Ещё раз о прошлом, незабываемом

                Предисловие

     Последняя моя книга: ”Повести о былом и настоящем”, которую зачастую считают автобиографической, что не совсем так, включала в себя всё изданное мною ранее, однако многое, о чём хотелось сказать, не договорено.
   
    Причин тому несколько.

    Кое о чём было трудно рассказывать, в силу того, что многое произошедшее (с последующими большими неприятностями для меня), было связано с людьми, от которых я менее всего ожидал подобное.

    Другая причина: слишком подло, а иногда изощрённо поступали те, кто на разных этапах моего становления просто хотел меня использовать в своих личных корыстных целях.
   
    И, наконец, для многого ещё не пришло время.

    Но настоящее постепенно становится прошлым, и уже про многих “героев” можно сказать словами Пушкина: “Иных уж нет, а те далече”, причём, о некоторых это можно сказать достоверно, о других - гипотетически в силу возможного их возраста на сегодняшний день. Ну, а до кое-чего нужно было элементарно дозреть, несмотря на свой уже весьма приличный возраст и немалый жизненный опыт…


Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

С. Есенин

    Так писал про себя великий поэт, ещё не дожив до тридцати. Что же может сказать человек, вдвое старший? Наверное, всё зависит от конкретной личности.
    Ещё недавно после издания своего сборника я думал всё, хватит! Хватит бумагу изводить. Но мне часто попадают в руки рассказы, очерки Ионы Дегена, Марка Азова. А они ведь старше меня на целое поколение, и какое – военное поколение! А как пишут! Сразу могут сказать – это просто таланты! Да, несомненно! Но, главное, мне кажется, что всё это, пишется с душой,  которая  у них намного шире обывательской.
    К счастью, я сам себя, и моё окружение меня к обывателям не относят, да и графоманией я не страдаю.
    Например, от “лестных” предложений быть нештатным корреспондентом, что в молодости, что значительно позже, я отказывался.
    После предисловия можно, наверно, и начать собственно рассказ.

    Начало третьего года службы в Армии, город Стрый. Я уже не молодой “салажонок”, а бывалый “воин”, как обращались к нам высоким “штилем” политработники высокого ранга на  встречах с нами.
    На данный момент, я являюсь младшим сержантом, командиром отделения роты охраны, и по “совместительству” неосвобождённым секретарём первичной комсомольской организации.  То есть продолжаю ходить в караулы, или начальником небольшого караула, или помощником начальника большого караула – стоянки самолётов. Подразделение роты охраны было самое “чепешное” во всём нашем корпусе дальней авиации.
    Перед самым моим призывом, семнадцать человек из нашей роты попали в дисбат.
    Это я говорю для того, чтобы было понятно, какое внимание должны были уделять воспитательной работе в нашем подразделении политработники всех уровней. Во всяком случае, подполковник Чукардин (фамилия подлинная), замначальника политотдела корпуса, находившегося в Виннице, каждый раз по прибытии в наш гарнизон, и при обязательном посещении нашей роты, всегда пожимал мне руку.  Это при моём-то звании и фамилии… 
     Кстати, по поводу фамилии. О её нестандартности для тогда ещё Советского Союза, мне напомнили спустя “всего” двадцать пять лет перед защитой кандидатской диссертации в Московском Государственном Университете. Но об этом позже.
    Итак, в один из дней моей третьей военной зимы, я заступил начальником караула склада боеприпасов.
    По существовавшему тогда уставу гарнизонной и караульной службы, начальник караула отвечает абсолютно за всё происходящее в карауле, подчиняясь при этом только дежурному по части и командиру своей роты.
    Дежурный по части обязан был проверять караулы в течение  ночи. Начальник же караула должен был в свою очередь немедленно обо всём докладывать по телефону в штаб части, в случае нарушения устава.
    После того, как я уже заступил в наряд вместо сменяющегося начальника караула, я, как обычно, начал обход караульного помещения.
    Заглянул и  в комнату размещения собаководов - в этом карауле по ночам, по почти трёхкилометровому периметру территории, выставлялись сторожевые собаки.
    Передо мной предстала следующая картина: в комнате за столом сидит командир отделения собаководов, несколько его подчинённых, водитель автомашины, привезший нас, и один из его друзей, который приехал вместе с ним - и все вместе, дружно выпивают. То есть самая настоящая групповая пьянка, и где – в карауле!
    Командир отделения собаководов служит вместе со мной уже третий год. По уставу, как я уже говорил, должен тут же доложить дежурному по части, Все присутствующие об этом хорошо знают.
    На мой вопросительный взгляд, мой старый сослуживец отвечает, что его тётя прислала ему домашнего вина и протягивает мне стопку. Понятное дело, что спаивать меня он не собирается, но если я приму её от него, то это значит, что докладывать дежурному по части я не стану.
    Я прекрасно его понимаю и принимаю эту стопку, В ней какая-то красноватая жидкость, менее ста граммов.
    Выпиваю и спрашиваю, почему это вино такое крепкое. “Так ведь, домашнее же”, отвечает он.
     Когда я вышел оттуда, понял, что всю предстоящую ночь мне нужно быть бодрым и начеку.
     Выпитые неполные сто грамм, крепкого, как я тогда думал вина, на свежем морозном воздухе довольно быстро выветрились.  К тому же, на своей не так уж и давней преддипломной геологической практике на севере во время обучения в техникуме, я прошёл очень даже неплохую “закалку”.
     Всю ночь я, как и положено, сам разводил часовых на посты и не сомкнул глаз. Под утро приехал дежурный по части, старший лейтенант Лопочук, секретарь комитета комсомола части, который естественно меня хорошо знал. Он сменил на этой должности интеллигентнейшего капитана Овсянникова, технаря по образованию. Сам Лопочук был настоящий пехотный “Ванька взводный”, что особенно чувствовалось по его регулярным политзанятиям, которые он проводил по долгу службы.
     Никаких замечаний у него не было, и он укатил восвояси.
     Буквально на следующий день, после смены, в казарме, я узнал, что кто-то в аэродромной роте украл канистру спирта. Было извещено, что все, кто что-либо знает об этом, должны сообщить начальству.
     Я сразу понял, что “вино”, которое пробовал в карауле, было разбавленным закрашенным спиртом.
     Конечно, никому я ничего докладывать не собирался. Хотя, нисколько не сомневался, что скоро всё станет известно, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
     Не собирался я докладывать не только потому, что в детстве не раз перечёл “Три мушкетёра” и пр., просто это противоречило моему внутреннему “я”, хотя прекрасно понимал, что если ничего не скажу, мне же потом будет хуже.
     И, действительно, и воришку вскоре нашли и выяснили, кто, когда, с кем и сколько.  К этому имели отношение, по-моему, водитель с его другом. Остальная публика не очень страдала, как сейчас говорят, моими комплексами и выложила всё, что было и чего, как говорится, не было.
     Оргвыводы последовали незамедлительно. В первую очередь меня немедленно переизбрали с должности секретаря комсомольской организации роты, как было сформулировано “за нарушение устава гарнизонной и караульной  службы, выразившегося в употреблении спиртных напитков в карауле”. Действительно, было буквально только употребление.
     На моё место был “избран” старшина срочной службы Лановчук, с семью классами образования и годичной полковой школой. Я запомнил его ещё с карантина, по  его любимому выражению: “Бери трапку и мой пол”. Не стали меня повышать и в звании, как собирались, а объявили выговор по строевой линии.
     При этом замполит на общем собрании части сказал, что, учитывая безупречную службу в течение всего периода, меня не наказывают более строго. Да и в караулы меня начальником больше не посылали, только помощником или разводящим.

     Насчёт “безупречной” службы.

     И на постах я спал, а как же можно было не спать, когда стояли по десять суток бессменно.  Причём, умудрялся спать по ночам и в большие морозы.   
     Закутывался в тулуп, опирался руками на колючую проволоку и стоя дремал.  Меня в это время охранял товарищ с соседнего поста. Потом мы менялись местами. 
     Просто меня никогда не могли поймать, хотя многим сержантам это очень хотелось. Но, до сих пор, спустя десятилетия, я очень чутко сплю, как днём, если приходится, так и ночью.
     А бывали раньше пьянки в карауле?  Конечно. Недаром рота была самая “чепешная” в корпусе. И я до этого один раз участвовал в общей пьянке в этом же карауле. Это было предыдущим летом на День Авиации. Но, во-первых, я тогда не был начальником караула, а во-вторых, и это самое главное, мы пили не ворованный спирт, а обычный украинский “спотыкач”, то есть самогонку. На этих бутылках с самогонкой в пору было рисовать череп и две кости. И никто ни на кого не доносил и не “закладывал”.
     Все последовавшие наказания я близко к сердцу не принимал. Главное, что меня не лишили возможности заниматься на курсах по подготовке в ВУЗ.
     И в самоволки я ходил, молодой всё-таки был.
     Но самое страшное во всём это было то, что всё это время я был в подвешенном состоянии.  Это всё тянулось почти до самого лета и держало меня в большом напряжении.
     Как пел, потом Газманов по другому поводу, тогдашняя жизнь била меня “по натянутым нервам”. Это, к сожалению, очень сказалось на моём здоровье некоторое время спустя.
     Приезжал как-то после этого в часть и Чукардин. Я помню, как мы солдаты, сержанты сидели в беседке в ожидании обеда. Он подошёл, поздоровался со всеми, а меня он как бы и не заметил.
     Расстроился ли я, обиделся? Нет, конечно! Пока я был нужен, то можно было и оказывать показное внимание, а так…
     И я это прекрасно понимал. Просто у него не хватало интеллигентности,  элементарного такта.  Так это, как у говорят у нас в Израиле:  “Его проблемы”. 
     Как-то на территории гарнизона, после всех описанных событий, в начале лета, я столкнулся с майором, нашим замполитом.
Я спросил его: бывало ли в его в жизни, что-либо подобное моему случаю. Что-то в нём располагало меня к откровенности. Просто он, наверно, был порядочным человеком, насколько это было возможно в то время и в том месте. Он мне сказал:
     “Ещё хуже. Однажды даже был разжалован до старшего сержанта”.
     Но это не помешало ему, когда мои друзья отличились на моих проводах в Москву на экзамены в ВУЗ, упившись, что называется в "усмерть", отдать приказ: “Снять с поезда!” Я себе с трудом могу представить, какие это могло иметь психологические и прочие последствия для меня, если бы это произошло. Но, к счастью, этот поезд, что называется, уже ушёл…
    
     Но, до сих пор у меня в ушах рефреном звучит этот приказ, “Снять с поезда! Снять с поезда! Снять с поезда!”

     Хотя сам я этого приказа, конечно, не слышал…



     Прошёл почти год после окончания Киевского геологоразведочного техникума. Я работаю в Джизакской геофизической экспедиции “Узгеофизтреста”.
    То есть, хронология изложения событий, как и в предыдущей книге нарушена.

    После двух месяцев с момента приезда работаю оператором на электроразведке. Под моим началом, началом девятнадцатилетнего мальчишки, которому на вид и восемнадцати не дашь, полтора десятка взрослых человек.
    Но надо мной есть формальный начальник, который, собственно, к моей практической работе фактически никакого отношения не имеет. Хотя до этого он выполнял мою работу. Это был выпускник Тащкентского Политеха, старше меня минимум лет на пять, уже женатого официально.
    Почему я это подчёркиваю, станет ясно позднее. Я уже успел съездить за свой счёт в отпуск домой на Украину, перед предполагаемым призывом в Армию. Но в Армию в этом году меня не берут - дают не прошеную отсрочку на год. Военком при этом мне заявляет: “Нам геологи не нужны, нам шофера нужны ”. Хоть я, между прочим, был не геолог, а геофизик. Но ему, наверно, это было, как говорят на востоке “Бара бир”, то есть, всё равно.
     Таким образом, я должен был продолжать отрабатывать свой положенный трёхгодичный срок как молодой специалист, то есть фактически ещё целых два года. А это в мои планы, как говорится, “категорически” не входило.
    Я написал письмо матери с просьбой, прислать мне вызов домой в каком-нибудь виде. Но письма, какое то время не было. Потом, за два дня перед отъездом в Джизак, на базу экспедиции, на положенный отгул, приезжает мой “драгоценный начальник” и с ним ещё кто-то. И этот кто-то, говорит, что мне как будто было письмо от матери с вызовом, и взял его Ахмедов, то есть мой, так называемый шеф, якобы для передачи мне. А он об этом, как говорится “ни гу-гу”.
    Я, моментально понял, в чём дело. Он его и не собирался передавать. Причина предельно проста: если вдруг я уеду, то работать, то есть, попросту говоря, “вкалывать” вместо меня придётся ему. Помимо того, что это просто тяжело, он теряет реальную возможность сутками пропадать у своей второй жены, неофициальной, с которой у него было двое детей. Столько же детей у него было с официальной женой. Вот такой современный молодой бай, да ещё с дипломом о высшем образовании.
    Я, недолго думая (дело было уже к вечеру, конец  рабочего дня), собрал свои нехитрые пожитки и пошёл на просёлочную дорогу. К глубокой ночи, на нескольких попутных открытых грузовых автомашинах, я был на базе экспедиции. На одной из машин перевозили баранов, так что всю дорогу мне пришлось стоять. Худо-бедно, но почти двести километров, на попутках, я преодолел довольно быстро.
    Через два дня на отгулы приехал Ахмедов с бригадой и написал на меня рапорт начальству, в котором говорилось, что я самовольно уехал на служебной автомашине.  Он требовал высчитать с меня за прогон автомашины и, якобы, за какое-то утерянное оборудование. Плюс, он мне в рабочем табеле не отметил целую рабочую неделю, что с учётом полагающихся мне полевых, территориального коэффициента, безводных, составляло изрядную сумму.
    Письма или телеграммы из дома я так и не получил.
    Впервые в жизни, столкнувшись с подобной подлостью (всё-таки мне было всего девятнадцать лет), я разыскал его и отвёл в дальний угол двора экспедиции. Глядя в упор на его мерзкую, подлую, лживую рожу,  чётко и членораздельно сказал ему, что если он не заберёт свой рапорт, то я в свою очередь напишу рапорт на него от своего имени.
    В нём я напишу, как он обворовывает нашу экспедицию и укажу, где всё это можно найти. А это уже не административное нарушение, а обыкновенная уголовщина. Действительно, содержать две семьи с детьми, в разных городах, даже со сравнительно неплохой зарплатой полевика геофизика, непросто. При этом я ещё потребовал, чтобы он отметил мне все рабочие дни.
    Рапорт он, действительно, забрал, и проставил мне все рабочие дни, кроме двух. Тут я уже его дёргать не стал, так как посчитал, что главное я сделал.
    Так я в своей жизни выиграл первое сражение с подлостью.
    Тогда же, будучи совсем молодым, я пришёл к важному для себя выводу, а вернее убеждению. Врага нужно бить его же оружием, но никогда не опускаться до его уровня.
    Конечно, по большому счёту, я сейчас понимаю, что мне было бы лучше, а вернее проще, доработать два дня до отгулов, а там добиваться своего. Но, молодость для того и даётся, чтобы делать не то, что лучше или нужно, а то, что душа требует.   
    А из экспедиции я всё-таки уволился, но на это ушло ещё несколько месяцев.