Мечи и ножны

о книге Никольский. ПОСТОЯННОЕ ПРИСУТСТВИЕ ЖЕНЩИНЫ. "Иерусалимская антология", 2014, Иерусалим

Когда влажность зашкаливает, или грядет очередная жара – надо написать книгу стихов. И назвать ее примерно так: «Постоянное присутствие женщины».* Как Сергей Никольский, далее просто Никольский. Вот так и сделал – отодвинул жару, задвинул женщин и книгу написал. Про них, родных, любимых иногда не очень:

Высохшие на Западе, увядшие на Востоке,
которым посвящены восторги и эти строки. 

Вряд ли такое создаст безусый юнец, порхающий в примавере чувственных инициаций. Он и о женщинах, девушках – ничего не знает совсем. Очевидно, и старый пень с опустившимся на полшестого такое не напишет. Хотя советов надает...
Про мальчика и мужа потом разберем. Перед нами – рыцарь из последних. Или все-таки нет?

сутенёр чувиху свою пасёт,
в Нидерландах пишет стихи пиит,
у рояля тенор своё поёт,
бас-профундо своё басит.

Птицы гоношатся, щепка на щепке, сугроб на сугробихе осел. Внимательно читая эту книгу Никольского, хочется иногда с левой засадить автору по яйцам. Это «иногда», натыкаясь на безусловную мудрость автора, как-то превращается в спокойное «да», и примиряешься с его неопознанным другими романтичным сарказмом:

Ушлёпок, недобиток, трагик, эпик
услышит разговор про Belle Epoque
захочет сделать самый точный слепок,
покуда не послышался хлопок…

Всё, стрельба по мишеням – лежа, стоя, сидя и в прочих измерениях камасутры, о которой в книге – ни гу-гу… Или меньше. Это все же война – скажете вы. Да, это война. Война и мир полов – одна  из тем книжки. Поэт смотрит на нас издалека, и спокойно, правильными дозами – выдает, невзирая на наличие сексисток и нимфоманок, плечевых и домашних, за углом и в палате, в 20 и 70 –  свой диалог с тем, кто думает об этом и о них. Целая галерея кармен, лоллобриджид, ведьм и святош – от школьной под-партой до менопаузных старух – здесь. С обвисшими этими и с заросшим тем. И наоборот. Но… как это сделано?! Никольский любит женщину во всех проявлениях – флиртующей, дающей, мстящей и страдающей, иначе просто не состоялась бы Книга, потому

…что когда входит медхен, девушка, мисс, рагацца,
не стоит беспокоиться, клясться и зарекаться,
чтоб избежать ошибок и косяков.

Запросто называя вещи своими именами: в старость приходят чаще дряхлыми, юность беспечна, молодость прожжена, зрелость – сонм греховных «мук и радостей», он и диагнозы ставит аки доктор:

пока рука еще не стучит паркинсоном: SOS,
пока поднимаюсь по лестнице, не вспотев,
и охота любую из встречных дев
поцеловать взасос.

Никольский их целует, раздевает-одевает, молодит и старит – и так по-королевски, что ни одна пропойная ****ь или высоких кровей избранница – не теряют достоинств своих. Обалдел, когда читал и перечитывал, но это – так. А что потом? « А потом закровило, богиня взяла мотовило, перерезала нитку…»
Автор всегда в диалоге (не факт, что вы ответите, читая, но к вам обращаются, эй: убери руку из ее трусов, или наоборот засунь как никто другой), хотя ответа он и не ждет. И созерцательность эта – очень нескользкая, Никольская, оценочная, без обиняков:

Сразу включается ОТК,
проверяет половинки лимона под трикотажем…

Кто-то найдет в таком язвительность, кому-то не хватит присущего мужчинам цинизма, а я бы нашел просто тонкий психологический резонанс, ну вот, например:

Два чувака на двух мотоциклетах
к себе везут владелиц яйцеклеток.

Как это у Никольского получается – наблажить, обворожить и убежать?  Замечательно он это делает – то длинной, увесистой строкой в которой сразу два пушкинских пятистопных, то перекрестной рифмой, то наглым а ля маршак переводом древнего грека, то очень а ля бродским дольником.

Только я и помню язык пропавший,
утёкший вместе с нефтью и жидким газом.

Это еще одна его ипостась – про нынешнее российское время. То там, то тут. Знатно получается, однако.
Но мы отвлеклись от яйцеклеток – суть и поползновения которых на «наше всё» автор раскрывает в своей лимонного цвета книжечке.
Хитрый «летучийголландец» постоянно мигрирует – вот он в Берлине, вот в Амстердаме, вот подался в Швецию, тут вдруг возник на могилах закопанных чьих-то мужей в Приднестровье, или в будуарах их вдов в обоих полушариях на раздачу, снова курит траву до бычка в Гронингене, вот в поезде, бороздящем просторы Апеннинского сапога, а вот опять в самолете из Израиля в оранжевую страну.
Между этими его дурацкими поездками женщины не прекращаются – они живут, любят, пахнут, увлекают, сводят с ума, орут на всю Вселенную, помогают ломать кровати, мять траву и разрушать муравейники.
Редкое качество – без заигрывания и экивоков провозгласить простоту сложных сложностей между мальчиками и девочками, дядями и тетями, бабушками и (оставшимися на съедение бабушкам) дедушками. Очень редкими – с трубкой из венозной серой кожи, с постоянным геморроем или еще хуже.
Ну, а что вы хотели в итоге – косая ждет своих всегда. В очередь.
А пока – этот автор так любит всех его героинь, что даже старая сука с обвисшими грудями – красива – хоть сейчас под кисть на полотно какому-нибудь Дега или Рубенсу.

Где найти одного, чтоб любил с октября и до Пасхи?

Или Моне – его краснофонарных, или Рафаэлю – изысканных с  усиками породы, как в Русском музее до сих пор.

Два тела друг друга коснулись локтями,
потом потащило на автопилоте

Что на самом деле Никольский делает (пардон за вынужденную тавтологию) – он развенчивает некую слащавую романтику, одновременно будучи не циником, но стоиком. Он как будто ведет этих своих женщин сквозь зеркала, мужчин, детей и быт с достатком или без – посмотрите, они ведь прекрасны всегда, в любом проявлении их противоречивой, непонятой нами априори их загадочной натуры.
Эта книга – признание в любви. Не тем пяти-десяти или ста «помню там были нули», как почти у каждого из нас. А просто признание в любви. К каждой женщине, без присутствия которых нам просто ****ец.