Елена Лаврова. Слово Цветаевой о зимнем пальто

УДК 821. 161.1
ББК Ш 84 (4Рос) 6
Л 13

Лаврова Е.Л.
Слово о Марине Цветаевой. –
Горловка, 2010. – 398 с.

ISBN 978-966-2649-01-7






СЛОВО  ЦВЕТАЕВОЙ О  ЗИМНЕМ  ПАЛЬТО

Слово о зимнем пальто начинается 21 января 1938 года. А предшествовали ей события предыдущего года. Если бы не эти события, слово о зимнем пальто никогда бы не появилось. А события предшествующего года, положившие начало слову о зимнем пальто, были такими. 15 марта 1937 года Ариадна Сергеевна Эфрон уехала в СССР. Уехала, оставив в Париже мать, отца и брата. Уехала, оставив во Франции всю свою семью. Уезжала, счастливая, что увидит свою новую социалистическую родину, от которой в воспоминаниях осталось   должно было остаться!   ощущение голода, холода и смертного страха. Ей было десять лет, когда они с матерью выехали в Берлин. Так что воспоминания о голоде, холоде, болезнях и советском сиротском приюте со всеми его ужасами должны была храниться в её памяти. Но хранились ли? И что могло их перевесить, если она ринулась с радостью в тот мир, который погубил её детство, и чуть было не погубил самоё жизнь?
А в первой половине октября того же года Сергей Яковлевич Эфрон был переправлен в СССР после убийства И. Рейсса. И уезжал он тайком, прячась от французской полиции, идущей по его следу. И ничто уже не зависело от него самого, и вся его судьба – и судьба его семьи!   теперь зависела от его новых хозяев из НКВД, которым он добровольно предался душой и телом. На этот раз – действительно добровольно.
Марина Ивановна, не желавшая покидать Францию, о чём неизменно и терпеливо говорила и писала в письмах всем своим знакомым, приятелям и друзьям в течение пятнадцати лет, встала перед выбором. Или её поставили перед выбором. Или её и не спрашивали, и выбор сделали за неё. Как бы там ни было, даже если бы её и спросили, и благожелательно отнеслись бы к её желанию остаться во Франции, она всё равно выбрала бы – ехать в СССР.
Она всё равно выбрала бы – ехать, потому что богами был ей опущен в колыбель дар   неможения чужого страдания. Этот дар не дал бы ей спокойно остаться и продолжать жить во Франции.
Ей казалось, что Сергей Яковлевич там, в СССР, страдает, и поэтому её долг был – ехать, чтобы попытаться облегчить его страдания и разделить его судьбу. Она так и писала А. Тесковой 7-го июня 1939 года: «…выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась». Откуда явилось ей это чувство, что мужу плохо, и он страдает? Ведь внешних причин для беспокойства   не было.
От французской полиции Эфрону удалось бежать и укрыться надёжнее некуда. Очутился он наконец-то там, куда стремился в течение двенадцати лет. Мечта его сбылась. Правда, вернулся он не с триумфом, не с гордо поднятой головой как, может быть, мечтал. А мечтал, может быть, что окружат таких как он – возвращенцев – на пристани, где причалит теплоход, репортёры, и будут брать у них интервью, и наутро в газетах будут помещены фотографии, и, может быть, даже духовой оркестр сыграет туш или бравурный марш в честь возвращенцев. И предложат им органы безопасности хорошую работу и просторные квартиры. Но вернулся Эфрон тихо, незаметно, без репортёров, фотографий и марша, что называется, через чёрный ход, и был тотчас упрятан: сначала в санаторий, а потом в подмосковную деревню Болшево.
Марина Ивановна не могла не понимать, хотя всем говорила, что её муж ни в чём не виновен, что он вляпался в крайне неприятную для него историю. Потому что, когда человека ищет полиция, это означает, что этот человек совершил нечто противозаконное, противоправное и должен быть судим и наказан.
Не могла не понимать Марина Ивановна, что скоропостижное исчезновение её мужа вовсе не означает, что он спасён. Спасён от французской полиции – да, но спасён ли её муж от самих спасителей? Марина Ивановна не могла не понимать, что французская полиция напала на след убийц очень быстро, и это означает, что убийцы сделали своё дело грубо и непрофессионально. Отсутствие профессионализма даже в таком деле, как убийство – тем более, в таком деле, как убийство! – наказуемо. Наказывает тот, кто это убийство заказывает. А что это было заказное убийство, сомнения не было. Есть такой закон в криминальном мире – убирать мелких исполнителей заказов, чтобы спрятать концы в воду. Интересно, понимал ли это сам Эфрон? Опасения Марины Ивановны относительно дальнейшей судьбы её мужа имели под собою весьма основательный фундамент. Потому и поехала туда, куда ехать не хотела. И когда она приняла решение – ехать, началась история зимнего пальто. Наверное, мысль о зимнем пальто вспала ей на ум тотчас, как она начала размышлять, что же ей взять с собою туда, куда она поедет.
И первым делом надо было взять то, чего в Париже у неё не было, ибо в этой вещи она не нуждалась, но была крайняя нужда в этой вещи там, куда она собиралась ехать – нужда в зимнем пальто.
То, что ей так хотелось, в парижских магазинах было не сыскать. Что тогда носили парижанки зимой? Не слишком длинные, не слишком утяжелённые слоями ватина пальто и куртки. Это ей не подходило.
Следовательно, зимнее пальто надо было спланировать, выносить в мечтах его образ, сконструировать, как сложный механизм, построить, как высотное здание. Марина Ивановна впервые почувствовала себя как конструктор, архитектор и дизайнер – одновременно.
Она спланировала, выносила и сконструировала в мыслях своё зимнее пальто, и теперь надлежало этот созданный ею образ воплотить в материале.
К 21 января 1938 года проект зимнего пальто готов. Марина Ивановна обращается с просьбой к своей приятельнице Ариадне Берг, живущей в настоящий момент в Бельгии.
Почему бы не заказать зимнее пальто в Париже, где есть огромное количество магазинов и лавок? Да потому, что в Париже дорого, а в Брюсселе то же самое   дёшево. В Париже вещи дороже, потому что на них лежит невидимая печать:
   Где Вы купили это прелестное платье?
   В Париже.
И всё сразу всем понятно. Раз в Париже, значит и должно быть дорого. А теперь сравним:
  Где Вы купили это прелестное платье?
   В Брюсселе.
И все сразу понимают, раз не в Париже, значит дешевле. А вещь точно такая же, такой же ценности. Покупатель платит дополнительные деньги за невидимый ярлык – «Париж».
Марина Ивановна не может платить свои кровные деньги за ярлык, практически – за воздух. И потом, она не тщеславна. Она не собирается хвастать, где купила то или другое. Она даже не догадывается, что там, куда она едет, любую вещь, привезённую с собой, примут за «Париж» и будут благоговейно (или завистливо) пялиться на неё. За пальто она собирается заплатать свой гонорар за опубликованные произведения. Каждый франк дорог.
Марина Ивановна подчёркивает, что просьба – большая и конфиденциальная: «Мне может быть придётся уехать жить в Чехию (МОЛЧИТЕ, КАК КОЛОДЕЦ!), а там очень холодно и мне необходимо НЕПРОДЁРНОЕ пальто – на всю жизнь».
Цветаева – словесница и она всегда точно выражает свою мысль словами. «Может быть, придётся уехать жить»    Марина Ивановна могла бы выразить ту же самую мысль иначе, но она выразила её именно таким образом. Какой смысл кроется в этой фразе? Во-первых, Цветаева ещё не вполне уверена, придётся уехать или нет. Во-вторых, «придётся уехать» означает, с одной стороны, давление, с другой стороны, нежелание уезжать. Какое это давление, изнутри или внешнее, а возможно, оба сразу, Цветаева сказать не может.
Почему она прибегла к конспирации, заменяя СССР – Чехией? Что за тайна, если эмигрант собирается вернуться? Почему надо хранить тайну, как колодец? Ариадна Берг поймёт, что в Чехии, как и в Париже, пальто такой конструкции, какую задумала Марина Ивановна, не нужно. В Чехии, как и во Франции, так холодно – не бывает, чтобы понадобилось непродёрное пальто, чтобы никакой мороз не пробрал.
А далее следует описание – проект, как сказали бы сегодня – пальто. Оно не должно быть матерчатым, суконным, по той простой причине что «…даже английское пальто я протираю на боку кошёлками, которые ношу (и буду носить) – всегда». Так вол мог бы сказать о своём ярме. Так мог бы, если бы умел, сказать осёл о своей ноше. Нет, так мог бы сказать верблюд о своих горбах, ибо и ярмо и ноша не постоянны, а вот горбы – постоянны и неизменны, и от них нельзя отвязаться никакими силами. Так и она – о кошёлке, как о горбах: буду носить – всегда. Раб, прикованный к веслу на галере. Знала, что и в СССР уготована ей участь домработницы, кухарки, прачки, истопника, и что там ещё?
Ей нужно пальто «на всю жизнь». Разве бывает пальто – на всю жизнь? Жизнь пальто не может быть вечной. Ткань может потерять первоначальный цвет, вылинять, и порваться. Ватин может истончиться, и перестать греть. Подкладка может поредеть. Полы, петлицы, обшлага могут обтрепаться. Кошёлка всё равно любую ткань – даже английскую прочнейшую!   протрёт. Сколько может прожить пальто? Как долго можно его носить, не рискуя, в конце концов, выглядеть нищенкой? Что там приключилось со старой шинелью Акакия Акакиевича?
«Пальто   на всю жизнь»…Значит, лет на пять-десять-двадцать она ещё рассчитывает.
Ткань, которую Цветаева хочет для своего зимнего пальто, должна быть ноской, прочной и ни в коем случае не протираться.  Она знает, что такая ткань существует и называется она su;dine   шведская замша: «В Париже из su;dine делают только trois-quarts и стоят они безумно – дорого: здесь это – luxe».
Цветаевой нужно длинное пальто. Она указывает точную длину – 1 метр 20 сантиметров. При росте Марины Ивановны   164 сантиметра – это должно быть действительно длинное пальто   достигает щиколотки. Почему такое длинное? Она пишет: «…у меня отмороженные колени и для меня мороз – самый большой страх, какой я знаю». Ну, нечего и говорить, что отморозила колени в дни гражданской войны, когда стояла в очередях за воблой, да ещё ползала на коленях в сыром подвале, роясь в гнилой картошке в поисках хороших клубней.
Марина Ивановна называет точный адрес в Брюсселе, где по её просьбе Ариадна Эмильевна может заказать для неё такое пальто, какое ей нужно. Видимо, когда в мае 1936 года Цветаева была в Брюсселе, она высмотрела эту лавочку, где пальто можно заказать.
Главная просьба изложена. А теперь начинаются подробности, каким должно быть зимнее пальто.
Ткань должна быть лучшего качества. Это самая лучшая ткань коричнево-красного цвета. Если цвет другой, то и качество другое – похуже. Нет, Марина Ивановна хочет самую лучшую ткань. Доброкачественная ткань дольше проживёт. Цветаева не настолько богата, чтобы покупать дешёвые вещи.
Пальто должно расширяться к низу. С максимальным зап;хом с обеих сторон. Марина Ивановна знает по опыту, что если пальто прямое и зап;х небольшой, то при ходьбе полы пальто раскрываются. Поэтому она настойчиво повторяет просьбу. У пальто должен быть отложной воротник, на который позже она намеревается положить меховой. Широкий пояс желательно с кожаной пряжкой. Застёжка на пуговицах (числом шесть) сбоку.
И вот – главное! – Марина Ивановна просит заказать 46 размер, как она пишет «une dame forte»   на солидную даму. Даму с фигурой 46-го размера вряд ли можно назвать дамой солидных размеров. Вот если бы 54-56 и выше, тогда, несомненно. 46-й размер – тем не менее – Марина Ивановна называет огромным. Ей 46-й размер – большой для неё, ибо сама-то она носит 44-й – нужен, чтобы положить под него мех, который Мариной Ивановной уже куплен.
У Марины Ивановны мания величия, ибо она пишет, что у неё «на редкость широкая спина, т. е. плечи», поэтому и проймы должны быть широкими, чтобы чувствовать себя свободной, чтобы не жало нигде. На фотографиях, где Цветаева изображена в полный рост, видно, какая у неё тоненькая и хрупкая фигура. Какие уж там широкие плечи! Воображение одно.
Какие практические дела Цветаева не обсуждала бы, она всегда над ними воспарит как словесница. Так, обсуждая размер будущего зимнего пальто, она заметит: «Но не забудьте: pour une dame forte, забудьте   меня   , помните «forte». (Я – тоже «forte», но – по-другому)».
И вот эта «une dame forte» по-другому, великий поэт, которому сидеть бы, сколько хочется за письменным столом, не отвлекаясь на житейские мелочи, которыми должны были бы заниматься другие люди, пишет далее в этом же письме: «Вожусь (м;жусь, грязнюсь) с печами, вся (кроме души!) – в доме». Где же её душа, если не в доме? Да где угодно! В лесах, на горах, в Версале, в дореволюционной Москве, в Трёхпрудном переулке, в Борисоглебском переулке, в Коктебеле, в XVIII веке, в XIX веке, в античной Греции, в средневековой Германии! Где угодно, только не на галере! Галера   дом, печь, корыто, мусорное ведро, кухонный стол! – Раб возле весла, к которому приковано тело.
Ровно через неделю в Брюссель летит новое письмо Ариадне Берг, короткое письмо на одну только тему: «Я забыла карманы (вопль отчаяния: кар-маны забы-ыла!!) – большие, накладные, глубокие – до дна души». Как будто, у её души есть дно, которое можно измерить глубиной кармана! Не то – литота, не то – гипербола! Для души – литота. Для кармана – явная гипербола. Словесница не дремлет! Образ проектируемого и желаемого зимнего пальто становится символом, больше того – мифом! Зимнее пальто, в глубоких карманах которого прячется и согревается поэтова душа! И всё-таки, если отвлечься от души, зачем ей такие большие накладные карманы? «Никогда не ношу перчаток, а всегда – руки в карманы». Руки – в карманах, душа – в карманах. Могла бы – всю себя поместила бы в тёплый, глубокий, защищающий от мира карман!
И что-то не складывается с меховой подкладкой, которую она сама собиралась сделать. Видно, с нею много возни с этой самой подкладкой. И потом, можно ведь ошибиться, что-то сделать не так, и испорчена будет новая вещь. Пусть уж лучше сделают профессионалы: «…могут ли они сделать его на теплой, прочной подкладке, всё, донизу,   бывает такой густой плюш – под мех, как делают на мужских шофёрских пальто».
Наступает март, а о пальто ещё ничего не известно. Цветаева торопит: «Только два слова: очень пора узнать о пальто, п.ч. если Вы собираетесь сюда к 1-му – нужно время, чтобы его сделать». И Марина Ивановна снова повторяет, не надеясь, что Ариадна Эмильевна помнит о подробностях, каким оно должно быть. Тёмно-коричневое, просит она, не зеленое, не оливковое. Эти цвета ей не идут. Кроме того, тёмно-коричневый – не маркий цвет, не очень заметный. И снова она повторяет, что хочет ткань лучшего качества – «на долгие годы». Собиралась жить долго! Хотела жить долгие годы!
Ещё через неделю Цветаева посылает Ариадне Эмильевне выбранный образчик ткани. Материя и цвет – чудные! Чудная ткань в её представлении – прочная, добротная, ноская. Чудный цвет – синий. Синий – лучше и не придумаешь! Чудный синий, потому что не маркий, не бросающийся в глаза, и, но и выше – поэт и философ в Цветаевой всегда перевесит! – чудный синий, потому что, хотя и связан с материей, но менее всего материален, ибо напоминает о небе, бесконечности, вечности. Нельзя было бы сказать о тёмнокоричневом – чудный! Ни о каком цвете, кроме синего, нельзя было бы сказать – чудный! Зимнее пальто начинает воплощаться в Брюсселе.
Одно прибывает, другое – выбывает из жизни. Выбыли: громадная кровать, зеркальный шкаф, огромный дубовый стол, и многое другое. Марина Ивановна освобождается от вещей – мебели и книг, которые нельзя везти в СССР. Нельзя, в частности, везти письма русских Государей.
Шьётся зимнее пальто. Выбывают вещи из комнаты. «Я – ГОЛЕЮ»,   заключает Марина Ивановна.
Шьющееся в Брюсселе зимнее пальто больше, чем просто зимнее пальто. Оно должно заменить Марине Ивановне – всё, что навсегда выбыло из её жизни – мебель, любимые книги, иконы, любимые вещи. Зимнее пальто должно прикрыть её наготу, закрыть голизну, замаскировать, спрятать, защитить душу, заменить – дом.
Не только морозов боится Марина Ивановна. Там, куда она отправляется: «…нужен – покой, его у меня – нет, вместо него – страх». Зимнее пальто, сшитое в Брюсселе, приехавшее на руках у Ариадны Эмильевны в Париж, спрятанное в багаж перед отъездом, больше, чем просто зимнее пальто. Оно должно стать убежищем, защитой, крепостью души Марины Ивановны.
Ах, если бы зимнее пальто на тёплой подкладке могло защитить её не только от русских холодов, но и от неумолимости, чёрствости, подлости, безжалостности людей   жестоких детей своего жестокого времени.

2010, Горловка