Елена Лаврова. Мария Башкирцева и Марина Цветаева

УДК 821. 161.1
ББК Ш 84 (4Рос) 6
Л 13

Лаврова Е.Л.
Слово о Марине Цветаевой. –
Горловка, 2010. – 398 с.

ISBN 978-966-2649-01-7


МАРИЯ БАШКИРЦЕВА – МАРИНА ЦВЕТАЕВА:
РОДСТВО ПО ДУХУ

Мария Башкирцева (1860 – 1884), русская художница, умерла во Франции, немного не дожив до двадцати четырёх лет. Богатая аристократка Башкирцева родилась 11 ноября 1860 года в усадьбе Гавронцы Полтавской губернии. Детство девочки однако протекло в имении её матери в Харьковской губернии Затем родители увезли десятилетнего ребёнка за границу. Франция, Австрия, Германия, Испания, Италия, Швейцария с их великолепными музеями и грандиозной архитектурой оказали неизгладимое впечатление на Марию. Родители решили постоянно жить в Ницце. Она получала самое прекрасное воспитание и образование, доступное в то время. Танцы и игра на арфе, латынь и греческий, итальянский и французский, ставший таким же родным, как и русский. Иностранные языки давались ей легко. Девочкой она полюбила читать и читала Гомера, Платона, Тита Ливия в подлиннике.  Тринадцати лет, недовольная своим образованием, Башкирцева сама составляет программу своего обучения. В списке наук    математика, физика, химия. Башкирцева обожала музыку, обучалась пению, поскольку у неё был отличный певческий голос, хорошо знала архитектуру. К семнадцати годам Мария обнаружила превосходный художественный вкус и способности живописца. Живописи Мария начала учиться в Женеве. В 1877 году Башкирцева уезжает в Париж и начинает учиться в частной академии Рудольфа Юлиана под руководством профессор Робер-Флери. Башкирцева твёрдо решила посвятить свою жизнь живописи. После одиннадцати месяцев обучения Башкирцева получила свою первую золотую медаль на общем конкурсе мастерской. Семилетний курс обучения она прошла за два года. В 1880 году Башкирцева выставила в Салоне свою первую картину. Теперь каждый год она будет выставлять свои Карины, и они будут иметь оглушительный успех и у публики и у живописцев. Работая над картиной  «Скамья на загородном парижском бульваре», Башкирцева простудилась, что обострило чахотку, развивавшуюся у неё на протяжении нескольких лет. Башкирцева умерла 31 октября 1884 года, одиннадцать дней не дожив до 24 лет. Лучшие картины Башкирцевой были куплены французским правительством для национальных музеев. В 1887 году в Амстердаме голландскими художниками была организована выставка картин Башкирцевой. Голландская художественная критика подтвердила отзывы французской печати. Картины Башкирцевой были великолепны. В этом же году вышел из печати «Дневник» Башкирцевой в двух томах. Это было сокращённое издание огромного рукописного материала, оставленного художницей. «Дневник» был встречен с интересом читающей публикой и в короткое время выдержал несколько изданий. «Дневник» был переведён на  немецкий и английский языки. В 1890 году в «Nineteenth century» была опубликована статья известного политического деятеля Гладстона, который назвал «Дневник» русской художницы одной из самых замечательных книг девятнадцатого столетия. Гладстон не преувеличивал. Этот «Дневник»   замечательный психологический документ становления личности. К сожалению, «Дневник» при переиздании печатался в сокращённом виде (в особенности на русском языке). Редакторы по своему произволу отбирали, что печатать, а что нет. Результатом явилось то, что многие люди, читавшие урезанный «Дневник» удивлялись, что же в нём такого интересного? Редакторы, как правило, оставляли описание путешествий, любовные переживания, балы, увеселения, и.т.°п., но купировали серьезные размышления девочки-гения. Чтобы понять, с кем мы имеем дело, надо читать «Дневник» целиком, без купюр.
Цветаева читала «Дневник» Башкирцевой на французском языке. Любовь к Марии Башкирцевой Цветаева пронесла через всю свою жизнь. Ей она посвятила первый сборник своих стихотворений «Вечерний альбом». В дневниках Цветаевой есть записи разных лет. В них Цветаева размышляет о судьбе художницы, прожившей такую короткую, но такую полноценную и насыщенную жизнь. Мария Башкирцева умерла за восемь лет до появления на свет Марины Цветаевой. Для Цветаевой образ Башкирией только тень среди других любимых теней, только сон, и её беспокоило, что эта тень печальна. Цветаева вопрошала:
Быть может ей   и в небе счастья нет?..
«И в небе», значит, Цветаева полагала, что Башкирцева была несчастлива на земле? Почему?   У Башкирцевой не было любви, не было своей семьи, не было детей. В особенности, что не было детей, потому что Цветаева считала, что счастья без детей быть не может. Но Башкирцеву она оправдывает в её нежелании иметь детей: «Если бы вы себя, действительно, господа, не любили, вы бы так не желали иметь похожих на себя детей. И рождаются у вас похожие на вас дети, а у них в свою очередь будут дети, похожие на них.  – Потому что вы – повторим: не осуществлены.
А нежелание Башкирцевой иметь детей – бессознательное сознание, что род её – на ней – кончен».
Цветаева замечает, что единственной бездетной женщиной, которую она любила, была Мария Башкирцева. Художница писала в дневнике: «Мне выйти замуж и иметь детей – да каждая прачка может то же самое!». Цветаева комментирует это высказывание так: «Гордое восклицание гениальной девочки, вырвавшееся до жизни, до любви, восклицание северной амазонки, какими  мы, русские, все были».
Цветаева в 1912 году некоторое время вела переписку с матерью Башкирцевой, жившей по-прежнему в Ницце, а дневник Башкирцевой называла прекраснейшей книгой, одной из любимейших. У Цветаевой были фотокарточки Башкирцевой: в имении в Полтаве, с собакой, детский фотопортрет. Когда Цветаева была в Париже, она приходила в склеп к гробу Башкирцевой – почтить память любимого человека, с которым она разминулась во времени. Но поскольку для Цветаевой в любви пол и возраст был не при чём, так не при чём было пространство и время. Башкирцева для Цветаевой была гениальной девочкой, с которой можно было беседовать через пространство и время, и смерть была только условность, которой можно было пренебречь.
Цветаева была полна решимости: написать и издать книгу стихотворений о Башкирцевой, о чём она сообщила философу В.В. Розанову в письме от 7 марта 1914 года.  Однако эта книга так и не была написана. Дочь Цветаевой А. Эфрон объясняла это тем, что октябрьский переворот пресёк творческие планы поэта. Да, возможно, но Цветаева ведь продолжала писать стихи, и вряд ли октябрьский переворот мог положить предел творчеству поэта. Здесь дело в чём-то другом. Скорее всего, новые идеи и чувства вытеснили на периферию сознания Цветаевой идею написать книгу о Башкирцевой. В письме к Розанову Цветаева признаётся, что безумно любит Башкирцеву. «Она для меня так же жива, как я сама»,   признавалась Цветаева. Розанов посвятил Башкирцевой несколько строк в своей книге «Уединённое». Она писал об изумительном умственном блеске Башкирцевой, но её способности к живописи, к науке, к пению назвал полу талантами. Розанов как бы забывает, что Башкирцева умерла почти в 24 года. Поживи она дольше, может быть (скорее всего!) мы наблюдали бы такой расцвет её талантов, такой блеск, такую глубину!
Розанов не принял во внимание, что за свои неполные 24 года эта девочка сделала столько, сколько иной человек, прожив сто лет, не сделает. Имя Башкирцевой вошло в Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. За какие заслуги? За живописные полотна и свой дневник, то есть, за живопись и литературу. Башкирцева, что бы о ней не сказал Розанов, была гениально одарённой художницей, признанной во Франции   столице живописи в XIX веке. Слава о русской девушке-живописце распространилась по всей Европе и достигла Америки.
Эта удивительная девочка была гармонично развита, и над своим умственным и духовным развитием она поработала сама. Когда другие девочки в её возрасте играют, ленятся учиться, и мечтают о принце на белом коне, за которого они когда-нибудь выйдут замуж, Мария трудилась, не покладая рук. Её живописный дар набирал силу год от года и тому свидетельством её последняя картина: «Святыя жёны после погребения Христа». Имя Башкирцевой оказалась знаменитым именем не только в живописи, но и в литературе.
Розанов писал о Башкирцевой как о человеке много обещавшем, но не исполнившем обещаний, ввиду последовавшей смерти. Розанов, вероятно, читал купированный «Дневник» Башкирцевой, и самое главное в нём пропустил. Башкирцева сбылась как личность и как художник. Цветаева читала «Дневник» Башкирцевой на французском языке и читала его полностью. Подобно Гладстону, Цветаева пришла от этой книги в восторг. В Цветаевой вспыхнула любовь к замечательной личности, в которой она почувствовала родственную душу. Цветаева немедленно угадала свою духовную близость с Башкирцевой, причём не кое-что сближало их, а весьма многое и существенное.
Биограф Цветаевой А. Саакянц замечает, что между Марией Башкирцевой и Мариной Цветаевой существовало сходство. Это сходство не физической природы, но сходство по духу. А. Саакянц не развивает тему – в чём же это сходство проявляется.
Прежде всего, сближает художницу и поэта мощный духовный рост. Он касается всех сторон их натур   рост не только духовный, но профессиональный, нравственный   рост целенаправленный, управляемый и неудержимый. Если совсем юную Башкирцеву могут увлекать светские развлечения, мечты о любви, то к 18-ти годам она всё это равнодушно отбрасывает и каждую минуту своей жизни устремляет к одной единственной цели   стать профессиональным художником. Ничто из того, что её занимало прежде, её не интересует более. Всё оказывается пустяком по сравнению с той целью, куда устремлено всё ее внимание и силы.  Башкирцева не хотела, чтобы на пути к её цели вставала семья и дети. Цветаеву это восхищало.
Башкирцева записывает в дневнике: «Несомненно, что я буду великой художницей». Уверенность гения была и у Цветаевой. Всем известны строки из знаменитого стихотворения юной Цветаевой:
Моим стихам, как винам,
 Настанет свой черёд.
Менее известны другие высказывания относительно своих способностей. А высказывания эти куда основательнее, чем вышеприведённые строки. Двадцатидвухлетняя Цветаева записывает: «Я не знаю женщины талантливее себя к стихам. – Нужно было бы сказать – человека». Сорокалетняя Цветаева записывает в дневнике: «…в мире сейчас – может быть – три поэта и один из них – я». Вот такой путь проходит Цветаева за двадцать лет: от осознания себя скорее человеком, чем женщиной, и скорее поэтом, чем человеком. И несомненно   гениальным поэтом. Башкирцеву и Цветаеву роднит ранее осознание своей гениальности, высказываемое откровенно и прямо, без обиняков и ложной скромности. Правда, Башкирцева Цветаеву опережала в своём развитии, словно понимала, какой короткий век ей отпущен. Сходство на этом не заканчивается. У обеих было сходство взглядов на религию. Башкирцева записывает, что ей не нравится очень многое в историческом христианстве. Не нравилось многое в нём и Цветаевой. Между тем, и та, и другая верили в Бога, Иисуса Христа, Святого Духа, Деву Марию, молились и соблюдали и любили церковные праздники. И как Башкирцева постоянно обращалась к Богу с молитвой, чтобы он пусть не помогал, а позволил работать без особых препятствий, так и Цветаева обращалась к Богу с подобной просьбой, что не рифму дал, а сил эту рифму найти.
Совпадают взгляды Башкирцевой и Цветаевой в области общественного устройства. Надо ли напоминать, что обе происходили из дворянского сословия. Их устраивал существующий порядок вещей, т.е. власть императора и общественная иерархия. Перемен общественного миро устройства обе не желали, а планы революционеров перевернуть мир не приветствовали. Башкирцева с негодованием пишет о шайке негодяев, которые добиваются коммуны. Она вопрошает, отчего отцы семейств не положат конец этому безобразию? Цветаевой пришлось пережить переворот 1917 года, четыре года вытерпеть власть большевиков, и бежать от этого безобразия в Европу. Цветаева записала в дневнике, что революцию создал Чорт.
И Башкирцева и Цветаева были патриотами Москвы, имперской России, знали и любили русскую культуру, но также хорошо знали и любили культуру Франции, Германии, знали французский и немецкий языки, как родной, могли на этих языках говорить, писать и читать.
Сходство натур сказывается даже в том, что и Башкирцева и Цветаева любили записывать свои наиболее любопытные сны, и пытались разгадывать их смысл, придавая символике снов большое значение.
Несомненное сходство наблюдается в их андрогинной сущности. Соединение женского и мужского начала в художнице и поэте было гармонично и цельно. Башкирцева, родившись во второй половине XIX века, больше Цветаевой страдала от своей принадлежности женскому полу, ибо эта принадлежность существенно ограничивала её свободу, которой она страстно жаждала. Башкирцеву возмущали условности, принятые в обществе. К примеру, она не могла одна, без сопровождающего её лица поехать в театр. Башкирцева ропщет: «Никогда ещё я не была в таком возмущении против состояния женщины. <…> Я ничего не прошу, потому что женщина уже обладает всем, чем должна обладать, но я не ропщу на то, что я женщина, потому что во мне женского разве только одна кожа». Башкирцева превосходно поняла свою натуру. Обладая женственной внешностью, красотой, привлекательностью, обаянием, чарующей мягкостью манер, Башкирцева имела взрывной темперамент, решительность, твёрдость, целеустремлённость. Именно эти черты характера, которые мы традиционно приписываем мужчине. Женское обаяние Башкирцевой привлекало мужчин. Но сама Башкирцева, если и стремилась к замужеству, то только по одной причине   замужество обещало вожделенную свободу. Жизненный путь женщин её круга в то время был предопределён. Салон, спальня, гостиная, детская   и это всё. Башкирцева намеревалась выйти замуж и сломать традицию. Она хотела вести тот образ жизни, который находила для себя наиболее привлекательным   одной ездить туда, куда ей хотелось, и работать, работать, работать. Башкирцева мечтала о славе. Мечты о браке и любви она оставила навсегда, будучи ребёнком. Башкирцева рассуждает о браке трезво и холодно, Брак для неё – путь к свободе, средство для достижения личной свободы – прежде всего свободы передвижения. У мужчин есть множество путей к свободе, а у женщины только один, рассуждает Башкирцева. Но когда перед Башкирцевой встала перспектива   выйти замуж за чилийца с 27 миллионами капитала, она записала в дневнике: «Я взяла бы некрасивого, старого, все они для меня безразличны, но чудовище – никогда!». Проходит год, и Башкирцева замечает: «Что меня мучит, так это то, что нужно будет выйти замуж». Интуитивно она понимает, что в замужестве её личная свобода будет так же ограничена, только теперь не родственниками, а мужем. И уже не хочет замуж. Она всё откладывает и откладывает вступление в брак. Понимает, что быть может та относительная свобода, которой она пользуется, может быть неожиданным образом урезана в браке.
То, о чём мечтала Башкирцева, получит сполна Цветаева. Цветаева неожиданным для себя образом выйдет замуж за юнца, родит детей, а через двадцать лет признается, что ранний брак – катастрофа, погибель, и придёт к выводу, что человек рождён быть один. Правда, юность и молодость Цветаевой пришлись на другое время, более лояльное к женщинам и к их свободе. Она сама выбирала свою судьбу.
Роднит Башкирцеву и Цветаеву отношение к архитектуре. Башкирцева восхищалась архитектурой Ренессанса. Она сетовала, что мир вырождается. Ей хочется сравнять с землей современные постройки, которые кажутся ей чудовищно уродливыми. Цветаева назвала эти постройки «грузными уродами».
Башкирцеву и Цветаеву переполняет жажда жизни и предчувствие близкой смерти. Обе до страсти любят литературу. Обе склонны к одиночеству. Башкирцева, как впоследствии Цветаева, будет жаловаться, что, никак не может побыть одна. Башкирцеву возмущает «кухонный язык» газет, ложь, пошлость, продажность. Цветаева газетами брезгует, и даже написала стихотворение «Читателям газет», в котором не скупится на сарказмы в адрес «писателей и читателей газет».
Башкирцеву и Цветаеву роднит глубокое чувство сострадания к обездоленным людям. Башкирцева утром наблюдает, как парижские рабочие под дождём бредут на завод. Она записывает, что эти несчастные трудятся, а «мы жалуемся на наши беды, покоясь на кружевах от Дусе». Цветаева пишет стихотворение «Заводские». В вое заводской трубы слышится ей людское отчаяние.
Самое главное в Башкирцевой и Цветаевой – неудержимая, несокрушимая, всё побеждающая и всё подчиняющая себе страсть – страсть к творчеству, к работе. Башкирцева пишет: «Нет ничего лучше, как занятый ум работа всё побеждает – особенно умственная работа», «…я хотела бы всё знать», «…чем больше я учусь, тем больше открывается передо мной ряд вещей, которые хотелось бы изучать», «…я недостаточно работаю», «…в продолжение 12 дней работаю от 8 до полудня, и от двух до пяти, а, возвращаясь в половине шестого, я работаю до семи, а потом делаю какие-нибудь эскизы, или читаю вечером, или же немного играю, и в десять вечера гожусь только на то, чтобы лечь в постель». Это обычное расписание Башкирцевой. Ей всё кажется, что она работает недостаточно много: «Что меня постоянно преследует, так это боязнь, что я не успею выполнить всего задуманного». Перед смертью, слабея, будучи не в состоянии встать с постели, Башкирцева записывает: «Я буду работать над картиной, несмотря ни на что…как бы холодно не было. Всё равно, не за работой, так на какой-нибудь прогулке. Те, которые не за работой, тоже ведь умирают».
Цветаева была великой труженицей, не знавшей покоя,   того покоя и отдыха, который доступен любому другому человеку. Её-то Аполлон требовал к священной жертве   ежедневно! Она называла свой письменный стол вьючным мулом, а себя столпником, пригвождённым к своему столпу.
В годы гражданской войны Цветаева размышляет о Башкирцевой, пытаясь осмыслить, в чём сущность её натуры. И приходит к выводу, что эта сущность   нарциссизм, но нарциссизм   оправданный: «Если бы в зеркале видела только своё лицо,   кто бы с этим спорил? Но Башкирцева в зеркале видела и свою душу. Это уже слишком. Один любит своё брюхо, другой – свою душу. Последнее не прощается.
Любовь к себе, вознесённая до пафоса – вот Башкирцева. Было что-то спартанское в этой любви.
Миф о Нарциссе – правда о Башкирцевой.
Мужчинам в Башкирцевой мешает ум, женщинам – красота». Можно было бы к этому добавить: художникам   талант.
Кроме этого, Цветаева тонко ощутила двойственность натуры Башкирцевой: «И эта нежнейшая внешность при этой внутренней мужественности». Поняла, потому что была такой же!
Цветаева размышляет: «Дар ли богов, божественное ли проклятие – любовь к себе Башкирцевой – но в этой судьбе, бесспорно, побывали боги». Хорошо сказано! Но Цветаева делает заключение – последний удар: «Всякий дар богов – проклятие». Ей ли не знать!
Цветаева нарциссизм Башкирцевой оправдывает: «И другое оправдание Башкирцевой – таланты. Живопись, прекрасный слог, игра на арфе. Живопись (то, что я видела) – сухая, скупая, не любовная. – Её пресловутый Митинг. – прекрасный слог,   да. Точный, как она сама. Верю в игру на арфе.
Главная, основная, единственная ценность Башкирцевой – в том, что она – она».
То, что Башкирцева играла на арфе, наводит Цветаеву на дальнейшее размышление: «Арфа  это ледяная буря. То же можно сказать о Башкирцевой».
Любопытно в сопоставлении судеб этих двух гениев то, что Башкирцева, будучи художницей, не понимала поэзии, а Цветаева, будучи поэтом, была равнодушна к изобразительным искусствам. Но Цветаева, очень пристрастная в своих оценках всего, что не касалось поэзии, пишет: «Башкирцева не понимала стихов. – пусть себе рифмуют, лишь бы только это мне не мешало! – Думаю, что она – как многие люди  после какого-нибудь дурного стихотворения раз навсегда отождествляют «поэтическое» (в дурном смысле   с поэзией).
Башкирцева – сама стихи, такой же подарок поэтом, как Дон Жуан, Жанна д`Арк».
Интересно оценила Цветаева внешность Башкирцевой: «Внешность Башкирцевой: сталь и золото. Какое-то сухое сияние». А ведь сама была то же   сталь и золото!
Башкирцева для Цветаевой   высшее существо, одно из тех, кто изредка появляется в нашем мире: «Последние (случайные) слова в её дневнике: «мне слишком трудно пониматься по лестнице» можно читать и так:
   «Летать  умею, ходить – нет».
Крылатый поэт, крылатый художник, крылатое существо, так близко стоящее к ангелу! Земной мир – не их обитель. Они пришли (прилетели!) дать знать этому миру, что есть красота и гармония, преображающие низость этого мира, Они вестники иных миров, где нет уродства и несправедливости.
Мудрено ли, что Цветаева, прочитав дневник Башкирцевой, нашла родство по духу с давно умершей художницей. Но для Цветаевой она не умерла. Подобно Башкирцевой, Цветаева всю жизнь пишет свой дневник, содержанию которого позавидовал бы любой философ, так содержательны, глубоки и точны её наблюдения и мысли по разным поводам. И если «Дневник» Башкирцевой поражает целеустремлённостью духа юного гения, то «Дневник» Цветаевой поражает философской глубиной зрелого духа гения. Судьба и жизнь художницы и судьба и жизнь поэта   трагичны по-разному. А что такое судьба? И что такое жизнь? Спросим у Цветаевой. «Судьба это то, что задумал в отношении нас – Бог. Жизнь это то, что сделали с нами люди». Прекрасно сказано, не правда ли!

2010, Горловка