Детские воспоминания первые и о письмах Сталину

               
                Пока я помню, я живу

                Роберт Рождественский


                Детские воспоминания (первые),
                и о письмах Сталину

      Должен сказать честно, что эту главу меня побудили написать опубликованные в интернете воспоминания моего старшего брата Туллера Михаила, который живёт в Москве,  ну и также ожившие в памяти рассказы моей матери (светлая ей память “зихрон ле авраха”).
      Несомненно, что у каждого человека есть свои первые личные воспоминания, и они наиболее яркие, потому что они первые.
      Скажу, что довольно часто они будут отличаться от воспоминаний брата на одну и ту же тему, чему есть субъективные, и объективные причины.
      Субъективные: это моё восприятие и моя личная память, а также  обрывочность и недостаточность информации, что заставляет додумывать недостающее, чтобы связать разрозненные звенья в единую цепь.
       Ну, а объективно то, что рядом с матерью я пробыл на три года больше, так как уехал из дома около 17-ти лет после десятилетки, а брат  около 14-ти после семилетки.
      В целом, по жизни, это сыграло положительную роль, так я позже приобщился к алкоголю, курению и прочим “благоглупостям”,  хотя всё это было и в школе, но, конечно, не на регулярной основе и не в таком количестве.
      Ну, а теперь после такого длинного, но необходимого вступления, можно перейти  собственно к воспоминаниям. 
      
      Самое первое моё сознательное яркое впечатление, что я сижу на краю широкого, громадного зелёного луга под ярким, но нежарким  ласковым солнцем.

      Наверно, это было начало весны.
      Слева от меня тянется вдоль арыка длинный ряд сухого кустарника.
      Было это в Казахстане, где моя мать со мной и старшим братом была в эвакуации, как я полагаю вместе с ближайшими родственниками отца.
      Где-то вдали видны согнутые в работе женские фигуры и среди них и моя мать. Конечно, что кустарник был именно с левой стороны, и что на поле работала моя мать, я понял значительно позже, как и многое другое, о чём, наверно, далее я буду говорить, как о само собой разумеющемся.
       Но это первое осознанное ощущение открывшегося изначально передо мной мира:
      Солнце, зелень бескрайнего луга, бездонная синева неба навсегда остались со мной как прекрасное неповторимое первое светлое воспоминание.
      Оно сопровождает меня постоянно, всю мою уже немалую жизнь, являясь моим бесценным, непреходящим талисманом.
      Как я уже говорил, у каждого есть свои первые воспоминания, но, согласитесь, не всем повезло пробудиться в этом мире таким прекрасным образом.
      Никакими ужасными предыдущими воспоминаниями оно не было омрачено. Я не помнил, как моя мать, будучи беременна мной, пряталась от бомбёжек с моим трёхлетним старшим братом. Я не помню после моего появления на свет, последующей ужасной переправы на барже через Каспий. 
      Не помню и страшного крика матери после получения похоронки на отца (из воспоминаний старшего брата). Мне было тогда только полтора месяца.
      Просто, естественно, физически я ещё не был в состоянии что-либо помнить.
      Потом в Славуте (там мы жили после эвакуации) по этой похоронке мать на нас с братом получала  пенсию. В райвоенкомате перед отъездом в Израиль я держал похоронку в руках.   
      Это была почему-то калька, на которой было написано, что рядовой  Туллер Яков Иосифович в боях за Социалистическую Родину был убит 21 ноября 1941 года и похоронен в братской могиле - село Троицкое, Балка Западная Ворошиловоградской области. То есть, в Донбассе.
      Рядовой! Человек, который в не такой уж давней молодости прошёл срочную службу. Потом был директором небольшого термосного завода, парторгом крупного цеха на большом металлургическом заводе и так далее. То есть, всё время работал с людьми.
      Последняя его должность - инструктор райкома партии. Категория, подлежащая освобождению от призыва на фронт, то есть имел, как говорили тогда “бронь”. 
      Рядовой! Вот уж, действительно не за чинами и наградами он шёл добровольцем на фронт.
      Мама рассказывала, что он неоднократно повторял: “Кому-то надо!",  в ответ на вопрос, зачем он это делает, наверняка сознавая, что идёт на заклание.
      И проводов, как таковых не было, отец по рассказам матери, был в это время в военном госпитале с желтухой, которую у него обнаружили на медицинской призывной комиссии. И мама говорила, что он два дня пытался догнать эшелон, на котором “мы” уехали.  “Мы” в кавычках, потому что по отношению ко мне это было пока только условно. 
      Об этом стало известно из его письма с фронта, которое он успел написать родственникам, адрес которых у него был. В том же письме он писал, что два месяца они в боях.
      Председатель поселкового совета села Троицкого, где был похоронен отец, рассказывала мне в 1973 году, когда я разыскал это тихое в то время место, показывая, развернувшуюся перед нами панораму:
      Перед нашим взором слева было громадное поле, на котором во время войны стояли, а вернее лежали, окопавшись,  в противостоянии друг против друга наши и немцы.  Справа, в отдалении, был виден довольно высокий протяжённый кряж.
      Она сказала, что дальше немцы не пошли. Я, к сожалению, не уверен в этом, так как это была территория Украины, которая, как известно, была оккупирована полностью. Но то, что мой отец ценой своей жизни вместе с сотнями своих однополчан, похороненных в этой братской могиле, задержали фашистов здесь надолго, насколько смогли – это точно!
       До войны мама окончила ветеринарный техникум, а затем сельскохозяйственный институт, так что пребывание её на поле или на ферме было естественным. Кстати она мне рассказывала, что когда я был ещё грудным ребёнком, она работала на ферме. Уносить с собой ничего было нельзя, но пить молоко, сливки, можно было вдоволь, что косвенным образом доставалось и мне.
      Не помню я и чувства голода, как мой брат. Видно ощущал его инстинктивно и так же инстинктивно пытался его удовлетворить. Что у меня иногда неплохо получалось. Так, по рассказам моей матери я мог взять чугунок с варёной картошкой, зажать его между ног (наверное, чтобы никто не мог у меня отобрать) и съесть всё, что там находилось, оставив всех остальных голодными.
      Я даже сам смутно припоминаю, как однажды сижу прямо на полу  с зажатым между ног чугунком, но, как мне это удалось сделать физически: убей меня Б-г – не помню! 
      Ещё одно чёткое раннее воспоминание, относящееся к периоду пребывания в эвакуации. Я стою около маленького заборчика, сверху свисают ветви фруктовых деревьев,  скорее всего это детские ясли, где я в этот момент находился, и мама поит меня молоком из кувшина.  Наверно, молоко было очень вкусное и более чем ко времени, если я это запомнил в таком возрасте (около 2,5 лет) на всю жизнь.
      Ещё я запомнил, что кувшин был фарфоровый и с отбитой ручкой.
      Уже в Израиле в первые годы своей алии, когда я жил в центре, ещё не имея своей (пусть даже амидаровской) квартиры - в Тель-Авиве попал на вещевую барахолку.  Там я купил небольшой котелок для плова и фарфоровый кувшин, но уже с ручкой, каким запомнил его с детства.
      И сейчас он хранится у меня дома в Израиле, как память  о далёком детстве
      Последним моим воспоминанием, относящимся к периоду эвакуации, является путешествие - не очень удобное, на какой-то колымаге заполненной арбузами и дынями. 
      Сверху сидели мы: я посередине подводы, а впереди мать с моим братом и возницей. Это была осень, и мы ехали к железнодорожной станции, чтобы вернуться на Украину, или правильнее в Украину, как говорят сейчас. Тогда мне было около трёх лет.
      А запомнил я этот эпизод, наверно, потому, что очень уж  неудобно мне было сидеть на этих самых арбузах и дынях.
      Арбузы  и дыни, мне кажется, были маленькими. Скорее всего, произошло наслоение более поздних впечатлений от роскошных узбекских дынь. Ведь откуда в детстве я мог понять, что эти дыни и арбузы были небольшими – сравнивать то было не с чем.
      В Славуте, когда мы туда только приехали, одним из первых сильных впечатлений  был провоз немецких военнопленных через город на работу и обратно и реакцией на это славутчан.
       Кстати, в этот период  я был очень подходящим объектом  для насмешек у окружающих “пацанов” постарше. Ну, во-первых я ещё совсем не разговаривал, хотя уже по возрасту было давно пора, а во-вторых, был очень неуклюжий Предыдущая обстановка,  в которой я рос, явно не способствовала развитию моей ранней речи.
      Но всё это не помешало мне пойти в первый класс, умея читать и считать. Читать меня зимой перед школой научил старший брат, а считать двоюродная сестра, которая приехала из Киева на каникулы и была на четыре года старше.
      В итоге, первые два года в классе мне практически делать было нечего. Учительница, иногда, когда ей надоедало слушать, как кто-то по слогам бубнит предложение из букваря, для отдыха вызывала меня.
      С продуктом труда военнопленных я столкнулся, когда в шестом классе мы поехали всем классом на экскурсию в Шепетовку в музей Н. Островского.  Дорога шла по двадцатикилометровому аккуратному шоссе, выложенному ихними руками. Могли же, сволочи, сами хорошо работать, когда понадобилось…
       А можете представить моё впечатление пятнадцать лет спустя и впечатление тех немногих прохожих ранним летним утром на Подоле в Киеве, где я тогда учился, когда шёл к своей тёте.  Мы увидели открытую грузовую автомашину, полную вооружённых немцев.
      Ехали они медленно, так как это было на спуске и Молча, совсем  как в кино. Да, собственно, они и могли быть только с киностудии, а именно киностудии Довженко. Но чтобы это сообразить, нужно было хоть какое то время, а поначалу был просто шок.
      Ребята были одеты в немецкую форму, держали в руках немецкие автоматы, и ехали молча, потому что, думаю,  во избежание недоразумений,  были проинструктированы о необходимости полного молчания. 
      Не помню я и, как плакала мать (по воспоминаниям брата) в день, а вернее, в ночь Победы. Именно поэтому и  не помню. Слишком мал был и, наверно, спал.
      Но, то, что она плакала долго….    Слишком большой счёт у неё был к прошедшей войне!  Родители, вместе с другими родственниками в количестве двадцати человек, по словам матери, были похоронены заживо…. 
      Будь прокляты ещё раз и те, кто их послал, и те, кто это сделал.
      Мать не раз мне рассказывала, как она, уезжая, просила своего отца не задерживаться тоже с отъездом. Он ей отвечал: “Хорошо, дочка, хорошо”. Но, видно, не успели!
       Муж  –  мой отец, погиб на фронте вначале Войны. Три её брата в разное время погибли там же. 
      
       Один из них - лейтенант, командир контрольно-пропускного пункта в Бресте погиб в первый же день Войны. Как это произошло можно довольно достоверно представить по российскому фильму  "Диверсанты".

      Отец моего двоюродного брата и отец его жены погибли.
      Двоюродный дядя, девятнадцатилетний курсант пропал без вести. Значит погиб! Евреев в плен не брали. Отцы моей двоюродной сестры и её мужа тоже погибли ….   
      Единственные из родственников, кто вернулся с фронта живыми – это родной брат моего отца и двоюродный дядя.  Но перед этим мать родного дяди, то есть моя бабушка, получила извещение, что он пропал без вести. Дядя же в это время, тяжелораненый, лежал в госпитале.
      Но на всю жизнь, до самой смерти, навечно на лице у него под самым глазом осталась суровая и страшная отметина войны - след от пули.
      А двоюродный дядя потом всю оставшуюся жизнь хромал.
      Ну, в общем, так, евреи, представители нашего рода воевали в Ташкенте….
      Насчёт писем Сталину, о которых вспоминает брат. Их, действительно, было два и одно Ворошилову.
      Со слов матери последовательность такая.   
      Первое письмо было Сталину по поводу нашего определения в детсад и ясли. Ответ пришёл быстро и положительный.
      Второе письмо было Ворошилову по поводу отопления. Ответ пришёл тоже быстро и также положительный.
      Почему я это запомнил. Мать не раз мне рассказывала, что когда пришёл ответ от Ворошилова, к ней приходил председатель колхоза и с обидой спрашивал, почему она сразу не обратилась к нему самому. 
      И она ему отвечала: “А ты что не видел, как мы живём”. Поскольку у матери было высшее агрономическое образование, то  в колхозе она была не последний человек. Но вот наиболее важное для нашего существования наша мама добивалась через самые высокие инстанции. Выше, как говорится, больше некуда было.
      Существовавшая тогда система, как говорит брат, сработала. И неудивительно. Тогда все были нужны. И церковь. В одночасье все мы стали братья и сёстры.
      И евреи.  И те, кто воевал на фронте, и многочисленные хирурги в полевых медсанбатах и военных госпиталях, и те, кто работал в многочисленных КБ в тылу, и так до бесконечности.
      Второе письмо Сталину было отправлено из Славуты, кажется в конце сороковых или в начале пятидесятых годов уже на моей памяти. И было оно написано  не с целью удовлетворения личных нужд, а для наведения должного порядка и восстановления попранной справедливости.
      Мать работала тогда в базарном комитете, так тогда, кажется, назывался этот орган управления рынком. Не поладила с директором рынка, что неудивительно. Во-первых, он, наверняка, был жулик. Во-вторых, надо  учитывать бескомпромиссный и прямолинейный характер матери. Чтобы решить проблему -  надо писать Сталину. Но время было уже другое. Ответ не пришёл. Я думаю, это было к лучшему, ведь результат был уже непредсказуем.
      И, наконец. Ждал ли я, как и старший брат, встречи с отцом после прошедшей войны? Несомненно! Как и всё наше поколение безотцовщины.
      И, от осознания невозможности этого, возникала непреходящая боль многого не случившегося и не  свершившегося. И, поэтому отсюда, наверно, какая то особая ответственность за судьбы своих детей….


 Один из вариантов рассказа  напечатан
 в Газете «Индекс» №1304
 Израиль
 4.11.2016 года
 

                Об авторе

      Родился во время Великой Отечественной Войны, на Северном Кавказе в 1941 году. В Израиле с 1991 года. Трое  взрослых детей: старшая дочь проживает в России, младшая дочь и сын живут в Израиле. Горный инженер-геофизик. Защитил диссертацию по специальности в Московском Государственном Университете, Ph.d. 30 научных публикаций, 40 ноу-хау.
      В Израиле прошёл довольно типичный “олимовский” путь: от работы в ночном ресторане до работы на стипендию в Технионе в институте Космоса. Основатель инженерного центра в Афуле.  Автор ряда повестей, вошедших в сборник “Повести о былом и настоящем”, изданного в 2007 и 2009 гг.
          
                Имею две скромные правительственные награды:

                1) хх лет Победы над гитлеровской Германией.
      Что означает пребывание на данный период в рядах Вооружённых Сил в составе   роты охраны авиационного полка тяжёлых бомбардировщиков. В течение двух с половиной  довольно продолжительных лет.   
      Рассматриваю её как память о погибших миллионах солдат за эту Победу, в том числе и о моём отце.

                2)Медаль Ветерана труда.
     (Её вручение совпало с пятидесятилетним юбилеем)
     Что в свою очередь означает 30 лет непрерывного производственного стажа.      
     В грамоте, прилагавшейся к медали, было сказано о том, что обладатель оной прошёл славный трудовой путь от младшего техника до одного из ведущих специалистов Республики в своей области.

   Tel. 972-4-659-41-49,   Pel.  052-2738854;   Email-tefim@bezeqint.net,
   Site: etuller.narod.ru
                Проза.ру,  Ефим Туллер