тимура определили в двадцатиместный.

 Остаток дня был отведён первокурсникам на подгонку обмундирования, прилаживание установленных эмблем и шевронов, якорей на рукавах форменок, шинелей и бушлатов, а уже на следующий день  курсанты должны были приступать к занятиям.

 Наступил вечер. Уставшие за день обитатели тимуровского кубрика ждали команды «отбой» (ложиться на койки без команды было запрещено). Сэм (курсант Семагин) сидя у окна тихонько и очень красиво перебирал струны на опять неизвестно откуда появившейся гитаре.

 Тимур подошёл поближе к Сэму и, подвинув табуретку, подсел рядом.
- Подыграй, Сэм, - попросил он.
- Что?

- Люди злые завидовать стали..., - негромко напел Тимур. Сэм мгновенно подобрал аккорды.
- Что прекрасная жизнь моряка, - подключился Вовчик.
- Хоть бы раз вы на море попали, - громко пело уже пол-кубрика.
- Вы б узнали она какова! – Теперь ревели уже все двадцать человек.
 
  Пацаны, большинство из которых видело море только в кино и на картинках, пели о суровой морской службе, к которой они готовились, о расставании с любимыми, которых у них ещё не было. Но каждый из них в душе наивно надеялся, что все суровые будни закончились вместе с семикаракорским кошмаром.

  Не знали они пока ещё о том, что к дипломному финишу из девяноста человек пятой роты дойдёт только шестьдесят, а те, кто дойдут, не предвидели своей дальнейшей судьбы – такова жизнь.

  Двое из этой двадцатки станут удачливыми бизнесменами, один – дипломатом;
  Мослу - курсанты устроят «тёмную» за воровство (украдёт у товарища пять рублей) и он, избитый, с позором будет отчислен из мореходки.
 
  Тот, кто был передним флажковым – Суслик – заслужит звание кандидата в мастера спорта по классической борьбе, но будет отчислен за неуспеваемость;
  задний флажковый – Жорж дорастёт до должности начальника Базы тралового флота;

  Вовчик - окончит училище с красным дипломом, но через год будет смыт волной с палубы рыболовного траулера зимой, в Северном море (его удастся спасти, но он лишится рассудка),

  Сэм – лучший в училище гитарист и общий любимец, дослужится до капитана и умрёт, стоя на мостике на своём судне в Чёрном море.
 
  Это судно будет названо его именем: «Капитан Семагин»; на судно будет назначен капитаном его однокашник - Кнехт, который, по трагическому совпадению, умрёт на мостике того же судна от инфаркта опять-таки в Чёрном море через год.

  Удава отчислят из училища за драку;
  атлет Чир – погибнет через десять лет глупой смертью прыгнув с гротмачты в судовой бассейн и не попав в него;

   Рыжий – пропадёт без вести на Дальнем востоке вместе со своим танкером «Ямск»;
 
   Длинному  - проломят череп литовские националисты в Клайпеде во времена «подъёма национального самосознания» и он закончит свою жизнь в хосписе, пребывая в коме;
   Вася-лунатик утопит Астраханский приёмный плавмаяк, за что на год будет лишён диплома, но впоследствии дослужится до капитана и будет награждён орденом «Знак Почёта».
  Малыш, поработав капитаном на больших траулерах и, отсидев несколько лет за границей представителем в иностранной фирме, уедет на ПМЖ в Англию, вслед за дочерью.

  Тифон, пройдя шторма и ураганы, побывав в Африке в заложниках и американской тюрьме, не погибнет в эпицентре урагана века; иногда, как говорят, «проходя по краю», но, уцелев, окончательно сойдёт на берег самым последним из тех курсантов пятой роты.

   Ну, а пока пацаны с воодушевлением орали, открыв окно, в темный промозглый октябрь:

- Слышен звон телеграфа в машину,
  Это значит: машину готовь!
  А механик кричит кочегару:
  Подшуруй, да забудь про любовь!

  Редкие прохожие, проходившие мимо экипажа, замедляли ход, вслушиваясь в слова песни, доносившейся из открытого окна четвёртого этажа, песни незнакомой, которую они никогда не слышали по радио.