Мужчина, кормивший червей

*по эскимосской народной сказке "Человек, кормивший червей"

Мой муж – самый лучший охотник на берегу. Об этом старики говорят, и дети говорят, и жёны говорят. И я тоже об этом говорю.
У нас дом большой, и ружьё у Юхака большое, и сам он очень большой. Самый большой охотник побережья, говорят, больше, чем Нанук и Напагйак. В день до четырёх тюленей приносит, а порой и двенадцать, вот такой он большой. Но двенадцать – это он раньше приносил, пока я была хорошей женой.
Меня зовут Аса, и я плохая жена. Детей у меня нет, вот что.

Мать Юхака мне говорит: ты плохая женщина, говорит, детей у тебя не будет, говорит, лучше уходи и притворись, что тебя медведь заборол, чтобы Юхак себе новую жену нашёл.
- Да разве можно так? – отвечаю я. – Разве по-человечески это, при живой жене другую брать? Нет уж, нет уж, никуда я не уйду!
Юхак, когда пришёл, велел нам заткнуться и ходил такой мрачный-мрачный. Жаркое есть перестал, копальхен не кушает. Ходит, глазами зыркает, вино из чайки пьёт.
- Сядь, покушай, - говорю ему я. – Ты где был? Где весь день ходил? Почему тюленей домой не принёс!
- Так нет у меня детей, для кого мне тюленей в дом нести, - сказал мне Юхак и ушёл. Мать завыла, бешеная, за ним побежала, а я слёзы вытру с лица и пойду на место своё, торбаза для Юхака шить.
Плохая я жена, вот что. Худая. Уж что делать ни пытались: шаман приходил – не сделал, пустое дело, говорит, врач городской приезжал, говорит, денег вот сколько надо, чтобы в городе лечиться. А какие деньги, брать их откуда-то? Тюленей Юхак много приносит, но денег ух сколько надо, тюленей столько не подстрелишь…
А тюленей он и сам перестал в дом носить. Мать спрашивала – отвечал, что не сезон сейчас, плохо с тюленями, к берегу не идут. Я говорю ему, что – спроси у Ататы, Юхак, я вот видела, как он в ярангу свою двух тюленей везёт. Поможет, Атата добрый человек, подскажет.
- Сына мне роди, тогда и рот разевай! – рассердился Юхак, и я ему ничего потом не сказала. Нету прав таких у меня, советовать. Даром что жена, а всё-таки – где дети? Нету детей, ни доченьки, ни сынишки. Для кого Юхаку нести в дом тюленей? Кого женой называть и в губы целовать, кольца дарить?

А один раз сижу я, торбаза шью для Юхака, и вдруг чую – по волосьям у меня что-то бегает. Щекотно так, щекотно! Волосья я чешу, а тут мне на руки взбежал паучок – шустрый-шустрый, маленький-маленький. Брюшко серое, ножки длинные. Сразу поняла, это Апайипайык-ата, не ходит других пауков зимой.
- Здравствуй, Ата, - ему говорю. Думаю, чем накормить, совсем никакой еды у нас нет. – Что ты делаешь, зачем по голове бегаешь? Напугал ты меня, Апайипайык-ата!
А паучок отвечает мне человеческим голосом:
- Пришел к тебе потому, что жалко мне тебя.
- Чего это тебе меня жалко стало? – спрашиваю.
- Перестань эти торбаза шить! Лучше вот к этим туфлям подошву приделай.
Тут вижу я, возле ног моих туфли лежат, да без подошвы совсем. Удивляюсь, зачем это паучок мне говорит к ним подошву приделать. А Апайипайык лапками потирает, пузиком руки касается и говорит мне:
- Вот ты стараешься для мужа, а он для тебя каменный дом приготовил, полный червей.
- Да чего ты говоришь такое, Ата! – пугаюсь я. - Где он червей-то нашёл, зимой у моря! Разве Юхак будет злодеяния такие совершать, разве негодяй он какой?
- Вот увидишь, станет муж однажды таким ласковым и пригласит тебя погулять. А ты, как сделаешь подошву к туфлям, положи их к себе в штанины комбинезона. Только не показывай ему. Когда он пригласит тебя прогуляться, соглашайся. Недалеко от каменного дома, где черви живут, брось одну туфельку. Станет он туфельку рассматривать, ты вторую бросай. Эту будет рассматривать, погляди вверх и скажи: «Ну, где же?».
Вот говорит мне всё это паучок, а я знай ему не верю. Думаю, придёт Юхак, спрошу я его про червей, а он рассердится и шуметь начнёт. Скажет, глупая баба глупости и говорит! Ещё чего, сына мне не приносит, а болтает словно десятерых уже родила! Ну где они, где твои сыновья, а? Может, ты демону детей отдаешь, пока меня нет?
И прав будет, ой как прав будет.
Но вот паучок убежал у меня с руки, а вскоре и муж пришёл. Смотрю наружу, а ему вся деревня помогает тюленей нести, вон сколько много убил. Нехорошо мне стало, вспомнила паучка, туфельки в юбках спрятала, а сама ахаю:
- Ай, сколько много тюленей! Ай, сколько нерп убил мой Юхак! Да разве мы столько съедим!
- Съедим, жена, съедим! – крикнул мне Юхак, и снова стало нехорошо: давно он женой меня не называл, как только сына в положенный срок ему не родила. Я сажусь на место своё, взор потупила и начала подошву к туфелькам пришивать. Руки дрожали сильно, я про червей думала и про Юхака, чего он такой добрый со мной, но закончила совсем скоро – а там и Юхак появился, как закончил тюленей перетаскивать.
- Я часть добычи оставил, - говорит. – Двенадцать тюленей и две нерпы оставил. Остальное соседям раздал, пусть наедятся!
- Это хорошее дело, - отвечаю я и вспоминаю про паучка. – Много ты настрелял, одним нам не уложиться!
- Это точно, - отвечает Юхак. – Ты тоже завтра со мной пойдёшь, надо тебе проветриться!
Вот уж дела так дела! Напугалась я очень сильно, но виду не подала. Вспомнила, что Апайипайык-ата мне говорил, и говорю ему добро, глаза на торбаза недошитые опуская:
- Ладно, пойду! Это хорошо!
Точно червям скормить меня решил. Ууу, бессовестный! Я мать его не послушалась, не ушла, а теперь он со свету сжить меня надумал!
А Юхак сидит весёлый, смотрит на меня ласково, как на свадьбе, и продолжает:
- Свари, пожалуйста, разного мяса, да побольше! Мы хоть раз вместе вдоволь поедим!
Тут сердце у меня камнем вниз и упало! Я даже от шитья оторвалась, смотрю на Юхака и спрашиваю севшим голосом:
- Ты чего говоришь такое? Ты чего так шутишь плохо, Юхак? Это тебе не игрушки! Почему ты говоришь так, будто мы умирать собрались?
Юхак смотрит на меня непонимающе, затем словно осознал всё и рассмеялся непринуждённо. Я даже поверила ему, что всё в порядке, так весело он смеялся.
- Вот дурак, - говорит Юхак. – Вот дурак я совсем, прости меня, Аса! Ляпнул и не подумал. Просто слово такое выскочило. Ну, не сердись, Аса-нулик, ну как будто мы в первый раз решили хорошо отдохнуть! Тебе ведь нужно проветриться. Я-то ежедневно хожу. Вот из жалости к тебе и говорю так.
Из жалости, думаю я. Из жалости – это хорошо, но и не очень. Худых жён, я знаю, берут из жалости, но житьё у них потом как у собак брошенных. И чего он меня жалеет? Что помирать мне скоро или я правда так плохо выгляжу от того, что дома всё время сижу?
Не хочу я думать, что Юхак меня хочет убить.
- Ну что ж, это хорошо, - отвечаю я ему тепло, хоть грусть в моём голосе спряталась за слова. – Что ж, ладно, наварю я тебе мяса побольше.
И наварила, всю ночь варила. Свежего мяса сварила, чуть испорченного сварила – всякого разного. Посматриваю порой на Юхака, а он весёлый такой, беззаботный, свистит детскую песенку - и колья зачем-то точит. Зачем точит колья? Нехорошо мне стало. На туфельки от паука посматриваю и помалкиваю: чур, пронесёт, чур, пронесёт! Глупости, конечно, Юхак часто говорит, и всякие, вот и сейчас мог глупость сказать. Оговорился человек, мало ли.
А сердиться на меня за что перестал?
Ох-ох-ох, чувствую я беду!

На славу мы тогда поели. Так сытно, что животы потом двигаться мешали. Мать Юхака и вовсе в снег от сытости завалилась, а мы с Юхаком смеялись вслух над ней: ай как смешно, ай как смешно! Потом спать легли, но Юхак трогать меня не стал: завалился и прям так сразу и заснул. Сытый был, видимо, живот ему мужнин долг исполнить мешал.
А, может, и не любит он меня вовсе, несчастная Аса-нулик.
Загрустила я, заплакала, да так со слезами и заснула.

Проснулись не скоро: сытые были. Полдень на дворе был, когда я глаза открыла, Юхак ещё спал. Одеваюсь, засовываю незаметно паучьи туфельки в штанины комбинезона, а там и муж мой проснулся. Довольный-довольный, улыбается, глаза сонные трёт.
- Неси, - говорит, - новые торбаза, в поход я их надену.
Несу, конечно, одеваю его, голубчика своего, и думаю: почто ты меня, Юхак, убить решил, разве я тебе жена плохая? Ну плохая, конечно, детей нет, но готовлю я не хуже других, торбаза шью замечательные, делать много умею. За что ты меня сейчас на гибель ведёшь? Или паучок обманул меня, настроить против тебя решил?
Выходим из дома, муж сажает меня на сани, а сам везёт. Долго шли, долго. Не в те места, где Юхак ловит обычно. Уже я и косу эту не узнаю, думаю, куда же меня Юхак везёт, не знаю я этих мест!
А нам навстречу – дом белокаменный, как жаровня выполненный. Дверок нет, окон нет, только дырка на потолке высоком. Нехорошее чувство во мне закрадывается. А там ещё звуки такие страшные: уй! уй! уй! И челюстями кто-то клацает.
- Приехали, - весело говорит Юхак. – Тут тюленей стреляю.
- Тут? – удивляюсь я. – Далеко ты зашёл, Юхак! А что это за дом белокаменный? А что в нём шумит внутри так страшно?
- Да тайник это мой, - отшучивается Юхак. – Помнишь, тюленей я не носил, не везло мне? Вот тогда я тайник и построил. А шумят в нём плохо уложенные камни. Строитель-то я никакой, я охотник хороший, Аса. Вот сейчас и поохотимся на славу.
Нехорошо он это сказал, глазами на меня сверкнул. Я сглатываю пугливо и затем говорю:
- Ой, смотри, а что это там белое-белое по склону ползёт?
Юхак смотрит, куда я указала, вперёд ушёл, а тем временем я туфельку на снег роняю и отхожу.
- Нет там ничего белого, показалось тебе, жена, - сердито говорит Юхак, возвращаясь. А потом видит туфельку и удивляется: - Ой, смотри! Первый раз такую туфельку вижу! И это в тот день, когда ты со мной пошла. Никогда раньше такой туфельки не видел.
- Я тоже не видела, - притворяюсь я. – Может, и вторая где-то найдётся?
Начали искать, я незаметно вторую туфельку бросаю и подхожу к дому. Юхак сразу её нашёл и разглядывает. А в доме звуки совсем страшные стали! Шебуршание такое, зубами кто-то клацает, урчит, как голодный пёс. У меня руки дрожат и коленки подогнулись. Спрашиваю не своим голосом:
- Ну, где же?
Тут вижу, верёвка ко мне спускается. Странная такая, страшная, гнилая, но вроде крепкая. Смотрю наверх, а там паучок мой сидит, Апайипайык-ата. Сидит и лапкой призывно махает, дескать, залезай, Аса-нулик, иначе твой муж сейчас вернётся и червякам тебя скормит.
Ну я залезаю. А паучок залез на меня и начал связывать проворно, я даже не заметила, как скоро он это сделал. Оказалась я в паутине большой из гнилых верёвок, прямо над домом червей. Всё вижу, всех замечаю. И червей тоже вижу. Ох, какие страшные! Толстые, здоровенные, с каяк длиной, а по ширине как откормленный боров! Много их там таких страшных ползало, залезают друг на друга, слипают, порой есть начинают, и кровь во все стороны брызгает. А зубы у них спереди и шевелятся, как усы или ножки у гусениц. Щупают они зубами, что перед ними, а потом рвут и в рот себе засовывают!
Вот тогда-то я и поняла, что всё, точно Юхак убить меня решил. И тут слышу его крик:
- Ой, где же эта жена? Не заметил, как она убежала. Эй, Аса, ты где!
Тут видит меня над домом червей и удивляется. Даже как будто бы пугается сильно:
- Ты что там делаешь? Ты как там очутилась? Зачем ты туда забралась? Дай помогу спуститься!
Я дёргаюсь, но я в паутине, крепко-накрепко приклеенная. Руку даже вывернула случайно, теперь болит, привязанная.
Юхак с трудом на домик забирается, едва удерживается (круглый же он, скользкий, и обледенел весь, а лёд никто и не счищал), и пытается до пятки моей дотянуться – не получается.
- Ай, беда-то какая! – ругается Юхак, и голос у него испуганный-испуганный. – Ничего, Аса-нулик, сейчас я паутину-то эту и перережу!
Пытается нож достать, а тут смотрю вниз – а Апайипайык-ата лапками Юхака в дыру толкает. Юхак подскользнулся, упал головой в дыру, я кричу, а у него ноги дергаются и торчат. Он орать начал, но тут черви на него набросились и жрать начали, как собаки – кровь брызнула, едва на тыс этэрбэс мне не попала. Кожи кусочки полетели – не попали, косточки засверкали, обгладывали тут же… Черви начали Юхака есть вместе с одеждой и втянули его в дом потихоньку, пока ноги торчать не перестали.
Я плачу горько-горько, стенаю, зову Юхака, а паучок взбирается на паутину и говорит мне:
- Ну, чего расплакалась, Аса-нулик! Не печалься, другого мужа тебе найду, получше прежнего.
- Ты что говоришь такое, Апайипайык-ата! – сквозь слёзы ругаюсь я. – Зачем мне муж? Я прошлого только сейчас потеряла, а он меня ещё и убить хотел! Неприлично это, только мужа похоронить и тут же за другого выходить!
- Глупости не говори, - ответит Апайипайык-ата. – Выйдешь ты замуж, и точка! Я тебя давно приметил. Есть сын у меня один, живёт по ту сторону склона, вот за него и выйдешь.
- Не пойду я за твоего сына, Апайипайык-ата! – возражаю я. – У Юхака мать осталась – кто о ней позаботится? Кто дом в порядок приведёт? И не стыдно тебе такие вещи предлагать?
- Я от смерти тебя спас, значит, пойдёшь, - ответил паучок. – И не спорь со мной!
Тут я вижу, что паутина вокруг меня оборачивается, и руки мои скрывает, и ноги. Ползёт по верху, покрывает полностью, и даже рот мой скрывает, и глаза, и нос. Я вырваться из неё пытаюсь, кричу, на помощь зову, а паутина мне в рот набивается, и по вкусу – как липкие волосы мертвеца. Давлюсь, задыхаюсь, дёргаюсь во все стороны, а я как будто повешена за руки и за ноги. А паутина крепкая-крепкая, хоть и гнилая, и не вырваться из неё никак.
Умерла бы я там, на месте, если бы колючие паучьи лапки не начали с меня паутину снимать. Вот так вот, как люди, пробивают корку затвердевшую и вырывают кусками, освобождая кожу. Тут же гнилью запахло, и мертвечиной, и ещё одеждой старой, полуразваленной.
Когда мне рот освобождают, я выплёвываю паутину и вижу – ой, не так что-то со мной, не так! Кожа бледная-бледная, совсем уже мёртвая, сквозь неё – вены синие проступают. А наряжена я – ой, в какое платье наряжена! Красивое-красивое! Только вот старое слишком, выцветшее, и дыр в неё полно, и плесень местами белая проявляется. Зато она паучьими кружевами расписана, и узоры на нём как снежные.
Оглядываюсь вокруг и едва не падаю: вокруг меня стоят пауки гигантские, с лошадь размером, а порой и быка. Жвалами щёлкает, глаза во все стороны вращаются, какой-то слизью покрыты, которая ещё пахнет сильно, и все на меня смотрят. Ждут, вероятно, чего-то.
Тут мой паучок на плечо мне заползает и шепчет:
- Скоро мой сын появится. Женитесь, живите дружно, а про детей ты не волнуйся, Аса-кайутак, у тебя их будет достаточно. Вот прямо сейчас посмотри.
Я глаза вниз опускаю – и правда, живот у меня большой-большой, как у бочки. И чувствую, как внутри меня паучки маленькие ползают. Тошно мне становится, дурно, упасть хочу, а вот кричать – не получается, язык намертво к нёбу прилип. А паучок лапкой проводит мне по щеке и говорит:
- Ничего, Аса-кайутак, не переживай, ты скоро привыкнешь. Вот, смотри, мой сын вернулся: встреть его хорошенько, своего мужа!
Я дрожу от ужаса, глаза поднимаю, и вижу, как наверху, из такой же дырки, как в доме с червями была, гигантский паук вниз спускается. Только глаза у него человеческие и руки тоже человеческие, а сам он как будто кожей покрыт. Спускается он, остальные пауки перед ним расступаются, а он подходит ко мне, рукой одной по волосам в свадебной причёске проводит и говорит:
- Ну всё, теперь будем жить вместе, Аса-нулик!

И я наконец кричу.