Цирк в жизни это не совсем веселое дело

2. Цирк в жизни это не совсем веселое дело.

Эпизод: Играют местные во что-то вроде мотобола. Но без мото. Витька Бажутин здесь. Форма у обеих команд – кожанки одного цвета, по бедности, так как нет формы другого цвета. Но сами игроки хорошо различают своих и противников. Цвет формы  темно-вишневый, почти черный.
Левая команда, которой я симпатизирую, в ней Бажутин, забивает гол правой, но, в общем, она проигрывает правой, слабее она.
2016-06-06: В мотобол играют таким большим мячом, что если играть этим мячом без мотоцикла, то это будет больше похоже на цирк, чем на футбол. Представим себе футболистов, которые бегают по полю в кожанках, шлемах и сапогах. Веселая картинка! Веселее может быть, только если в водолазных костюмах заставить людей играть в футбол. 
Однако если то же самое происходит в жизни, то приходится людям жить в созданных условиях, так как других нет. Революционные социалистические идеи надели на творческих людей такие вериги, в которых как в водолазных костюмах, то есть совсем, как говорит о том автор статьи, до оттепели невозможно было появиться такому течению в литературе, как деревенщики и исповедальщики. Сняла водолазные костюмы с писателей оттепель, которая быстро одумалась (пока она думала, успела выйти повесть Солженицына в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича») и надела на них мотобольные доспехи. Немного побегать в мотобольных доспехах можно, но лишь очень немного и на такой территории, как в цирке. То есть искренность допускалась, но – такая ограниченная, что если чуть переборщил, то быстро вспотеешь и убежишь сам за границу, что исповедальщики и сделали.
В девяностые исповедальщики вернулись на родину: Повесть «Приключения солдата Ивана Чонкина» исповедальщика Войновича, о которой раньше никто не знал, тут же была опубликована в толстом журнале. Писал он её в Советском Союзе, одевая в такие образы, чтобы цензура пропустила. Но цензура и не такие образы заворачивала. Теперь, в девяностые, читая его повесть, я думал, и чего нагородил в этой повести автор! Понятно, что он систему хотел показать через образы. Однако в девяностые, когда можно было уже без образов говорить о старой системе, те же самые образы смотрелись как экипировка мотоболиста, бегающего по футбольному полю за мячом без мотоцикла.
Хороша, в сравнении с исповеданием Войновича, исповедь Солженицына в повести «Один день Ивана Денисовича», где никаких образов, а откровенный рассказ о том, что было с молодым лейтенантом на войне, почти от первого лица (с замененным именем). То же самое в моей исповеди «Жар-птицы в тюрьмах не летают», которую я опубликовал в девяностые и которую сочли в свое время антисоветчиной.
Получается, что исповедь исповеди рознь. Горбоносые, повторю, тоже  старались внести исповедальные нотки в свои произведения, чтобы сделать их привлекательными для читателя, и публиковали они свои исповедания в тех же толстых журналах рядом с произведениями Аксенова, Гладилина, Кузнецова, но читали не горбоносых и славили не горбоносых. Почему? Во-первых, потому, что искренность у горбоносых была подставная. Во-вторых, потому, что поддерживали исповедальщиков такие партийные боссы, как Суслов. А Суслов поддерживал потому, что партийной идеологии не касалось то, что исповедовали Аксенов и Гладилин, во-первых, во-вторых – сверху Духами специально создавался ажиотаж вокруг названных имен, чтобы иззавидовались на них штатные идеологически верные горбоносые, а иззавидовались бы они для того, чтобы возник конфликт. В свое время массовому читателю совершенно непонятно было, что могло быть антисоветского, например, в «Геологах» Аксенова, по которым даже фильм поставили, и почему Аксенов и его сотоварищи уехали за границу как диссиденты.
Зато все понятно сейчас, когда появились такие статьи, как выше приведенная мной, в которой выведен критик Феликс Кузнецов, признанный идеологом сей исповедальной прозы, а потом переметнувшийся к их хулителям. Переметнулись бы и исповедальщики куда надо, такие же они, поскольку в том же патронташе выросли, но – самого себя хулить Эго не позволяет. Хотя в советские времена были такие, которые хулили самих себя, чтобы остаться в патронташе. Однако у патрона такая судьба, что если выстрелили им, то он больше не нужен.