Поток иллюзий

Фантастическая повесть

Бог мне свидетель, что я был и всё ещё остаюсь при полном убеждении в несуществовании материи.
Джордж Беркли


Часть первая. Иллюзорные дни

1.
На третьем курсе я влюбился в самую красивую и самую умную девушку на факультете, звали её Кирой. К счастью, проблем со встречами не было, ибо она училась в моей группе. Вела себя Кира очень скромно, но её лицо и вся её стать будто излучали великолепие, превосходство и неприступность. Неудивительно, что мало кто на факультете решался завести с нею даже лёгкий флирт. Если же такой смельчак находился, она бросала на него удивлённый взгляд, и бывалый Дон Жуан начинал что-то мямлить и отступал. Я не был сердцеедом, и опыт обольщений у меня был ничтожным, но молча и нудно преследовать глазами предмет обожания было предприятием заведомо проигрышным. Иное дело — заинтриговать. Ведь если девушка в 18-20 лет начинает чуть больше думать о каком-нибудь молодом человеке, то непременно в него влюбится. Это, что называется, закон природы.

Была у Киры близкая подруга по имени Ася. Скромная, разумная, воспитанная на русской классике девушка, но красотой она не блистала. До университета училась с Кирой в одном классе какой-то элитной ленинградской школы. Обе девушки закончили ту школу с медалью (Кира с золотой, Ася — с серебряной), и обе поступили на биофак. Вот за этой-то невинной Асей и решил я приударить. Идею своего подлого замысла я позаимствовал у Лермонтова, подробно описавшего, как Печорин обольщал княжну Мери. Суть печоринской методики сводилась к раздражению объекта показным невниманием и даже пренебрежением. Я рассудил, что, набившись к Асе в друзья, я автоматически проникну в близкий круг Киры, а, оказывая знаки внимания её скромной подруге, буду постоянно раздражать красавицу, привыкшую ко всеобщему поклонению. Мы с Асей курили на чёрных лестницах, пили кофе на перерывах и весело болтали о чём угодно. Нередко всё это мы проделывали в присутствии Киры. В конце октября 1962 года у красавицы был день рождения, и на него, естественно, была приглашена её ближайшая подруга и, естественно, с её молодым человеком — то есть со мною.

В семь вечера 28-го октября мы с Асей вошли в квартиру красивого пятиэтажного дома на углу улицы Рубинштейна и Пролетарского переулка. Мне казалось, что здесь наконец-то разберусь с неизвестными мне друзьями Киры и оценю свои шансы. Таких друзей оказалось всего двое, и оба были её бывшими одноклассниками. Один, по имени Анатолий — высокий сероглазый парень с военной выправкой был курсантом престижной артиллерийской академии. Другой, Борис, — юркий темноволосый очкарик — учился в московском МГИМО, что указывало на высокий статус его родителей. Оба, безусловно, были влюблены в Киру, но она вела себя с ними очень ровно — доброжелательно и даже сердечно, но не более.
Примерно в полвосьмого всех пригласили к праздничному столу. Пир начали с шампанского. Встал Анатолий, он выглядел молодцом в своей красивой форме. Облегающий китель подчёркивал бугры грудных мышц, ремень стягивал узкую талию.
«Товарищи, — начал Анатолий, — я буду по-военному краток: все мы знаем, какой замечательной девушке исполняется сегодня девятнадцать лет. Да будет она и впредь радовать нас своею красотой, умом и задором!» Естественно, все загалдели и начали чокаться с Кирой. Я был человеком со стороны и потому не бросился первым исполнять сей забавный ритуал. И когда все с нею чокнулись, она внимательно посмотрела на меня и с досадой произнесла:
— А ты, Юра, меня будто и не видишь?
— Да что ты, Кира. Я бы с удовольствием чокнулся с тобой первым, но каждый сверчок да знает свой шесток.
Кира помрачнела. Но будущий дипломат поспешил повысить её настроение.
— Товарищи, внимание! — выкрикнул Борис, жутко картавя. Все замолчали и с весёлыми лицами уставились на невысокого упитанного юношу. — Вчера на меня нахлынули воспоминания о нашем общем с Кирюшей детстве, когда «я был свидетель умилённый её младенческих забав». С тех пор эта девочка не выходит из моей головы. Посему я поднатужился и выдал на гора такой стих:

Я помню ёлку, мандарины,
Я знаю: скоро Новый год.
Лежит Кирюша на перине
И быстрой ножкой ножку бьёт.

Прочтя этот «стих», Борис поднял свой бокал и потянулся к Кире с явным намерением чмокнуть её в щёчку, и в этот самый момент за окном жутко завыли сирены. Кира подскочила к телевизору и включила его. Популярная дикторша с гримасой ужаса на лице кричала в эфир: «Граждане Ленинграда! Воздушная тревога! Воздушная тревога! Бегите в метро. Если метро далеко — бегите в подвал вашего дома».

Бокал выпал из руки студента МГИМО и разбился. Это конец! — сказал он, но его слова потонули в вое сирен.
«Бежим к метро «Владимирская», — не своим голосом заорал Анатолий. — Подлётное время ракет с подлодок 10-15 минут. Должны успеть!»
«Мама, бежим», — крикнула Кира в сторону кухни.
«Нет, ребята, — послышался спокойный ответ, — ноги у меня уже не те, я лучше спущусь в подвал».

На Пролетарском переулке нас подхватила и понесла к Владимирскому проспекту чёрная толпа бегущих людей. Примерно через три минуты мы достигли проспекта и влились в гремящий людской поток, нёсшийся к станции метро. Но на Владимирской площади толпа замедлила свой бег, и возле огромного собора, в пятидесяти метрах от входа в метро, мы остановились. Пропускная способность дверей не была рассчитана на столь мощный людской поток. Рокот многотысячной толпы сливался с истошными криками людей, штурмующих павильон станции. Милиционер с мегафоном призывал товарищей соблюдать порядок, дескать, все успеют, что времени достаточно, что наши ПВО успешно сбивают ракеты противника, но на его увещевания никто не обращал внимания. Проспект изрыгал на площадь всё новые тысячи людей, и мы понимали, что если нас не убьёт бомба, то раздавят напиравшие сзади обезумевшие сограждане.
«Уже двенадцать минут прошло. Может, пронесёт!» — выкрикнул Анатолий. И сразу после его слов чёрный октябрьский вечер превратилась в ярчайший июньский полдень: далеко за нами, вероятно, где-то на Петроградской стороне взошло солнце ядерного взрыва. Все упали на землю. Рядом со мной лежала красавица Кира, её глаза были закрыты. Когда интенсивность света снизилась, она открыла глаза, и застыла, жадно всматриваясь в меня, будто желая унести в вечность мой образ. В тот эпический миг мы оба понимали, что умираем лишь потому, что не вовремя родились. Через несколько секунд в полной тишине сверхзвуковая волна горячего воздуха обрушилась на людей, распластанных на асфальте, ломая их кости, разрывая внутренности... И я потерял сознание.   


2.
Очнулся на своей койке в студенческом общежитии. Ребята спокойно спали. Взглянул на часы — 7-45, но никто не встаёт. Почему? Ведь сегодня понедельник? Пошёл по практически пустому коридору в умывальную комнату, удивляясь, почему народ так долго спит.
— Слушай, разве сегодня не понедельник? — спросил я одинокого студента, выходящего из умывалки.
— Ну, ты, старикашка, даёшь! Меньше пить надо. Сегодня, старичок, воскресенье, а до понедельника, между прочим, ещё дожить надо.
— Как это воскресенье, когда оно уже прошло?
— Да ты взгляни окрест. Видишь, в коридоре только мы с тобой. Если ты и даты не знаешь, то, так и быть, сообщу: «Сегодня 28 октября 1962-го года».
«Боже, но в этот день я был на дне рождения Киры Антоновой», — хотел было я возразить, и внезапно понял, что это был сон.
Первый раз в жизни мне повезло увидеть такой яркий, такой реалистичный сон. Правда, закончился он форменным кошмаром, что, впрочем, неудивительно. В последние дни радио надрывалось, проклиная американских империалистов, мечтающих задушить юную Кубинскую республику. А мой близкий приятель Валера Фёдоров, регулярно слушавший Би-би-си, сказал в субботу, что мир на пороге ядерной войны, что на Ленинград нацелены десятки ракет с ядерными боеголовками, что подлётное время этих ракет всего около десяти минут, и поэтому сейчас самое время бежать к Елисеевскому и раскупать коньяки, а лучше просто бить витрины. Дескать, помирать, так с музыкой.

Я оделся и вышел на тёмную малолюдную улицу. На остановке троллейбуса подошёл к газетному стенду и прочёл в «Правде» письмо Хрущёва президенту Кеннеди, в котором особое внимание привлекали следующие слова первого секретаря:
...мы согласны вывезти те средства с Кубы, которые Вы считаете наступательными средствами. Согласны это осуществить и заявить в ООН об этом обязательстве. Ваши представители сделают заявление о том, что США, со своей стороны, учитывая беспокойство и озабоченность Советского государства, вывезут свои аналогичные средства из Турции...
Чёрт возьми!  возмутился я, — значит, на Кубе всё-таки были наши ракеты! И значит, мы действительно стояли на грани атомной войны. Но, слава богу, Никита пошёл на попятную, а то бы мой сон стал явью.

Из телефона-автомата позвонил Асе, договорились встретиться без десяти семь на углу Рубинштейна и Невского. Полдня просидел в Публичке на Фонтанке. Но с чтением не ладилось, всё вспоминал свой сон. Чтобы развеяться, поднялся в курилку. Там шёл оживлённый разговор о Кубинском кризисе. Студента с физфака — длинноволосого парня с чёрными горящими глазами — возмущало, что мы, молодые люди, планирующее свою только-только начавшуюся жизнь, можем погибнуть, распасться на элементарные частицы не за понюшку табака, лишь из-за того, что у нас и у американцев разная идеология. Я послушал-послушал и сунулся со своим оригинальным мнением: «А может быть, никакой реальной жизни нет, и всё что мы ощущаем — просто сон».
 «Ну, ты, парень, — молоток, с такой позиции тебя не сбить, — засмеялся Лёша — бледный аккуратно одетый студент второго курса философского факультета. — Твоя позиция называется солипсизмом (от латинских слов solus, что значит «единственный» и ipse — что значит «сам»). Это когда человек считает, что единственной и несомненной реальностью является только его собственное сознание. Первым эту идею высказал в начале 18-го века ирландский мыслитель Джордж Беркли. Так что могу тебя поздравить — ты настоящий философ-солипсист, хотя, по моему мнению, таким, как ты, место в сумасшедшем доме», — закончил Лёша и расхохотался весёлым смехом, настолько заразительным, что и я рассмеялся.

Ровно в семь мы с Асей вошли в квартиру Киры. И тут началось. Я увидел и сразу узнал Анатолия и Бориса. Меня охватил ужас: ведь во сне нельзя увидеть тех, кого не встречал в жизни, а тут целых двое. Всё это не укладывалось в моём сознании. Мелькнула дикая мысль, что я во сне, и все эти люди созданы моим воображением на основании предыдущего сна. Но это было уж слишком.
Мы расселись за столом точно так же, как в том сне, и Анатолий поздравил именинницу теми же словами. Потом снова была процедура чоканий, и Кира снова сказала мне, пытливо вглядываясь в моё лицо: «А ты, Юра, меня будто и не видишь?» Когда она произносила эти слова, предо мною вспыхнул её зовущий прощальный взгляд при свете догорающего ядерного солнца. Спазмы сдавили мою гортань, я смотрел на Киру и молчал, но нельзя взглядом передать то, что я чувствовал и знал. С изрядной задержкой я заговорил, почему-то в точности повторяя слова, произнесённые мною в апокалиптическом сне: «Да что ты, Кира, я бы с удовольствием чокнулся с тобой первым, но каждый сверчок да знает свой шесток».
Пришла очередь Бориса, и он снова прочёл свой жалкий стих, правда, в последней строке вместо пушкинской «быстрой ножкой ножку бьёт» он произнёс: «резвой ножкой ножку бьёт». Мелочь, конечно, но она указывала, что всё повторяется, но с небольшими отличиями. Потом Борис, повторяя сон, потянулся чмокнуть щёчку своей Кирюши. Я стоял сам не свой, напряжённый до обморочного состояния в ожидании воя сирен. Но его не последовало, а Кира услужливо подставила мгимошнику свою щёчку.
Когда пришла моя очередь произносить тост, я выступил как простой советский человек с хорошо промытыми мозгами: «Давайте, товарищи, — сказал я, — выпьем за то, чтобы небо над прекрасной Кирой было бы всегда добрым и мирным!»
Публика культурно промолчала, сочтя мои слова неискренними.
Вошла, тяжело ступая, полная женщина с большим блюдом, наполненным фруктами. Все зашумели, расхваливая угощенье, и Борис, приторно улыбаясь, ввернул: «Людмила Петровна, позвольте мне от всех нас поздравить вас с днём рождения вашей прекрасной дочери». «Так это её мать, — мысленно произнёс я и снова перенёсся в свой сон: — Конечно, такая тучная женщина не могла бы добежать до метро».
Наконец народ встал, Анатолий придвинул стол с остатками яств к стене, Кира подошла к новенькой, сверкающей чёрной полировкой радиоле и поставила пластинку с танцевальной музыкой.
Я пригласил именинницу на танец и, танцуя, прошептал ей на ухо: «Кира, я должен сказать тебе нечто очень важное. Пройдём куда-нибудь в другое место». Она безмолвно отвела меня в комнату, где когда-то делала свои школьные уроки, а теперь готовилась к занятиям в университете.
— Ты читала сегодняшние газеты? — начал я.
— Сегодня на это у меня совершенно не было времени. Папу с утра вызвали в Смольный, и весь груз подготовки к празднику лёг на нас с мамой.
— Тогда ты не знаешь, что вчера нас всех могли убить.
— Ты о событиях вокруг Кубы?
— Да, о них. Кира, мы вступили в страшное время. Всё, что мы планируем, через мгновение может стать пеплом. Я знаю, что время признаний ещё не пришло и всё-таки хочу, чтобы ты знала, — Кира, я люблю тебя, тебя одну!
Она была поражена, но не возмущена, скорее, обрадована.
— Юра, я вижу, ты очень эмоциональный мальчик, но какого ответа ты ждёшь от меня, если я тебя, по существу, не знаю?
— И, тем не менее, дорогая Кира, выбирать тебе нужно сейчас. Мир наш страшно зыбок. Ты не должна брать в расчёт, кем станут и что сделают твои поклонники в отдалённом будущем, ибо будущего может просто не оказаться. Женщине бог дал способность оценивать людей непосредственно, интуитивно. Если скажешь мне сейчас «нет», я исчезну, убегу куда-нибудь за Урал, но если скажешь «да», то Анатолию и Борису придётся давать отставку.
— Юра, ты страшно спешишь, ты заставляешь меня решить неразрешимый вопрос. Скажу честно, ты заинтересовал меня. Но я должна знать о тебе больше. Кто ты? Какие у тебя планы? Могу ли я положиться на тебя?
— Ладно, Кира! Ты не знаешь, какой странный и страшный сон я видел прошлой ночью. Я понимаю, что для тебя Кубинский кризис — просто игра политиков, но представь, милая, что на дворе конец октября 40-го года. Что бы ты сделала тогда, зная, что через восемь месяцев весь твой мир перевернётся?
— Юра, не пугай меня и не сгущай краски. На дворе всё-таки октябрь 62-го.
— Милая Кира, всё обстоит, как тогда, а то и хуже, чем тогда. Я понял, ты выбираешь Бориса. Я уважаю твой выбор. Прощай! — сказал я и сделал шаг в сторону двери.
— Юра, не руби сплеча, останься до конца моего праздника. Пожалей меня, — в голосе Киры слышалась мольба.
Я повернулся к девушке, в её глазах блестела влага.

Естественно, я остался. Я понял, что она не отвергает меня с порога, что моим конкурентом является этот жалкий мгимошник. То есть, у меня есть огромные шансы, но для их реализации нужно предпринять нечто из ряда вон. Но откуда было мне взять это «из ряда вон»? — Я пригласил на танец Асю, и протанцевал с нею до конца праздника. К чему мне было грустить? Ведь вечер проходил тихо, без воя сирен.

Наутро 29-го октября, вспоминая тот вечер, я не мог не отметить, что  он во многом повторил мой жуткий сон. Но в вещие сны я не верил, а тех, кто в них верил, называл жалкими мистиками.


3.
Зимой 63-го сразу после сессии я записался на многомесячную практику в Новосибирск. После этого Киру как подменили. Куда делась её гордая недоступность? Теперь красавица заговаривала со мной без всякой надобности и бросала на меня довольно кокетливые взгляды. Как-то случилось, что мы встретились наедине в ожидании автобуса на стрелке Васильевского острова. Говорить о пустяках она не хотела.
— Юра, — начала она, — тот Боря оказался пустым человеком. Он мне не интересен.
— Не означают ли твои слова, что у меня появились шансы? — засмеялся я.
— Какие там шансы, Юра, если я не могу жить без тебя? Ты всех превзошёл. Ты удивительный, ты странный. Меня влечёт к тебе.
— Боже, Кира, но ведь я уезжаю.
— Так ты же вернёшься, а я, как положено глупенькой даме, буду ждать своего благородного рыцаря.
— Кира, почему ты говоришь мне это, когда я не могу отменить поездку в Новосибирск?
— Такова наша жалкая женская природа, Юра. Именно твой отъезд и вынудил меня к этому признанию.
— Поехали в кафе, что в начале Невского, — предложил я.
— Поехали.

Мы сидели, пожирая друг друга глазами, пили шампанское, говорили какую-то малозначительную чушь. Вдруг она схватила мои руки и стала целовать кончики моих пальцев. Этого я не мог выдержать: «Кирочка, что ты делаешь? Запомни, милая, ты богиня, а я простой неприметный смертный. Через семь месяцев я вернусь. И если ты не разлюбишь меня, мы женимся, и проживём вместе до своей, надеюсь, естественной смерти».
— Милый-милый Юрочка, почему в мой день рождения я не сказала тебе «ДА»?
— Боже, — вырвалось у меня, — и это я слышу от неприступной Киры? Воистину, женщины непознаваемы.
— Я должна была понять тебя 28-го октября. Но тогда я ещё не оценила в полной мере твою странность.
— Не кори себя, Кирочка. В тот день мне не следовало требовать от тебя ответственных решений. Дело в том, что накануне я видел сон — страшный сон — и в том сне ты подала мне знак движеньем глаз. Только, ради бога, не расспрашивай меня об том сне. Я хотел бы его забыть.
— Господи, Юра, ты самый здравомыслящий человек нашей группы, и ты что-то говоришь о вещих снах?
— Если любишь, не осуждай. Когда-нибудь я всё тебе расскажу, а сейчас нам надо расставаться.

Через неделю я уже работал в Академгородке, в биохимической лаборатории, разместившейся в здании Института органической химии. С самого первого дня пребывания в Академгородке я понял, что это моё место, что Городок строили и продолжали строить лично для меня. С некоторых пор я испытывал стремление жить подальше от столиц. Конечно, Городок находился всего в 30 километрах от огромного и мрачного Новосибирска, но ходя по тропинкам, проложенным в берёзовых рощах, я чувствовал себя жителем другой планеты. Здесь можно было заниматься наукой, не теряя связи с природой — важнейшим источником моего вдохновения. Я знал, что Академгородок был заложен, чтобы рассредоточить научный потенциал страны на случай атомной войны, и я был с этим вполне согласен. Я встретил здесь приход весны, когда земля освободилась от тяжкого снежного покрова. Видел, как ожили муравейники, как на лесных прогалинах расцвели первые цветы, как занялись строительством гнёзд дрозды, и в мае я услышал пение соловьёв.

Вечером 23-го мая я сидел в лаборатории, измеряя вязкость растворов ДНК, как вдруг меня окликнул женский голос:
— Юрка, ты!
Я обернулся, на меня смотрела девушка из нашей группы, которая в данный момент должна была находиться в Ленинграде.
— Что не узнаёшь? Не ожидал меня тут увидеть!?
Это была Катюха Рыбкина, рядом с нею стояла и улыбалась совершенно незнакомая мне высокая брюнетка.
— Откуда ты тут появилась? — спросил я Катюху.
— Только вчера прилетела. Кстати, познакомься с Валерией — она студентка химфака, приехала на практику в Институт Органики. Представь, в самолёте мы оказались на соседних сидениях. Так и познакомились.
Катюха представила меня Валерии и продолжила свой рассказ:
— Ваш завлаб прикрепил меня к солидной даме — Галине Васильевне. Сначала мне пришлось поехать с нею в новосибирский мясокомбинат за материалом. А потом полдня мы выделяли ДНК. Ни на минуту не могла присесть. Вот только теперь перед уходом прошлась по комнатам поискать тебя. Я ведь должна передать тебе привет от Валеры Фёдорова, от всех наших девушек и, главное, от Киры Антоновой.
— Спасибо, но как ты тут оказалась?
— Да знаешь, как бывает. Моя ленинградская шефиня засобиралась в декретный отпуск, и я попросилась в Новосибирск. Деканат согласился.
«Я думаю, вам есть о чём поговорить, а я тороплюсь на переговорный пункт, — сказала Валерия и удалилась.

Было около семи вечера. Мы вышли из Института Органики и двинулись вверх по Институтскому проспекту. Пешеходов было немного. Катюха оживлённо рассказывала мне о наших общих знакомых: кто женился, кто разошёлся, кто заболел и прочее в этом роде. В лицо нам дул тёплый южный ветер, пропитанный запахами леса и бурно цветущей сирени. А далеко за нами, на севере, за широкой низменной равниной, дымились трубы военных заводов Новосибирска.

 И вдруг всё вокруг будто вспыхнуло, люди, шедшие навстречу, закричали и схватились за глаза. Я повернул голову и боковым зрением увидел полукруг огромного солнца над Новосибирском. И тут же, где-то за Институтом гидродинамики истошно завыла сирена воздушной тревоги. Мы упали на асфальт, через несколько секунд яркость света спала, и мы вместе с десятком людей бросились к лесной тропинке, ведущей к оврагу. Я крикнул Катюхе: «Бежим, до ударной волны ещё целая минута». Слава богу,  мы успели добежать и скатиться на дно глубокого оврага, и тут же над нами пронёсся поток всесокрушающего горячего воздуха. Посыпались ветки и сучья, пыль и гарь заслонили небо. Минут через десять сильный ветер стих, мы вылезли из оврага и побрели по жилой зоне Городка, засыпанной битым стеклом и поваленными деревьями. Северная часть небосклона была скрыта страшной чёрной тучей, и вся равнина под ней была погружена в беспросветную темень, озаряемую молниями. Не успели мы обменяться и парой слов, как совсем неподалёку, где-то над Обским водохранилищем вспыхнуло новое ядерное солнце, мы повернулись к нему спиной и упали на землю. До прихода ударной волны оставалось не более десяти секунд. Мы прижались друг к другу и молча приняли неизбежное.   


4.
Я очнулся на койке своего общежития в недавно построенном блочном доме и несколько минут лежал, снова и снова прокручивая только что пережитый ядерный сон. За окном бесхитростно и нежно пела какая-то птичка, золотые узоры новеньких обоев отражали весёлый утренний свет. Часы показывали 8-50. «Вот он повторный день после атомного кошмара», — подумал я и включил висевший на стене динамик. В девять часов диктор подтвердил, что на дворе действительно 23 мая. Потом зазвучала в исполнении Людмилы Зыкиной душевная песня «Течёт река Волга» про долгую жизнь человека на берегу великой русской реки. «Господи, — подумал я, — как прекрасна жизнь, и вся она может в любой момент погибнуть из-за каких-то заигравшихся маньяков! Какая чудовищная нелепость!.. А впрочем, чего я так убиваюсь? Ведь никто же не погиб. Это был просто сон», — успокоил я себя и стал собираться на работу.

Я уже подошёл к выходной двери, когда вспомнил, что не побрился. Вернулся, привёл себя в порядок и, наслаждаясь свежим воздухом, пропитанным ароматом сирени, энергично зашагал к Институту. Мелькнула мысль, что в прошедшем, ненастоящем, дне утро протекало иначе. 
«Юрка! Подожди!» — окликнул меня молодой женский голос. Я повернулся, ко мне почти бежала Катюха Рыбкина, за нею едва поспевала Валерия, с которой я познакомился во сне.
— Как я рада, что ты попался нам на глаза — зачастила Катюха, —  а то мы даже дороги к Институту не знаем? Я только вчера прилетела из Ленинграда. Здесь так здорово! Наши девицы шлют тебе привет. И мисс Антонова, конечно! — А эту красивую девушку зовут Валерия, она с химфака, приехала на практику в Институт органической химии. Мы летели в одном самолёте, оказались в соседних креслах, так и познакомились.
Надо сказать, эту Катюху в Ленинграде я, как говорится, «в упор не видел». А тут, на тебе, хошь не хошь, изображай дружеские чувства». Училась она средне, и внешность её была средняя. Светло-русая блондинка. Одутловатое бледное лицо, бледно-серые глаза, мясистый нос, да и губы слишком мясистые, но главный недостаток — большие, с заметным наклоном вперёд зубы. Нрав её был очень весёлый, она постоянно смеялась, и эти зубы плясали перед глазами окружающих. Она жила в роскошной квартире на Невском, неподалёку от Пассажа. Я ни разу у неё не был, но те, кто бывали, дивились величине жилплощади и обилию роскошной мебели. Впрочем, описывая Катюху, я не обмолвился о главном её достоинстве — большой, красивой груди. Про обладательниц такого богатства завистливые деревенские бабы говорят: «В ней вымя, что в дойной коровы».
В лаборатории, нас, точнее Катюху, уже ждал заведующий. Мельком взглянув на меня, он предложил ей какое-то время поработать со мной, чтобы овладеть методами выделения ДНК из разных тканей крыс.
В тот же вечер Катюха пригласила меня в своё общежитие, где собиралась весёлая молодёжная компания. Там я немного выпил, подзакусил и даже потанцевал под пластинку. Катюха рассказывала забавные истории из своей жизни, говорила, как она любит науку, но слабоватая память не даёт ей шансов пробиться в отличницы, зато она прекрасно готовит, и «народ в отпаде» от её кушаний. Вся эта информация явно предназначалась для моих ушей, и я слушал, ибо живя в Ленинграде, ничего этого не знал. И теперь подумал, что эта, казалось бы, пустышка, на самом деле довольно интересный человек. Более всего меня удивило, что Катюха накоротке с детьми многих питерских художников и писателей. Жонглирование фамилиями знаменитостей придавало её историям милую изюминку.
Когда я уже собрался уходить, она пригласила меня, что называется, на последнее танго и тихо поведала, прижавшись всей грудью, что давно наблюдает за мной, и приехала на эту практику, чтобы поближе со мной познакомиться. Но она ни на что не претендует, ибо знает, что моё сердце отдано достойнейшей Кире Антоновой. Похвалилась, что в личной жизни у неё полный порядок. Что её парень — коренной петербуржец — всем хорош, но, к сожалению, на три года её младше. Я постарался уверить Катюху, что это вовсе не недостаток. Так тихо и обыденно закончилось во второй раз 23 мая 1963-го года.

День за днём встречаясь с Катюхой в лаборатории и ведя с нею бесхитростные беседы, я незаметно привыкал к ней. И даже стал находить у неё какие-то плюсы. Однажды она пригласила меня к себе в общежитие на пирушку с её знакомыми. Я пришёл. Мы весело болтали, и вдруг её знакомые куда-то испарились. Какое-то время я думал, что они вернутся, но по таинственному выражению лица Катюхи понял, что всё подстроено.
Она коварно улыбнулась, дала мне в руки стопку водки, чокнулась, и мы выпили. Потом она заглянула в мои глаза  и совершенно неожиданно впилась мне в губы, только стукнулись наши зубы. Это столкновение зубов мне совсем не понравилось. Я вспомнил наши нежные поцелуи с Кирой и инстинктивно дёрнулся от Катюхи. Но она пустила в ход свои ловкие руки и заставила меня всё забыть. Вот тебе и слабый пол. Она — некрасивая и глупая женщина — в два счёта овладела мною. Конечно, её пышная грудь внесла свой вклад в моё грехопадение. Лишь выйдя на улицу, я понял, что совершил гигантскую ошибку. Надо было устоять. Я догадывался, что теперь она возьмёт надо мною верх. Так всё и вышло. Секс победил меня, и я стал терять голову. Теперь эта Катюха с её бюстом и диким темпераментом заставила меня взглянуть на неё с другой стороны. Конечно, по уму и красоте она проигрывала Антоновой, но привычка — великая вещь. К Катюхиной внешности я быстро привык, а что до ума, то, как известно, в массе своей женщины умом не блещут, но мы всё равно их любим.

И вдруг в конце июня в лаборатории появилась моя Кира! Она прилетела на какую-то конференцию студентов старших курсов, о которой я не имел ни малейшего понятия. Кира предложила мне прогуляться к Дому учёных, где проходила конференция. Не прошли мы и сотни шагов, как она обрушила на меня лавину вопросов и подозрений. Оказывается, Катюха написала какой-то питерской подружке о своих успехах на любовном фронте, а та рассказала об этом ещё кому-то, и наконец интересный слух достиг ушей Киры. Она сверила его с содержанием моих писем и поняла, что со мной надо что-то делать.
Мне было стыдно рассказывать Кире о своём позоре, поэтому я попытался оправдаться, ссылаясь на перебор алкоголя и злой умысел Катюхи. К моему удивлению и немалой радости, Кира простила мне измену. Видимо, уже смирилась с нею и нашла в моём беспутном поведении и свою долю вины.

Кира оказалась чрезвычайно энергичной девушкой. Никогда бы не подумал, что можно так быстро провернуть столько хлопотных дел. Она позвонила на нашу кафедру и сказала, что в Новосибирске ей предложили интересную тему для курсовой работы, и она просит оформить ей командировку. Ленинградские руководители не возражали и позволили красавице-отличнице и дочери крупного номенклатурного работника сделать курсовую там, где она хотела.
Получив добро из Ленинграда, Кира полностью взяла мою жизнь в свои руки. Более того, она сняла номер в гостинице и устроила мне медовый месяц. Через пару недель мы расписались, и моё будущее оказалось предопределённым. Так что в середине октября мы покинули Сибирь и зажили в любви и согласии в престижном районе Ленинграда.

Всё было прекрасно, но те два дважды прожитых дня не давали мне покоя. Что это было? А вдруг те дни, что закончились моей смертью, протекли на Земле на самом деле? Если так, то истинное время сейчас должно быть на два дня больше календарного. И тогда должен сбиться график наступления солнечных и лунных затмений. Ведь их время рассчитывается астрономами с точностью до долей минуты. Сбой расписания затмений вызвал бы переполох в научном мире. Но я всё-таки позвонил в Пулково и, выдержав насмешки астрономов, убедился в том, что все затмения 63-го и 64-го годов прошли в полном соответствии с расчётами, сделанными задолго до моих страшных снов. Значит, Солнечная система не заметила появления двух лишних дней, да и все люди, окружавшие меня, их не заметили. Выходит, эти дни мне действительно приснились. Я довольно часто вижу сны, но, как правило, они тусклы и бессвязны, а те апокалиптические были поразительно яркими и чёткими и ничем не отличались от реальности.


5.
Наконец, я решился рассказать о своих кошмарах Кире — самому близкому мне человеку. Она внимательно выслушала мой отчёт, провела ласковой рукой по моему лбу и щекам и стала уговаривать меня всё бросить и съездить на месяц на Юг, в Кисловодск или Мацесту. Я, конечно, возмутился, стал уверять Киру, что с нервами у меня всё в порядке, тогда она предложила мне поделиться своими сновидениями с самым эрудированным нашим сокурсником — с Валерой Фёдоровым.
В тот же день в восемь вечера приехал Фёдоров. Вынул из кармана пальто поллитровку водки, со стуком поставил её на кухонный стол и сказал мне:
— Ну, давай, выкладывай, что тебя так сильно достало.
— Ты же знаешь, Валера, у нас с тобой всегда были прямые, честные отношения. Я не помню случая, когда бы врал тебе, или строил против тебя какие-нибудь козни. Всё это говорю, чтобы у тебя не возникло подозрений, что я тебя разыгрываю.
— Ладно, старик, с введением проехали, переходи к изложению фактов.
— А факты, Валера, один другого невероятнее. Дело в том, что два дня своей жизни я прожил дважды.
— И что это за дни? — сухо спросил Фёдоров.
—  Первым был 28 октября 1962-го, вторым — 23 мая 1963-го. И вот только сегодня —  21-го февраля 1965-го — я решился об этом рассказать.
И я в присутствии Киры пересказал ему все события тех злополучных то ли дней, то ли снов. Фёдоров с каменным лицом выслушал меня, и, скривив губы в брезгливую улыбку, сказал:
 — Если бы не твоё нудное введение, я бы точно подумал, что меня разыгрывают. Впрочем, и после этого введения я не могу отделаться от мысли, что вы с Кирой почему-то решили надо мной подшутить. Однако после розыгрышей и шуток смеяться надо, а тут плакать хочется. Мне кажется, дорогой Юра, тебе следует обратиться к психиатру. У тебя странное повреждение ума: ты смог придумать красочно и в деталях целых два никогда не существовавших дня. Забавно, что одного такого дня тебе почему-то показалось мало, — подленько хихикнул Фёдоров.
— Ты явно переоцениваешь мои творческие способности, — ответил я.
— А что мы знаем о возможностях нашего мозга? К тому же, 27-28 октября 62-го мир действительно стоял на грани ядерной войны. Мне кажется, ты тогда элементарно перетрусил, и этот животный страх, помноженный на силу воображения, породил развёрнутую галлюцинацию твоего первого жуткого сна.
— А как ты объяснишь, что людей, якобы созданных моим больным воображением, я потом встретил в реальности?
— Ну и что? — Фёдоров с трудом сдерживал негодование. — Реально был только один единственный день 28-го октября, на базе которого твой перепуганный мозг породил ещё одну копию того дня. Я назвал бы её иллюзорным днём.
— Но, Валера, я повторяю, тот иллюзорный день я пережил ДО реального дня 28-го октября.
— Такой сбой в ощущении времени обычное дело в психиатрии, — фыркнул Фёдоров.
Тут в разговор вмешалась Кира:
— Нет, Валера, вечером 28-го октября Юра совершенно точно говорил мне, что накануне видел какой-то ужасный сон.
Фёдоров нахохлился, выпил ещё стопку водки и ушёл, сказав на прощанье, чтобы я поменьше думал. Но для меня поменьше думать, всё равно что поменьше дышать.

После ухода Фёдорова мы с Кирой перешли в гостиную и какое-то время безмолвно сидели в глубоких креслах. Я первым нарушил тишину:
— Давай порассуждаем. Оба иллюзорных дня заканчивались моей гибелью, однако наутро я как ни в чём не бывало оживал в своей постели. Значит, все ужасы ядерной атаки и все иные события тех двух иллюзорных дней я проживал, лёжа в своей постели. Но самое странное: в дни побуждения многое из страшных снов повторялось в реальности, только ядерных взрывов не было. Нам надо постараться найти этому хоть какое-то объяснение. Ведь всему на свете должно быть объяснение.
Кира молчала, и на лице её застыло выражение полнейшей отрешённости. Такого странного выражения лица я у неё никогда раньше не замечал. Мне даже показалось, что она меня не слышит.
— Одно несомненно, — продолжил я намеренно громко, — люди, которых я впервые видел в ужасных ядерных снах, затем появлялись в реальной жизни. Значит, кто-то закачивал в мою голову информацию о них. Стало быть, существует Некто, назовём его для простоты Оператором, кто следит за моей жизнью и даже управляет ею. Я не исключаю, что этот Оператор имеет информацию о всех жителях Земли и об их планах на предстоящий день.
И тут я услышал звонкий раскатистый хохот Киры. Меньше всего ожидал я от неё такого легкомысленного отношения к моим выстраданным мыслям.
— Почему ты хохочешь? — спросил я с обидой. 
— А разве ты сам не видишь, что вытекает из твоей забавной гипотезы об Операторе?
— Давай, рассказывай! А я послушаю, как философствуют красивые женщины.
Злорадная усмешка искривила губы Киры.
— Вот и послушай. Представь себе, что твой Оператор играет в игру под названием «Эволюция человечества». В ходе этой игры люди могут делать всё что угодно, но их общая численность не должна опускаться ниже определённой критической черты. Если же в какой-то день большинство людей погибает, то информацию о том апокалиптическом дне Оператор стирает из памяти человечества, и заставляет нас прожить неудачный день сызнова.
— Почему? — воскликнул я.
 — Потому что есть великий закон Гераклита, который гласит, что в одну реку нельзя войти дважды. Поэтому новый вариант дня будет обязательно отличаться от стёртого и, скорее всего, он окажется более благоприятным для человечества. К тому же Оператор, прекрасно зная структуру созданного им людского общества, всегда может подкинуть особую информацию какому-нибудь президенту, или верховному партсекретарю или ещё кому-нибудь. И игра в эволюцию человечества будет успешно продолжена.
— И всё вокруг, и даже этот наш с тобой разговор, всё это игра какого-то Оператора?! — возмутился я.
— Будь реалистом, Юрочка! — неожиданно громко захохотала Кира. — Наша реальность — это то, что мы видим и чувствуем. Но я вполне допускаю, что только Оператор живёт в настоящем реальном мире. Мы же — в состоянии, подобном яркому сну. Мы видим себя, живущими полноценной жизнью: ходим на работу, беседуем с сотрудниками, друзьями и родственниками, встречаемся с незнакомыми людьми, едим и пьём,  размножаемся и умираем, но при этом мы совершенно неподвижны. И такие же сны видят все люди, всё человечество.
Это рассуждение Киры потрясло меня. Я вспомнил, как 28-го октября 62-го в курилке Публички я ляпнул: «А может быть, никакой реальной жизни нет, и всё, что мы ощущаем — просто сон». И теперь моя Кира говорила, фактически, то же. Мистический ужас охватил меня. Успокоившись, я спросил:
— Но кто же мы на самом деле? Как мы на самом деле выглядим?
— Да никак мы не выглядим, —  как-то зло заговорила Кира, — мы просто игральные фишки! У нас есть память и устройство, наделяющее нас тем, что мы гордо называем душой. Оператор загружает нас информацией о нашей внешности, болезнях и привычках, о том, как мы кажемся себе, и о том, как нам кажутся другие участники игры. У нас, как таковых, нет ни мяса, ни костей, нет реальных перемещений в пространстве, а ход времени нам задаёт календарь Оператора. Наша истинная плоть — это информация. Но, как известно, информация не состоит из атомов. Забавным получился наш мир, не правда ли?
«Чёрт возьми! И это говорит моя Кира! Никогда бы не подумал, что она способна на такой высокий полёт», — пронеслось в моём сознании.   
— А почему только я увидел те два ужасных сна? — продолжил я наш разговор.
— Я думаю, это произошло из-за технической ошибки Оператора. Почему-то информация о двух апокалиптических днях не была удалена именно из твоей памяти. Эта ошибка доказывает, что Оператор не Бог, ведь Бог ошибаться не может.
— Получается, что за нами следят.
— Да и пусть себе следят! Это нестрашно, ведь ОНИ охраняют человечество от вымирания. Было бы наивным полагать, что мы без посторонней помощи могли бы выпутаться из Кубинского кризиса. А кризис конца мая 1963-го мы даже не заметили, хотя, скорее всего, он был связан с попыткой одной из сторон нанести противнику безответный удар. Но уже в конце 64-го президенты и верховные вожди вполне осознали, что в ядерной войне победителей быть не может.
— И ты тоже игральная фишка? — вырвалось у меня.
— Безусловно, но... — она не договорила, ибо я перебил её.
— Кира, я не верю, что ты стандартная фишка, играющая роль женщины.
— Это почему же? — возмутилась жена.
— Да хотя бы потому, что исключительная красавица не может быть исключительной умницей. У такой фишки должно быть особое предначертание.
Кира вдруг посерьёзнела и одарила меня острым, проникающим в душу взглядом — холодным, как лезвие клинка.
— Юра, мне кажется, ты выходишь за рамки своего игрового поля, — процедила она и криво усмехнулась.
И страшное подозрение закралось в мою душу — Кира не та, за кого себя выдаёт. Она — ИНАЯ.



Часть вторая. Иллюзорные годы

1.
В начале 66-го мы с Кирой разошлись. Никогда бы не подумал, что совершенство так утомительно. Кира напоминала мне Элен Курагину из «Войны и мира» с такой же совершенной внешностью и с такой же холодной душой. Она никогда не ошибалась и даже не болела. Формальной причиной развода была моя супружеская неверность. Я изменил ей всё с той же Катюхой. Когда я признался Кире в своём маленьком преступлении, она лишь фыркнула, осудив меня за неудачный выбор. Дескать, кругом столько красивых девушек, а я выбрал такую неказистую и, ко всему прочему, «полнейшую дуру». Я рассердился и сказал, что Катюха, хоть и дура, но небездушна, и потребовал развода. «Ну что ж, дорогой, уходи, но на мою жилплощадь не рассчитывай», — сгрубила Кира. Возможно, ей показалось, что я женился на ней ради квартиры в центре Ленинграда. Кончилось тем, что я вообще уехал из Северной столицы и нашёл работу в Новосибирском Академгородке, в лаборатории, где проходил преддипломную практику.

Вскоре я женился, получил однокомнатную квартиру в хрущёвке и зажил спокойной семейной жизнью. Моя Ариадна — доброе, кроткое существо — уступала по красоте Кире, и уж, конечно, была далеко не так умна, но я прощал ей все её несовершенства, когда она одаривала меня своим необыкновенным, лишь ей свойственным взглядом. Если бы я жил лет двести назад, то назвал бы её взгляд волшебным. Он непостижимым образом заражал меня верой, что на свете нет ничего невозможного, что мы с нею можем всё, нужно лишь чаще смотреть в глаза друг другу.

Горбачёвскую перестройку я запомнил по бесконечным собраниям, на которых осмелевшие сотрудники критиковали администрацию Института за косность и некомпетентность. Но с этим ещё можно было жить, а вот начало Ельцинской перестройки мы ощутили по резкому обнищанию, по разбеганию предприимчивых молодых людей в богатые страны Запада, и даже дочь наша уехала в США. И всё-таки мы с Ариадной не унывали и, погрузившись в работу, пережили лихие 90-е.
В нулевых годах жить стало легче, но подошло время болеть. В 2012-ом жена умерла. Я вышел на пенсию и погрузился в сумеречную жизнь. На здоровье особо не жаловался, разве что голова по утрам стала покруживаться. Одни лишь воспоминания о далёкой доперестроечной эпохе скрашивали моё существование. В тех грёзах я видел свою Ариадну молодой, красивой и здоровой; да и я казался себе другим — энергичным, изобретательным, а временами даже талантливым.
И вдруг в один летний вечер 2019-го ко мне постучались, я открыл дверь и ахнул — передо мной стояла Кира.
Моё изумление имело две причины. Во-первых, я не ожидал её увидеть, а во-вторых, она выглядела точно так же, как 53 года назад.
— Кто вы? — промычал я, лихорадочно соображая, не внучка ли это Киры, или, может быть, её поздняя дочь.
— Что? Не узнаёшь? Не узнаёшь свою первую жену?
— Кирочка! Ты! — и мы бросились в объятья друг друга.

Я провёл её в комнату, опустевшую после смерти Ариадны. Здесь я не убирал, да там и нечего было убирать. Усадил Киру на диван и протёр влажной тряпкой полированный журнальный столик. Приготовил кофе и сел в кресло напротив нестареющей Киры.
— Рассказывай, твой вид вызывает у меня ассоциацию с романом Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». Как тебе удалось так сохраниться, может быть, ты тоже заключила сделку с нечистой силой?
— Дорогой Юрочка! Ты же давно подозревал, что я немножко отличаюсь от обычных людей. Чтобы ты лучше меня понял, слегка перефразирую Писание: «Я пришла к тебе творить волю Пославших меня». Есть, Юрочка, дела поважнее нашей обыденной жизни. Неужели ты не видишь, что наш человеческий мир катится в пропасть?
— Кира, пойми, моя жизнь подходит к концу, и мне на всё человечество, по большому счёту, наплевать, хотя я, признаться, не вижу, что именно ему грозит.
— Однако расчёты, Юрочка, показывают, что лет через пять на Земле разразится ядерная война. Тебе не надо объяснять, что это значит. Не забывай, у тебя есть дочь и внучка, неужели тебе и на них наплевать?
— Ладно, Кира, или как там тебя называют, давай ближе к делу. В чём цель твоего появления?
— Ты бы не отказался помолодеть лет на тридцать?
— Какой дурак бы отказался!
— Но за это надо потрудиться. Короче, дорогой, ты должен не допустить распада СССР — события, резко изменившего ход истории человечества.
Я сидел обалделый, а она, глядя на меня в упор своими ясными голубыми глазами, говорила вкрадчивым голосом приятные вещи, о том, что только я могу выполнить задание Внешнего мира. После семи лет одиночества я, конечно, развесил уши, и она, увидев это, завершила свою льстивую речь словами: «Давай выпьем хорошего вина» и потянулась к своей сумке.
— Послушай, Кира, но как изменить ход уже свершившейся истории? Я вообще не вижу, как может один человек, бесконечно далёкий от власти, серьёзно повлиять на грядущее.
— Но Юра, Их сверхкомпьютер выбрал твою фишку, значит, ты можешь. Дерзай, дорогой, а сейчас давай выпьем и поспим (я несколько утомлена перелётом из Южного полушария).
Мы выпили по стакану её «вина», и я провалился в сладкий сон.


2.
Проснулся рано утром под тяжёлым ватным одеялом. Рядом ровно дышала молодая Ариадна. Стоящие на табурете механические настольные часы показывали без десяти семь. Голова взорвалась от сладчайшей мысли: «Неужели я действительно попал в прошлое?» Осторожно, чтобы не разбудить жену, встал и подошёл к большому зеркалу. На вид мне было от силы сорок. Лишь на висках поблёскивала седина. Гладкая кожа стягивала мускулистое тело. Подтянул живот, расправил плечи, поиграл грудными мышцами — «Чёрт побери, но как же приятно быть молодым!» В ванной бросилась в глаза нелепая стиральная машина цвета морской волны с архаичными валиками для отжима белья. Но только омерзительно солёная болгарская паста «Поморин» окончательно убедила меня: «Я в Советском Союзе». Бросился на кухню и включил висевший на стене репродуктор. И как раз пропикал сигнал точного времени, после чего дикторша сообщила: «Новосибирское время семь часов, сегодня пятница 14-ое июня 1985-го года».
Выключил радио и оглядел кухню: пара покосившихся навесных шкафов, кухонный стол, накрытый потёртой клеёнкой, старая электрическая плита, ни чайника, ни кофейника, ни микроволновки. Открыл водопроводный кран, подождал, пока сойдёт ржавая вода. В алюминиевом ковшике вскипятил кофе. Кроме хлеба и молока ничего съестного не нашёл. Решил, что для первого завтрака хватит. Подошёл к спящей Ариадне, и не удержался — прикоснулся губами к её румяной щеке. Она вздрогнула, и я ощутил тонкий яблочный аромат, исходящий от её губ и ноздрей.
— Юрочка, что так рано? — в широко раскрытых глазах Ариадны читалась лёгкая досада. — Не успела сон досмотреть. Мне приснилось, что мы сидим на нашем косогоре и смотрим на склон, покрытый цветами, а в воздухе летают бабочки и стрекозы. И я говорю тебе: «Давай сбежим вниз к речке». Мы встаём, ты берёшь меня за руку, моё сердце радостно колотится и ... и в этот момент ты меня разбудил.
— А мне приснилось, что я много лет живу где-то далеко-далеко, и мне там очень-очень плохо. Теперь радуюсь, что это был сон.

Ариадна встала и подошла к окну, ярко освещённому июньским солнцем. Через тонкую ткань длинной ночной рубашки просвечивало её стройное тело. «Юрочка, посмотри в окно, — зазвенел её молодой сочный голос, — похоже, наконец-то и к нам лето пришло!» Сказав это, она направилась в ванную. Я с восторгом следил за её лёгкими грациозными движениями. Вспомнил, как Ариадна выглядела в свои последние годы, страдая от страшной болезни. А сейчас передо мной была цветущая женщина, которая в свои 44 выглядела не более, чем на 35. Та же лёгкая походка, те же полнокровные губы, такие же румяные, сверкающие чистотой щёки. Подумал: «На этот раз Они отбросили мир на 34 года назад и снова сохранили мне память о прежнем варианте жизни. Как же я Им благодарен!» 
После утреннего кофе Ариадна сказала: «Сегодня на работе не задерживайся. Надеюсь, ты не забыл, что после обеда приезжает Даша со своей подругой Леной Булыгиной. Постарайся быть любезным с девочками. Посиди с ними и поболтай, ты же можешь быть милым, если захочешь».

Целый час я ходил по Городку — непривычно тихому и обветшалому.
При входе в Институт прекрасно знающая меня вахтёрша потребовала показать пропуск. Порылся в карманах и нашёл его.
С волнением вошёл в лабораторию — сотрудники не без осуждения взглянули на меня. Только моя любимица Мариночка позволила себе высказаться:
— Что случилось, Юрий Викторович? Где вы пропадали? Мы уже хотели вам звонить.
— Извините, ребята. Такая погода! Прошёлся по Городку и даже в лес заглянул, — ответом был сдержанный смех сотрудников.
— Вы становитесь сентиментальным, — усмехнулась Мариночка.
— Вы правы. Я знаю, это верный признак приближения старости, но что тут поделаешь.

В 11 в комнату вошёл мой самый близкий институтский приятель — Егор Ильич Логунов. Это был весёлый приятный человек, и он любил веселить других, рассказывая забавные анекдоты. Все от души хохотали, когда он брежневским голосом, будто с трудом ворочая языком, выговаривал: «К чему мне титулы и церемонии, зовите меня просто — Ильич». Этот анекдот Егор часто повторял, вот и повелось в Институте называть его «Ильичом». Интересно, что это прозвище Логунова ничуть не обижало, видимо, льстила ассоциация с основоположником. Я бросился к приятелю, жадно пожал его красивую руку и чуть не расплакался от нахлынувших чувств — ведь в 2011-ом я присутствовал на его похоронах. Подскочила повеселевшая Мариночка и налила нам чаю. Насмотревшись на живого Ильича, я спросил его:
— Дорогой Егор Ильич, скажи мне, что творится в стране и в мире?
Тот бросил на меня удивлённый взгляд со смыслом «будто сам не знаешь».
— Провозглашено ускорение и новое мЫшление. Горбачик призывает всех к обновлению. А в магазинах всё, как было, — то есть полнейший вакуум. Моя тёща вчера простояла два часа в очереди за пачкой сливочного масла (больше в одни руки не давали).

Около полудня появился ещё один мой  сотрудник — грузный и неряшливо одетый Василий Толкунов. Он с усилием заставил себя улыбнуться, сел за стол, размял рукой одутловатое лицо, и до меня донёсся запах спирта. Мариночка поставила перед ним стакан чаю, но Толкунов пить не стал, а извлёк из своего громоздкого портфеля пачку Беломора и закурил. Я смотрел на него и вспоминал, сколько бед доставил мне этот человек с его пристрастием к спиртному. И семейная жизнь его пойдёт прахом, и всё кончится тем, что в разгар Ельцинской перестройки он подастся в священники. А сейчас Логунов сидел передо мной и мрачно курил, видимо, выжидая момента заскочить в фотобокс и принять 50 кубиков неразведённого спирта.

Когда в старости я думал о прожитом, в мою голову лезли события, доставившие мне радость, а теперь в свои якобы 45 я вспоминал о будущих несчастьях близких мне людей. И лучше бы я всего этого не знал. Знание будущего накладывало ответственность. Вставал вопрос, должен ли я теперь подстилать соломку перед падением каждого своего знакомого (что невозможно чисто технически) или сосредоточиться на чём-то одном, способном одним махом улучшить судьбу многих.

Зашёл в библиотеку, почитал поступившие журналы. Боже! весь мир пережёвывал давным-давно открытые вещи. Мне стало ужасно досадно. Сейчас я мог предсказать массу открытий, и уж, во всяком случае, ту пару, что выпала на долю нашего коллектива. И тут на меня навалилась смертная тоска. Ради чего теперь работать? Исследовательский процесс терял смысл — и неинтересно, и даже нечестно. Прошёлся по коридорам и встретил многих, уже для меня умерших людей. Особенно поразила встреча с директором, которому осталось жить меньше года, и он этого не знает.
Шёл домой с чувством, что надо что-то делать, что я не могу тупо повторять свою прежнюю жизнь. Уже на подходе к дому понял: надо брать отпуск. За полтора месяца попробую адаптироваться к новой обстановке, а там видно будет.

Когда открыл дверь своей квартиры, меня встретили взрывы весёлого девичьего смеха. На диване в гостиной сидела моя восемнадцатилетняя дочь Даша и рядом с нею изящная светловолосая девушка, которая показалась мне очень молоденькой. «Я Лена! — незнакомая девушка спрыгнула с дивана и весело протянула мне для рукопожатия свою худенькую ручку. — Я подруга вашей дочери. Она много рассказывала мне о Вас и об Академгородке, так что попасть сюда и увидеть всё своими глазами стало моей мечтой!» — сказав это, она улыбнулась так широко и так щедро, что я сразу проникся к ней симпатией. Подумал, что легко выдержу три дня её присутствия в своём доме.
Мы выпили за встречу, после чего пропали даже остатки напряжения. И тут я вспомнил эту Лену. Вспомнил, как она вначале очаровала меня и как предала впоследствии и меня, и Дашу. Сейчас же передо мной сидело милейшее грациозное создание.
«Хотите, я что-нибудь вам спою?» — воскликнула Лена, увидев висевшую на стене гитару. «Папа любит протяжные песни, спой ему что-нибудь русское народное», — предложила Даша. Я с удовольствием отметил, что моя дочь красивее своей подруги, но, безусловно, уступает ей по способности налаживать общение с незнакомыми людьми.
Лена сняла с гвоздя гитару, провела ладонью по её полированному корпусу, проверила  настройку и наконец ударила по струнам. Она выбрала «Меж высоких хлебов затерялося», будто знала, что я люблю эту песню. Пела негромко, но очень правильно, очень искренне, чётко выговаривая проникающие в душу некрасовские слова, и я, заслушавшись, растрогался и простил девушке её будущие мелкие прегрешения. Подумал, что если мне удастся подправить будущее, то и она, может быть, не ожесточится и останется тем же милым тонко чувствующим существом.
На другой день я с девушками ходил на наш садовый участок. Дорожка шла через лес, и Лена время от времени отбегала в заросли и возвращалась,  держа в руке букетик земляники со спелыми ароматными ягодами, а потом, лукаво улыбаясь, заставляла меня оценить их на вкус.

Через три дня Булыгина уехала, и я мог наконец заняться планированием своей новой жизни. Сначала хотел всё обсудить с Ариадной, но как она могла мне помочь? Не мог же я рассказать ей, что три дня назад вернулся из будущего. Решил отложить обсуждение этого вопроса на месяц. Пожаловался Ариадне, что чувствую себя опустошённым, и что мне нужен отпуск. Верная жена не возражала.


3.
В первый день отпуска я отправился на наш любимый косогор в зоне ботанического сада. Сияло солнце, пели птицы, свежий ветер отгонял комаров. Я сел на густую, ещё по-весеннему нежную траву и в первый раз серьёзно задумался, как спасти мир. Ведь я никто, у меня нет никаких связей. Почему я оказался в 85-ом? что в этом году особенного? Вспомнил, что в марте 85-го пришёл к власти Михаил Горбачёв. На мой взгляд, именно это и было первым событием, направившим жизнь страны (да и всего мира) в новом направлении. Но ОНИ бросили меня в июнь. Почему в июнь? что должно случиться в ближайшее время?
Может быть, они имели в виду чернобыльскую катастрофу? Но нет, та случится только 26-го апреля 86-го. Что же произойдёт в этом месяце? По милости Егора Ильича, я кое-что знал об авиакатастрофах. Дело в том, что в 80-е Ильич носился с нелепой идеей, что крупные катастрофы как-то связаны с фазами растущей луны. Я не соглашался с приятелем, но он горячо отстаивал свою странную точку зрения. Из-за жарких споров с ним я хорошо запомнил даты самых страшных авиакатастроф 80-х. Я знал, что в этом году они произойдут 23-го июня, 10-го июля и 12-го декабря. Кстати, первые две катастрофы действительно произойдут при растущей луне, но третья случится в день новолуния.
И всё-таки сокрушили Советский Союз не катастрофы, а неспособность Партии вывести страну из экономического застоя. В начале 80-х во всех слоях советского общества муссировалась простенькая идея, что причина всех бед кроется в преклонном возрасте партийного руководства. Фактически, эта идея и возвела на партийный Олимп молодого, крепкого и бойкого Михаила Горбачёва. 
Однако энергичные попытки неопытного лидера быстро вывести страну из застоя привели к обратному эффекту — к заметному снижению уровня жизни населения. И тут Горбачёв совершил фатальную ошибку — он решил, что в провале его политики «ускорения» виноваты недобитые брежневцы, которые вставляют ему палки в колёса. Началась классическая борьба царя-реформатора с консервативными боярами. Чтобы завоевать поддержку интеллигенции и Запада, Горбачёв заговорил об общечеловеческих ценностях, о духовности, о гласности и о новом мышлении. Однако критика «бояр» привела к неожиданному для Горбачёва результату — массами овладела идея о безнравственности Партии. Эта идея, в конечном счёте, и предопределила распад страны. Кто же надоумил генсека КПСС — «убеждённого ленинца» — укрепить свою власть с помощью пропаганды либеральных ценностей?
Два человека могли это сделать: жена Раиса и старый лис — Александр Яковлев. Любая русская женщина, если её хорошенько поскрести, окажется православной христианкой и даже язычницей, поэтому Раиса, наверняка, приложила руку к возрождению так называемой «духовности», но она никоим образом не могла хотеть развала СССР. А вот Яковлев, по его собственным словам, действительно хотел этого. Почему? — Не знаю. Возможно, он просто сводил с кем-то счёты, а может быть, тщеславный «архитектор перестройки» страдал Геростратовым комплексом разрушения.
Но кем была (вернее, кем является) Раиса Горбачёва? Дочь скромного инженера-путейца родилась в забытом богом алтайском Рубцовске, с золотой медалью окончила школу в Башкирии, поступила на философский факультет МГУ, защитила диссертацию, занималась преподаванием в вузах. Выглядит она, как типичная интеллигентная дама. Подтянута, со вкусом одета, умеет себя вести в любом обществе. По слухам, имеет огромное влияние на Горбачёва. Вот если бы объяснить ей, чем закончится правление её мужа ... но как на неё выйти?

На следующее утро, несмотря на отпуск, я отправился в лабораторию. В районе 11 часов, когда я весело болтал с Мариночкой, вошёл Ильич. Мариночка тут же поставила перед ним стакан чаю. Ильич отпил глоток, потом картинно закурил и, запрокинув голову, погрузился в созерцание творимых им дымовых струй. Дав приятелю пару минут на это занятие, я спросил его, что ему известно о Раисе Горбачёвой.
Ильич явно обрадовался вопросу, который позволял ему блеснуть знанием тайн околокремлёвских сфер. Сделав значительное лицо, он ответил:
— Моя двоюродная сестра Надежда — одна из бывших жён кинорежиссёра с фамилией на «Д» — была когда-то знакома с Ниной Мамардашвили — женой крупного философа Мераба Мамардашвили. В избранном обществе его называют грузинским Сократом.
— Ну и что? — перебил я Ильича.
— А то, что Нина прожила несколько лет в одной комнате с Раисой Титаренко, будущей мадам Горбачёвой.
— В общаге МГУ?
— В какой ещё? — Ильич сделал недовольное лицо.
— Вот это да!
— Но это не всё, коллега! — Ильич наклонился ко мне и зачастил приглушённым голосом. — В те же времена два студента МГУ — Мераб Мамардашвили и Михаил Горбачёв — тоже жили в одной комнате, но в другом общежитии. Так, представь себе, эти молодые люди повадились хаживать в гости к Раисе и Нине, и кончилось тем, что все они переженились. Мераб взял в жёны Нину, а Горбачику досталась Раиса. Тогда всем казалось, что больше повезло Нине, но они ошиблись. Ведь Нина с Мерабом через десять лет разошлись, а Раиса фактически стала соправительницей огромной Советской империи.
— Ну и где теперь та Нина?
Ильич откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.
— Да, чёрт знает, где? Надо спросить у Надьки. Хочешь, я позвоню в Москву?
— Так звони, — засмеялся я.
И он тут же позвонил.
Оказалось, Нина Мамардашвили живёт в Москве и в данный момент проходит курс повышения квалификации для преподавателей вузов. И всё это происходит в здании психологического факультета МГУ на Моховой.

Уже 19-го июня я был в Первопрестольной. Поселился в Академической гостинице, благо запасся липовой командировкой в Институт общей генетики. Утром 20-го зашёл в психологический корпус МГУ, где проходили лекции по переподготовке преподавателей вузов. Но как отыскать среди полусотни слушательниц ту Нину? Пришлось поспрашивать у женщин солидного возраста. И одна из них указала мне на бывшую жену грузинского Сократа.
Я дождался конца лекции и, заняв удобную позицию в коридоре, стал просматривать людей, выходящих из аудитории. Наконец вышла и Нина Мамардашвили. Кстати, выглядела она ничуть не грузинкой — симпатичная русская блондинка: высокий лоб, серые глаза, тонкие губы, волевой подбородок. Весь её облик — статная фигура, аккуратная причёска, деловой серый костюм — источал самодисциплину и принципиальность. Я подошёл к ней и, волнуясь, заговорил:
— Простите, Нина, к сожалению, не знаю вашего отчества, я Юрий Викторович Пургин, научный работник из Новосибирского Академгородка, вы не могли бы уделить мне пару минут. Мне сказали, вы учились в МГУ вместе с Раисой Максимовной Горбачёвой.
— Во-первых, моё отчество Филипповна. Как у главной героини романа Достоевского. А во-вторых, я не только училась с Раей, но и прожила с нею четыре года в одной комнате общежития на Стромынке.
— Нина Филипповна, я хочу, чтобы вы познакомили меня с Раисой Максимовной.
Весь неприступный преподавательский облик Нины моментально испарился — передо мной стояла сбитая с толку немолодая женщина.
— С чего бы это? — чуть ли не заикаясь, пробормотала она. — Я не видела Раю уже много лет, но, главное, зачем она вам? Рая теперь первая дама СССР, и она не может встречаться с кем угодно.
— Вы, конечно, правы, но меня не интересует Раиса Максимовна как таковая... Дело в том, что я обладаю чрезвычайно важной информацией, от которой зависит судьба нашей страны, а, возможно, и всех людей на Земле.
Нина окинула меня презрительным взглядом.
— Докажите мне, что вы не сумасшедший и не аферист? Может быть, мне вызвать милицию? Или санитаров?
— Нина Филипповна, я научный работник, кандидат биологических наук, занимаюсь молекулярной генетикой. С психикой у меня всё в порядке, и мне понятна ваша реакция. Возможно, на вашем месте я бы реагировал точно так же.
— Юрий Викторович, если у вас есть важная информация, то почему бы вам не обратиться к товарищам из компетентных органов?
— Характер моей информации слишком невероятен. Кагэбэшники меня либо выгонят, либо арестуют, либо засунут в психушку. Меня может понять только умная деликатная женщина, вроде вас или Раисы Максимовны.
— Тогда говорите мне.
— Нина Филипповна, вы не жена генсека. Чем меньше людей будет знать то, что знаю я, тем лучше всем. Вам нужно лишь поверить мне на слово.
— Чего же вы хотите конкретно?
— Вы должны пригласить Раису Максимовну в какое-то место, где я мог бы поговорить с нею с глазу на глаз.
— Так всё-таки какого рода информацией вы обладаете?
Я огляделся по сторонам.
— Давайте сядем где-нибудь в уединении, и я кое-что вам приоткрою.
— Хорошо. Надеюсь, скамейка во дворе корпуса вас устроит?
— Вполне.

Мы вышли из здания факультета и нашли уединённую скамейку.
— Ну, говорите, — потребовала Нина.
— Попробуйте принять мои слова серьёзно... — Нина кивнула. — Я знаю будущее.
У Нины округлились глаза.
— В каком это смысле? Как предвидение? Как футурологический расчёт?
— Нет, я просто знаю будущее, как факт.
— Извините, но этого не может быть. Вы что? Гадаете на картах, или, — Нина сделала презрительное лицо — обладаете даром предвидения, вроде того, что у болгарской шарлатанки Ванги?
— Повторяю: я не гадаю, я знаю.
— Докажите, — сухо потребовала Нина.
— Хорошо, но пообещайте, что после моего доказательства вы организуете мне встречу с Раисой.
— Идёт. Хотя уверена, что вы ничего мне не докажете.
— Отлично. Какое сегодня число?
— С утра было 20-е июня 1985-го.
— Тогда слушайте. Если память мне не изменяет, то через два дня ¬— 23-го июня произойдёт ужасная авиакатастрофа. В небе над Атлантикой, в самолёте Боинг-747 индийской авиалинии взорвётся бомба, и 329 человек погибнут.
Нина с ужасом взглянула на меня.
— Вы говорите страшные вещи, но не забывайте, я окончила философский факультет и не могу верить в такие штуки.
— Давайте поступим так. Если я прав, то в шесть вечера 25-го числа я встречаюсь с вами возле касс в фойе кинотеатра «Россия». Естественно, Вы, Нина Филлиповна, придёте одни.

25-го июня я зашёл в вестибюль «России» и стал через стекло наблюдать за людьми, которые поднимались к билетным кассам. Около шести появилась Нина, и она была одна. Естественно, я не мог знать, сколько людей наблюдают за нею из засады. Но надо было решаться. Я сбежал к ней. Нина была сильно возбуждена.
— Юрий! — чуть ли не вскричала она. — Вы оказались правы. Ужасная катастрофа!
— Вы связались с Раисой Максимовной?
— Да, связалась. Более того, она решила поговорить с вами сегодня же, прямо сейчас. Пойдёмте, я отведу вас к ней.

 
4.
Некоторое время мы шли по Пушкинской улице, потом свернули в какой-то тихий чистенький переулок. Пройдя по нему метров сто, нырнули в узкий проход между домами и оказались во внутреннем дворике старинного двухэтажного особнячка с зарешечёнными окнами. «Допрыгался! — раздалось в голове. — Это же ловушка!» Взглянул на Нину — на её лице играла загадочная улыбка: «Вот, Юрий Викторович, мы и прибыли к месту назначения. Вам туда, — она указала глазами на изящный портик с двумя белыми колоннами и добавила: — Прощайте, Юра! Успеха вам!»

Собрав в кулак своё жалкое мужество, я отворил массивную дверь и оказался в небольшом полутёмном вестибюле. За деревянным барьером сидел крупный мужчина в спортивном костюме. Увидев меня, он приветливо улыбнулся: «Юрий Викторович, не так ли? — я молча кивнул. — И всё-таки, пожалуйста, предъявите ваш паспорт». Я трясущейся рукой полез во внутренний карман пиджака и вручил ему свою «краснокожую паспортину». Привратник внимательно её осмотрел, потом остановил взгляд на моём лице, видимо, сверяя его с фотографией, и вернул паспорт. «Проходите в кабинет №2. Второй этаж, первая дверь налево». Я без труда нашёл этот кабинет и, когда уже собрался открыть его застеклённую дверь, из комнаты напротив вышел офицер МВД и, не сказав ни слова, быстро и технично провёл руками вдоль моего тела от подмышек до щиколоток. Ничего не найдя, прохрипел: «Проходите!»

В кабинете №2 в большом кожаном кресле сидела-утопала изящная женщина в светло-бежевом костюмчике. Я сразу узнал в ней Раису Горбачёву. Она дежурно улыбнулась, и, не вставая, указала пальцем на кресло напротив. Я сел.
— Юрий Викторович, — раздался её негромкий суховатый голос, — я, конечно, навела о вас справки и получила прекрасные характеристики. И всё-таки я немножко перестраховалась. Дверь не пропускает звука, но охранник наблюдает за нами. Вообще-то, я привыкла доверять людям, но таков протокол. Учтите, товарищ Пургин, при малейшем подозрении я дам знак охране. Скажите спасибо, что я категорически запретила записывать наш разговор, так что говорите всё, что сочтёте нужным.
— Спасибо, Раиса Максимовна, а я уж было испугался, что попал в руки органов.
Лицо Раисы оставалось серьёзным.
— Юрий Викторович, Нина Филипповна сказала мне, что вы каким-то непостижимым образом предвидели произошедшую позавчера авиакатастрофу. Знали точную дату и точное число человеческих жертв. Как вы это узнали? Не могу себе представить, что у вас есть какие-то связи с индийскими террористами.
— Естественно, ни с какими террористами я не связан. Однако я знаю, что подобные катастрофы произойдут в этом году ещё 10-го июля и 12-го декабря. Случатся они в разных точках земного шара, что полностью отметает возможность моего участия в их подготовке.
— Так всё-таки, откуда у вас это ваше знание будущего?
Волнение перекрыло мне горло. Я вдруг осознал, как нелепо прозвучит моё объяснение, но отступать было поздно.
— Из моего сна! — выпалил я. — Я понимаю, как трудно Вам в это поверить, но неделю назад я увидел очень яркий сон, неотличимый от яви. В том сне я жил обычной жизнью: ел и пил, смотрел телевизор, общался с родственниками и сотрудниками, работал, писал статьи, ездил за границу. За короткое время этого яркого сна я прожил более тридцати лет, достиг старости и даже вышел на пенсию. Вы не представляете, как я обрадовался, когда наконец проснулся. Мне снова было 45, и рядом со мной безмятежно спала моя жена, которую я похоронил и оплакал в том странном сне.
Естественно, я не запомнил всего, что мне приснилось. В памяти остались лишь крупные события и некоторые яркие эпизоды.
— Как скоро вы догадались, что ваш сон был вещим? — в светло-карих глазах Раисы вспыхнул огонь искреннего интереса.
— Да прямо в день пробуждения. В тот день к нам должна была приехать дочь со своей подругой, которую мы с женой никогда не видели, но в том странном сне я её видел и хорошо запомнил, ибо она со мной слегка пофлиртовала. И вот, представьте, именно та девушка из сна и приехала, и она снова со мной флиртовала.
— И всё-таки, — Раиса сделала насмешливое лицо, — допустим, вы откуда-то узнали о планах террористов взорвать самолёт, а теперь морочите мне голову, рассказывая байки про вещие сны. Как вы докажете, что узнали про позавчерашнюю авиакатастрофу именно во сне?
— Этого я доказать не могу. Но я надеялся и надеюсь, что вы мне просто поверите.
— Чего ради? И вообще, ради чего вы явились ко мне? Может быть, вам не дают покоя лавры Вольфа Мессинга, и вы хотите занять должность какого-нибудь тайного советника с хорошим жалованием и квартирой в Москве?
«Всё пропало, — подумал я, — она мне не верит». Моё сердце бешено заколотилось, и я бросился в последнюю атаку.
— Я пришёл к вам, потому что мне открылось во сне будущее нашей страны, и оно мне не понравилось. Раиса Максимовна, вы окончили философский факультет. Скажите откровенно, вы верите в Бога?
Раиса была сбита с толку.
— Я не исключаю его существование, — проговорила она нетвёрдым голосом. — Но мне не хотелось бы погружаться в область, не имеющую отношения к обсуждаемому вопросу.
— Вы не верите мне потому, что я не могу доказать вам содержание своего сновидения, но допускаете существование Бога, хотя прекрасно знаете, что доказать это абсолютно невозможно. Короче, всё упирается в вопрос веры. Кстати, вещие сны — неотъемлемый компонент любой религии.
Раиса задумалась.
— Хорошо. Хотя сама возможность видеть будущее, представляется мне невероятной, но интуиция подсказывает, что Вы не водите меня за нос. Москвича я и слушать бы не стала, но Вы сибиряк, а сибиряков я уважаю, — некое подобие улыбки скользнуло по усталому лицу жены генсека. — Ну и что же, по-вашему, случится с нашей страной?
— А то, что Советский Союз, через шесть лет распадётся. Все союзные республики отвалятся от Российской федерации. И всё это произойдёт из-за ошибок вашего мужа.
 — Не могли бы Вы быть поконкретнее насчёт этих ошибок? — лицо Раисы помрачнело.
— Михаил Сергеич, оказался в моём сне слишком доверчивым. Два человека исказили его благие начинания. Первым был Александр Николаевич Яковлев. Его политика гласности, сокрушила всякие иллюзии насчёт прошлого СССР, превратив историю великой страны в череду уголовных преступлений партийных функционеров всех рангов. Если критика Хрущёва касалась в основном личности Сталина, то в эпоху Гласности все лидеры — от Ленина до Черненко — стали отъявленными негодяями. Естественно, после этого интеллигенция потребовала отменить однопартийную систему и лишить КПСС её властных функций. Увы, интеллигенция не догадывалась, что тем самым она требовала убрать главные скрепы, держащие вместе народы СССР. В конце 86-го пост первого секретаря Московского горкома Партии займёт опаснейший честолюбец Борис Ельцин, который сразу  развернёт бурную деятельность по подрыву устоев страны.
— Что Вы предлагаете?
— Я уверен, что нужно удалить подальше Александра Яковлева и ни в коем случае не допускать к реальной политике Бориса Ельцина.
— Похоже, Вы тоже хотите отметиться в истории? — гримаса презрения снова появилась на лице Раисы.
— Раиса Максимовна, я обратился к вам, как к человеку с блестящим образованием и имеющим влияние на генсека, а Вы, я вижу, продолжаете считать меня мелким жуликом. Что ж, у Вас ещё есть время проверить моё знание будущего. Запомните даты грядущих катастроф — 10-е июля и 12-е декабря этого года, 28-е января и 26-е апреля 86-го. Вообще, 86-й год прославится своими катастрофами. Но я молю Вас не ждать этих ужасных событий, а действовать, ибо главными катастрофами для страны будет приход к власти Яковлева и Ельцина.
— Не допустить этих людей к власти не проблема, — медленно и значительно произнесла Раиса, — но что значит действовать?
— Мне кажется, Вам стоит вдуматься в известное изречение Дэн Сяопина: «Не важно, кошка чёрная или белая, но если она может ловить мышей — это хорошая кошка».
Какое-то время Раиса оторопело смотрела на меня, потом сжала кулачки и заставила себя улыбнуться.
— Кажется, я улавливаю смысл высказывания товарища Дэна. Неважно, как называется политический строй страны, лишь бы её экономика развивалась, и люди  становились богаче...
— Вы умная женщина, — поспешил я подбодрить Раису, — сделайте, чтобы Михаил Сергеич первым делом съездил в Китай и поговорил бы по душам с Дэн Сяопином. У этого китайца есть, чему поучиться.
— Да, Юрий Викторович, задали Вы мне задачку, —  Раиса впилась глазами в меня, будто пытаясь проникнуть в мои мысли. — Но я Вас настоятельно попрошу, — глаза Раисы грозно сверкнули, — никому, слышите, никому не говорите о своих снах. Если будете держать язык за зубами, Вас никто не тронет. Это я вам гарантирую. Но в противном случае, сами знаете, всякое может случиться.
Я внимательно посмотрел на хрупкую женщину, утонувшую в большом чёрном кресле. Теперь от неё зависела судьба страны. 

Выйдя из особнячка с зарешечёнными окнами, я быстро вернулся на Пушкинскую и пошёл по ней в сторону Кремля. На углу со Столешниковым переулком спустился в пивную, в знаменитую «Яму». Отстояв небольшую очередь, взял большую кружку светлого пива и не спеша выпил, закусывая мелкими креветками. В хорошем настроении выбрался из Ямы и направился к своей гостинице. Внезапно меня снова охватил страх. Ведь власти знают, где я ночую, так что в руках Раисы будущее не только страны, но и моей жалкой жизни. Значит, я должен переночевать там, где никакой КГБ меня не достанет. Я выписался из гостиницы, поехал на Ленинградский вокзал и взял билет на ночной пассажирский поезд до Питера.

Лишь забравшись на вторую полку, я стал успокаиваться. Знакомый с детства мерный перестук колёс навевал чувство безопасности. Несколько раз прокрутив в памяти свой разговор с Раисой, я наконец осознал, что сделал доброе дело. И волна счастья прокатилась по моей душе. Перед засыпанием подумал:
— Что изменилось в моём мировоззрении после открытия иллюзорных дней? На удивление мало. Просто потерпела крушение ещё одно антропоцентричное заблуждение, что мы самые сложные существа на свете, и потому нельзя построить робота, способного думать и чувствовать, как мы. Но вот оказалось, что мы не более, чем виртуальные персонажи какой-то изощрённой компьютерной игры. И есть Операторы, которые хотят, чтобы эта игра продолжалась как можно дольше. Странно, но меня совершенно не волнует, кто эти Операторы и где Они обитают. Всё это мелочи, главное — Они ЕСТЬ, и они о нас заботятся.


5.
В девять утра я нажимал на кнопку дверного звонка квартиры моей первой жены. Открыла страшно старая мать Киры. Всмотревшись в моё лицо, она прослезилась:
— Юра, вы? Как я рада вас видеть! Кирочка, глянь, кто к нам пожаловал!
Вышла Кира. Она выглядела, как всегда, то есть идеально.
— Юрка! Проходи! Боже, сколько лет прошло!
— Да уж, — хохотнул я, — лет 70 пронеслось, не меньше.
— Ха-ха-ха, — зазвенел чистый смех Киры, — а мы всё ещё неплохо выглядим.
— Ты одна? Ни за кого не вышла?
— Одна. Сначала пожила немного с Валеркой Фёдоровым, но выгнала его, когда поняла, что он любит не меня, а мою квартиру. Потом пожила с красавцем артиллеристом (ты видел его на моём дне рождения в 62-ом), но и его вскоре прогнала. Увы, военные не для меня.
— Знаешь, Кира, я пришёл к тебе, чтобы напиться до бесчувствия. Поддержишь?
— Твоё желание, Юрочка, для меня закон. Ты был моей главной любовью.
— Кира, сколько тебе лет?
— Столько же, сколько тебе, Юра.
— Как ты относишься к Горбачёву?
— Ещё один кремлёвский мечтатель.
— А к его Раисе?
— Её мне искренне жаль.
— Почему? Это ж первая леди, жена будущего президента СССР.
— Жена калифа на час, — голос Киры стал жёстким.
— Ну, положим, не на час, — я задумался, считая месяцы.
— О да! Его президентское правление продлится целых 22 месяца, — усмехнулась Кира.
— Вчера я сделал всё, чтобы его правление продлилось чуть дольше.
— Молодец! Не зря я явилась к тебе в предвоенном девятнадцатом. Добро пожаловать в наш клуб пророков.
— Кира-Кира, что же мне теперь делать?
— Делай то, что делал в прошлой жизни.
— Не могу.
— Тогда займись чем-нибудь несложным.
— Где я такую работу откопаю? Историей я, пожалуй, бы занялся, но деньги за это не заплатят. Признаюсь, более всего, мне хочется куда-нибудь убежать и спрятаться от властей. Ведь Раиса мне не простит, когда увидит, что 10-го июля разобьётся советский самолёт. Боюсь, она признается во всём Горбачику, и мне не миновать знакомства с КГБ.
— Да не заботься ты о таких пустяках. Если что, я тебе помогу. А сейчас давай выпьем за встречу.
Мы выпили, поговорили о прошлом и о будущем, и меня потянуло ко сну.

Проснулся в своей постели в Академгородке. Было светло, электронные настенные часы показывали восемь. Встал и ощутил лёгкое головокружение. Подошёл к окну. Солнце сияло на восточной стороне небосклона — значит, ещё утро. Берёзы покрыты ярко-зелёной, свежей листвой — значит, на дворе лето. Зашёл на кухню — на стене календарь, раскрытый на странице «Июль 2019». Глянул в зеркало и мужественно принял возвращение в старость. Тоска одиночества навалилась на меня. Вспомнил о кошке, которая всегда громким мяуканьем приветствовала моё пробуждение. В поисках своего верного товарища зашёл в гостиную и чуть не вскрикнул — на диване спала моя Ариадна. У её ног лежала свернувшаяся калачиком кошка. Неужели я попал во время до её болезни? Но она умерла в 2012-ом, а красочный календарь на кухне указывает на 2019-й. «Боже! Они вернули мне Ариадну», — прошептал я. Ариадна открыла свои чудные глаза и улыбнулась. Конечно, она была старенькой, но по-прежнему прекрасной, во всяком случае, для меня.

Внимательно осмотрел комнату. Те же шкафы, тот же журнальный столик, те же кресла, но где батареи центрального отопления? Вместо них в проёме между шкафами стоит аккуратный электроконвектор. Включил телевизор с огромным экраном. В последних известиях сообщили о работе на Марсе объединённой советско-китайской экспедиции. Сказали, что главная цель учёных — исследовать равнину «Эллада» — самую обширную и самую глубокую вмятину на поверхности красной планеты.

«Юра, — сказала Ариадна, — сегодня я чувствую себя бодрее обычного, и у меня возникла смелая мысль: А не прогуляться ли нам по лесу в районе Ботсада? Помнишь, как в молодости мы любили те места».
После завтрака мы вышли из дома. Ариадна взяла меня под руку, и мы довольно бодро двинулись в путь. На территории лекарственных растений сели на скамеечку и долго молча смотрели на разноцветный цветочный ковёр. Потом подошли к косогору.
— Помнишь, как мы собирали тут лесную клубнику? — спросила Ариадна.
— А помнишь, как тут второго июля мы снимали с травинок окоченевших от холода кузнечиков? — добавил я.
— Помню. Это было в 72-ом. Мы только-только взяли отпуск, и тут эти заморозки.
— И всё равно мы прекрасно провели тот отпуск, если отвлечься от Дашкиной ветрянки. Кстати, где сейчас Даша?
— Ну, ты даёшь! Не помнишь, где твоя родная дочь?
— Прости, милая. Что поделаешь? Склероз берёт своё.
— Мой бедный Юрочка, похоже, тебе пора браться за кроссворды... А Даша сейчас в Пицунде, отдыхает в пансионате «Литфонд».
— Ух, ты! — вот и всё, что я смог произнести.
—  Давай спустимся к речке, —  предложила Ариадна.
— Но потом надо будет подниматься, — предостерёг я.
— Но ведь ты мне поможешь? — Ариадна взглянула на меня, и я снова увидел в её глазах тот волшебный огонь, что заворожил меня более полустолетия назад.