С. П. Шевырёв. Двойник, Антония Погорельского

Критика. Русские  книги.

Двойник или мои вечера в Малороссии. Сочинение Антония Погорельского. Две части. С.Петербург. При Императорской Академии Наук. 1828. В 8-ю д. I. 177 стран. II. 202 стран.

Мир фантазии имеет свои законы, свои условия. Если мы станем смотреть на явления сего мира теми же глазами, какими смотрим на мир существенный, - всё нам покажется не только странно, но даже нелепо. Сей последний граничит с миром фантазии только теми явлениями, которые остаются вечною загадкою для ума человеческого. Таковы многие таинственные феномены природы и души, как то: явления духов, предсказания, чары, мертвецы и проч.
Мы живём в веке существенности; богатые опытами столетий, мы уже разочарованы; истинный мир фантазии для нас разлетелся давно, - и, кажется, мы во всём устремились к видимому. Искусство принимает то же направление. Если остались ещё запасы у нас для фантазии, то они существуют более в средине, нами замеченной, в тех чудесах, мнимых несообразностях, в тех неразгаданных явлениях, которые принадлежат и миру видимому. Сии запасы давно уже служили источником для многих Романистов, а особливо Немецких.
И к нам от сих последних привилась сия охота. Из этого читатели объяснят происхождение и отчасти содержание повестей «Двойника».
Но у Немцев же, которые превосходят всех Европейцев страстью ко всему необыкновенному, есть пословица: Traume find Schaume (Сны – пена). В самом деле, несмотря на то, что ваше любопытство, ваша склонность к мечтательности увлечены на время занимательными рассказами о чудесном, - вы, после нескольких приятных часов забвения, не находите в душе своей никакого сильного чувства, ни мысли, словом, никакого последствия. Вот ощущение, произведённое на нас чтением Двойника.
Форму, в которой рассказываются повести, Автор изобрёл весьма прилично их содержанию. Двойник, по преданиям Малороссии, есть призрак человека, ему же являющийся. В самом деле, такие небылицы, такие сказки мы любим иногда рассказывать самим себе в припадках уединенной мечтательности, всегда склонной к чудесному.
Главных повестей, составляющих содержание Двойника, четыре: Изидор и Анюта, Пагубные последствия необузданного воображения, Лафертовская Маковница и Путешествие в Дилижансе. Первая из них весьма обыкновенна и не остановила нашего внимания. Третья всех более нам нравится, ибо в ней фантазия не преступает позволенных границ чудесного, - и все образы, несмотря на сумрак, в который облечены, яснее и живее говорят воображению, и даже оставляют приятное впечатление. В двух других повестях, напротив, видна крайность своенравной и даже необузданной фантазии, преступившей границы всякого вероятия. Один молодой человек влюбляется в куклу, действительно прекрасную: эта кукла ходит по ярмарке, танцует при всех на бале. Другой так сильно привязан к обезьяне, что для неё жертвует лучшими чувствами человеческими. Такие несообразности, если б и в самом деле существовали, - не могут производить на нас ощущений изящных. До таких крайностей может доходить фантазия народа, который от излишка опытности уже привык ко всему и обращает внимание на одни чудеса самые чудесные. Так, напр., Французы дожили до ужасов Мелодрамы; Немцы до повестей непостижимых. У нас, ни в чем ещё, слава Богу, не доживших до крайности, такое стремление может быть только прививным, а не естественным; посему-то в двух повестях, нами помянутых, мы видим явное подражание Гофману.
Форма, избранная Автором, позволяла ему рассказывать не только повести, но и анекдоты в том же роде, большею частью взятые из Истории. Иногда собеседники вдаются и в рассуждения, из коих одно преимущественно останавливает внимание и побуждает к размышлениям. Это - теория ума и нравственных свойств человека. Двойник представляет разные виды ума, как рода, как чего-то общего; сии виды, по его мнению, суть: здравый рассудок, проницательность, понятливость, глубокомыслие, дальновидность, остроумие, ясность, сметливость, острота, хитрость, учёность, память. Заметим, что выводы Двойника совершенно произвольны: для верности такой классификации необходимо какое-нибудь начало; — иначе весьма легко смешать вид с родом. В эту ошибку он, кажется, попал и здесь. Дальновидность очень близка к проницательности, ясность к здравому рассудку, сметливость к остроумию. Далее: со способом определять людей по показанной фигуре, совершенно механическим, согласиться никак не возможно. Двойник произвольно определяет гранами умственные способности человека, не предполагая никакого взаимного отношения между ними, как будто бы присутствие одной способности в человеке не зависело от другой. В образовании ума человеческого, кажется, не механический процесс участвует, а химический; химическое сочетание его способностей, их сродство и отношение - вот загадка Психолога. И только с точным разрешением оной мы можем приобрести теорию познания людей. Иначе все предположения произвольны и ведут или к несообразностям или к противоречиям. Так, напр., Двойник в N.N. предполагает 4 грана проницательности и ни одного дальновидности: явное противоречие! То же должно сказать и о нравственных свойствах души человеческой, также подверженных химическому процессу.
Нам остаётся сказать, что рассказ в сей книге увлекает своею ясностью, живостью, полнотою без повторений. Правда, что разговорный слог не имеет своего настоящего достоинства и сбивается иногда на книжный; но вообще говоря, немногие книги писаны у нас таким заманчивым слогом, как это сочинение.

Подпись: С.Ш.

("Московский Вестник", 1828 год, № 14).