Жнущий

   Неделю назад я сделал Юле предложение. Помню, как мы сидели на бортике фонтана в вечереющем парке и радовались покойному чувству вечного единения, наступающего у пары после безумно счастливых дней влюбленности и, затем, дней яростного недоумения от исчезновения оной.
   Тогда я поцеловал ее в губы, а она почувствовала у меня во рту  металлический предмет, непонимающе зажала его в зубах, и в глазах блеснуло восторженное понимание. Взяв в руку кольцо с маленьким бриллиантом, ради которого я год проработал санитаром в психиатрической больнице, она молча разрыдалась и обняла меня крепко и жарко...
   А сейчас скрючилась в углу супермаркета с неподвижным выражением ужаса на бордовом лице, орала диким животным воплем, и руки ее, почти прикасавшиеся к лицу, сотрясал тремор, замирающий при каждом вынужденном вдохе.

                ***

   Мы возвращались домой из института,  не по-июньски прохладным и пустым вечером. Зайдя в супермаркет,  мы впали в оцепенение от отчетливого ощущения запредельной ненормальности. Кругом царил бардак,  стоял сладковатый запах тухлой рыбы, а мигающий свет кадрами выхватывал еле уловимое движение в груде разбросанных продуктов.  Потаенный в глубинах подсознания ужас пробуждало отсутствие в зале прямых линий: трубы, коробы с проводкой – все это имело волнообразные очертания, беспрестанно ерзающие по невиданным законам адской геометрии. Людей не было. Кроме молодого парня-сотрудника, лежащего ничком за высокой полкой так, что мы видели все, что выше пояса. Он  судорожно барабанил ладонями по полу и выл тихо, сквозь сжатые зубы: "Зззз... Пымыгите!" Мы, будто сквозь туман оглушения, услышали явственный сосущий звук, который внезапно стих. Парень попытался ползти. Разявленный рот его с сомкнутыми челюстями извергал панический визг вперемешку с мелкими каплями слюны: "Ззззз... Как  волллльно!" Как только конечности показались из-за полки, мы заметили, что ниже верхней половины бедра у него голая белесая кость, похожая на обглоданную палку из-под чупа-чупса. Мимо паренька двигались замороженные куриные тушки, уродливо волоча культи и скрываясь за стеллажами. В разбросанных упаковках с креветками слышалось мерзкое копошение.

   Из-за полки медленно выползла бурлящая конусовидная биомасса.  Состояла она из причудливых форм, ужасающих в своей знакомости: хвосты морских коньков, раковины наутилусов, стрелообразные головы кальмаров, козьи глаза, скорпионьи хвосты, человеческие пальцы - все частицы этого склизкого хаоса беспрестанно менялись в каком-то дьявольском ритме, под стенающее дудение нечестивых флейт.  Кошачьи и рыбьи морды, лошадиные черепа и пустые округлые заготовки человеческих лиц, что страдальчески пытались оформиться во что-то индивидаульное, но не могущие даже рыдать от  агонии за не имением рта. Верхушку твари венчал, как звезда на новогодней елке, загнутый хитиновый рожок с древними  узорами и письменами. Вертикально его рассекала линия, которая раскрывалась время от времени, издавая не то вой, не то грязное пение.
   Медленно, неуклюже кренясь во все стороны она направилась к нам. Кости ног бедолаги, что были на удивление плотно соединены в суставах, начало утягивать в этот пузырящийся фрагментами реальности фарш. Он скулил, беспомощно и почти не слышно,  осознав тщетность всякого сопротивления, слезы выступили в уголках глаз. "Мама, мамочка.. Я тебя лю..." Не дав договорить, жидкая пирамида заглотила его не прерывая движения.
   Выйдя из ступора мы бросились к выходу. Но его не оказалось. На месте двери сейчас находилась древняя каменная стена, увитая мертвым плющом, в просветах между блоками струился холодный свет. Юля с криками зажалась в угол, я схватил лежащую на полу швабру и начал махать ей перед черной громадой, рыдая надрывно, прерываясь на безумный хохот.  Как только швабра коснулась  густого мрака, она превратилась в щупальце,  усеянное множеством глазных яблок, и, скрутив мне запястье, резко рвануло в разверзшееся влажное тело существа. Частично поглотив туловище, обвив руки, оно начало методично жевать, смачно чавкая,  ту часть меня,  что попала внутрь. Яростно полыхавшие языки боли начали жрать изнутри. Шею обволокла сегментированная волосатая паучья лапа. Я  из последних сил обернулся к Юле, запечатлев в памяти ее отсутствующую сардоничнскую улыбку, с которой она ползла ко мне на четвереньках, глубоким  голосом скандируя: "Возьми меня"...

   А потом все померкло.   Я лежу в кровати между родителей в их теплых объятьях.  Я таращусь на разбитую рожу быдлана-одноклассника в победном угаре драки. Я впервые целую подвыпившую отличницу на выпускном. Вот я уже чувствую себя королем вселенной, найдя свое имя в  списке поступивших. Вот Юля размазывает рыхлый снег мне по лицу, а я целую ее, валясь с ней в сугроб. Вот голова ее погрузилась в иноприродную грязь, а тело затанцевало в крупной судороге.
   Взору предстало нечто о перепончатых крыльях и россыпи щупалец вместо рта, погоняющее плетью вереницу нагих гуманоидов, край которой заканчивается на холме.  Мелкие шестилапые существа с жучиными крыльями и глазом вместо головы с комической суетливостью по очереди прилаживают тела рабов слизью к высоким шестам. На другом конце тварь поднимает шест, и из  плотного неба с воющими ртами спускается червь с человеческими зубами в округлой пасти, который жрет жертву вместе с куском шеста. Иной раз жукоподобная тварь не успевает закончить приготовления и  поднималась вместе с нагим рабом - червь не брезгует и ею.               А вверху парит, присосавшись к вечно бьющему роднику вселенной,  Ньярлатхотеп, жнущий плоть миров.  Не зная смерти и забвения мы будем работать ему, страдать ему, будучи пожираемы им. Наша реальность есть инкубатор, теплица, с которых, древние садоводы собирают свой урожай, без жалости, без смысла, без отдыха.