Белые крылья печали ч. 3 гл. 1, 2, 3,

Зов Родины

ПОСТАВЬТЕ ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ
Хоть и знал Роберт, что сгинула деревня без следа, а все ж тянуло в родные края: глазком взглянуть, может, осталась какая примета от родного гнезда. И чем старше он становился, тем сильнее просыпалась в нем эта тоска. Мучила бессонными ночами, мысли в голове роились всякие. Раньше люди жили в домах, а сейчас – все больше в квартирах. Счастливы те, кому квартиру удастся сделать домом, хотя бы в чем-то похожим, пусть только по духу, на родительский. Вон и жену блажь взяла: достань ей дорожки деревенские, да чтоб непременно на кроснах сотканные. Спрашиваю: «Куда они тебе?» В кухне, говорит, постелю. Натаскала в дом всякой старины: медный самовар, лапти, деревянные ложки. Набила луком капроновый чулок, вывесила напоказ. Тоже, видно,  скучает.
Родительский дом. Когда-то он казался тесным и старомодным. Из всех удобств - русская печка, а у порога, смешно сказать, не синтетический, а связанный бабушкой из разноцветных тряпочек коврик. Однажды ты вырвался оттуда с радостью и облегчением в свою самостоятельную взрослую жизнь.  Но почему-то не забылись с годами и старый хлам, с бережливостью хранящийся в кладовке и на чердаке – подызбице, как говорили в деревне,  и коврик, и печка. Как, оказывается,  жаль утраченную навсегда возможность открыть дверь в теплую тесноту старого дома, где ты жил маленьким, где тебя любили.  Хорошо, если он, хотя бы приснится, а еще лучше съездить в родные края и посмотреть, что от него осталось?
 Вызнав окольными путями о том, что многие деревенские после развала их деревни  разъехались по соседним сёлам в поисках лучшей доли, он решил-таки съездить на родину. Основательно собравшись в дорогу, прихватив палатку и резиновые сапоги, топор и лопату, гостинцев для земляков, он отправился в путь на своей машине накануне выходных.
Чем ближе подъезжал он к родным краям, тем узнаваемее становилась местность, тем слаще ныло где-то под ложечкой. Иногда перехватывало дыхание, он гадал: «Как-то она меня встретит – малая Родина?»
До родных мест  оставалось километров двести, но Роберт решил заноче-вать в придорожной гостинице, не ломиться же ночью абы к кому, гостем непрошеным. Хорошо выспавшись, тронулся в путь, убеждаясь в правильном решении сделать остановку. Если все удачно сложится, он приедет на место к полудню, найдет, где можно остановиться, может, и старых знакомцев удастся повидать. Показалось, что махом достиг районного центра, а вот и дорога, и указатель в ту сторону, где была  его деревня с красивым названием Журавли. Дорога, хоть и не асфальтовое покрытие, а все ж торная, отсыпанная щебнем. Во времена его детства и юности и этого не было. Правда, встречающиеся по пути деревни захирели, покосились почерневшие крыши домов, завалились ветхие заборы. А вот и поворот на его Журавли. Не сказать, чтоб дорога была непролазная. Решил завернуть, авось удастся проехать. Вскоре убедился, что она не заброшена, более того, виден след от грейдера. Гулко забилось сердце: «Может, не так страшно все как он слышал?» А вот и первая удача: полусгнивший электрический столб без проводов – первая веха на пути к их покосу. Значит, что-либо можно еще найти. Он ехал вдоль заросших бугров, там, где была его улица,  мысленно отмечая: «Это должно быть усадьба Ермаковых, а эта Литовкиных. А тут полуобгоревший тополь сохранился, чей же это? Ах да, кажется, бабки Володихи. А тут сруб полусгнивший, а вон еще. Стоп! Третий дом после Володихи – наш!» Он затормозил резко, чуть сдал назад, выскочив из машины, пошёл напролом через непролазный бурьян лебеды и крапивы туда, где торчали полусгнившие венцы бревен. Огрубевшая, выросшая в полный человеческий рост крапива жгла нещадно, поумерив пыл Роберта. Вернулся к машине, вытащил из багажника штыковую лопату на коротком черенке, и, орудуя ею, вновь пошел по проложенному следу, безжалостно срубая сорняки. Теперь пошла конопля, ядреная, терпкая. При ударе о комель с кустов сыпалась обильная пыльца, распыляя желтую хмарь или дурь, как ее теперь называют. Роберт вновь огляделся вокруг: «Будто кто специально насеял!» Он вывел тропу точно к тому углу дома, где было окно с форточкой. Рубил, притаптывал теперь бурьян вдоль сруба, он знал, что ищет: вот тут под окном четвертое или пятое бревно должно быть с ложбинкой, той самой, годами вытертой  пятками. Есть – он нашел то, что искал! На третьем от выкрошившегося фундамента бревне две выщербленных дорожки отшлифованные ногами. Он припал на колено, гладил руками бревна, радуясь своей находке. Заглядывал внутрь сруба, пытаясь мысленно восстановить в памяти немудреную обстановку  дома. Так же продираясь сквозь бурьян, обошел сруб по периметру и с той стороны, где к дому был прилажен плетеный из ивовой лозы коридор, обнаружил остов железной кровати проржавелой и исковерканной, но это была без сомнения кровать из их дома, он узнал ее по кое-где сохранившейся зеленой краске. В горле застрял горький ком. Точно так же орудуя лопатой, Роберт обошел все подворье. У завалившегося погреба подобрал чугунок, подумал: «Увезу, мне память и жене радость – старина» Решил проехать на машине до конца несуществующей деревни, а завтра вернуться и выпилить тот участок бревна с ложбинкой.  Из раздумий его вывел окрик:
- Зёма, ты чего там ищешь?
У его машины стоял мужчина, рядом припарковалась белая «Нива». Роберт обрадовался живой душе, поспешил навстречу, вглядываясь в его лицо. Тот улыбался широко во весь рот, рассуждая вслух:
- Никак Робка Бондарев? Как есть Робка!
 Роберт смотрел обескуражено, спохватившись, протянул правую руку:
- Здорово, земляк! Убей, не узнаю.
- А я тебя сразу узнал: ты батя вылитый – Иван Бондарев! А меня не узнаешь?
Роберт вглядывался, мучительно вспоминая:
- Подожди, не говори, подожди, вспомню! Мать честная! Вовка Белозёров?
- Я самый! – обрадовался земляк.
Обнялись крепко, балагурили.
- Какими судьбами в наши края?
- Не говори, на Родину потянуло, сил нет! А вот и первая удача – тебя вот встретил.
- Да наших-то тут много: Плаксины оба  – Анатолий Степанович и Миша, Сашка Журавлёв, Томка Озерова, Игорь Болотников.
- По соседним деревням?
- Да, тут все в Ждановке.
- Да ты что? Вот видишь, не зря приехал. А про Саньку Ермакова не слыхать, где он?
- Санька науку двигает, говорят, в Томске он.
- Так, так. Ну, слушай, рад  я! Так ты говоришь, Миша Плаксин здесь, не в службу, а в дружбу, сведи меня с ним. А сам чего здесь?
- А у меня покос рядом, копны на той неделе поставил, а тут дожди, смотрел, чтоб не загорелись. Еду обратно, смотрю, кто-то шарится по бондаревской усадьбе, ну, думаю, не иначе как ты, кому тут еще чего понадобится?
Остановившись у Михаила Плаксина, Роберт оповестил всех бывших жу-равлёвцев о своём приезде и о предложении встретиться в выходной на Крестах. Он не скупился, купил в соседней деревне барана на шашлыки, предполагая освежевать и замариновать мясо на месте. Мангал, кастрюлю для мяса загрузили в машину Михаила, барана - в багажник Роберта.
Гулять - не работать,  желающих посидеть с заезжим земляком, поговорить за жизнь, вспомнить былое  собралось человек восемь. Сам Роберт Иванович что-то запаздывал. Когда его машина показалась в условленном месте,  здесь уже наяривала гармошка. Роберт вышел из машины, поприветствовал компанию:
- Здорово, земляки!
Ему наперебой ответили. Спросили, где он так задержался.
- На кладбище ходил, интересно получается: деревни нет, а кладбище есть.
- Эдак по всей России: где погост старый, там и от деревни пепелище ищи, - грустно сетовали земляки.
- Мужики, помогите барана вытащить, пущай травки перед смертью пощиплет.
Подскочил Володька Белозёров, вдвоем вытащили из багажника Роберта спутанного барана. Роберт снял с ног животного путы, перекинул веревку на рога, а веревку в свою очередь прикрепил на валявшуюся в багажнике собачью цепь с карабином, укрепив на буксировочный крюк. Баран заблеял ошалело, задергался на цепи, но поняв, что не вырваться, успокоился, сомкнув в мосластых коленках ноги, таращился на людей.
- Гуляй, Барька, покуда мангал не приехал, - великодушно разрешил Роберт.
 Среди вчерашних знакомцев трое было чужих: мужик с гармошкой, с выразительной мимикой лица, женщина интеллигентного вида, приблизительно возраста Роберта, а еще один мужик, подогретый спиртным, уже пустился в пляс. Мужик был здоровый, выглядел он не таким, чтобы пьяным, но ходил и плясал как-то чересчур раскинув руки и расставив ноги,   казалось, что ему трудно удерживать равновесие. Роберт невольно стал следить за ним. Одет он  как и многие деревенские в синтетические штаны с лампасами с фальшивой этикеткой от rebok, в черные кроссовки большого размера, у которых как-то неестественно загибались носки. Мужик перехватил взгляд Роберта, плюхнулся на поляну рядом с ним, с ухмылкой спросил:
- Не узнаешь, Роберт Иванович?
- Нет, не узнаю.
- Олежка Зверев, - мужик скороговоркой матюгнулся, - Тремя годами млаже вас учился.
- А-а! Точно, извини, брат, не узнал! То-то я и гляжу, будто нашенский.
- Ишо как нашенский! - опять матюгнулся земляк.
Роберт вслушивался, пытаясь понять - такого мата он еще в жизни не слышал: во-первых, мужик говорил очень быстро, можно было разобрать только окончание «лять», а что следовало перед этим, расшифровать было невозможно. Но так как тот сыпал свое ругательство через каждое слово, Роберт, наконец, понял, что  это просто какое-то ноу-хау деревенского разлива, состоящее из трех матюгов сразу, вернее из отдельных слогов, наподобие того, как принято давать названия всяческим фирмам и компаниям. Снисходительно улыбаясь, он продолжал наблюдать за земляком. Тот оказался более чем словоохотливым:
- Что, Роба Иваныч, смотришь, совсем я старый стал?
- Да нет, нормально все, но не узнал бы я тебя это точно – столько воды утекло.
- Еще бы! А  знашь, в какой я переделке побывал? Легче сказать, где я не был!  Эту  отметину на Северах заработал, - Олег стащил с ноги обувку и сдернул дырявый носок, обнажив ступню без пальцев. – На левой - такая же фигня!
- Отморозил что ли?
- Было дело. Эту, - он задрал правый рукав рубахи, указав на грубый рубец – На железной дороге.
- А там-то ты что делал?
- Так я ж там работал - на разъезде обходчиком. Потом на ферме. Там вообще умора, слышь, ночным сторожем. Раз набухАлся, просыпаюсь ночью, башка трещит, жрать охота. Думаю: пойду у доярок чё нибудь стрельну. Поставил чай, хлеб нашел, сахар, больше ни фига нет. Смотрю, на окне банка какая-то стоит. Ага, написано: «Любава», ну, думаю масло, наверное, открыл, понюхал, пахнет вкусно. На хлеб намазал, попробовал – пойдет! Ишо намазал, короче все масло стрескал,  чай выпил, и спать завалился. Утром доярки пришли, будят меня, орут, ругаются. Слышь, «Любава» эта оказалась кремом, доярки им  титьки коровьи смазывают.
Перемежая свой рассказ смехом и импозантным матом, Олег окончательно вошел в раж. Роберт понял, что его не переслушать и постепенно переключился на гармониста. На вид ему было лет сорок, худощавый, небольшого роста. Пристроив гармошку на остром колене, растягивая меха, он пел пахабные частушки, как-то по-особенному выворачивая голову набок, кривил большой рот, а  завершая концовку, от удовольствия закрывал глаза. Роберт подумал с иронией: «Кукла театра Образцова! Но как ему идет эта роль, артист, прирожденный артист!» Не удержался, сходил к машине, взял из бардачка фотоаппарат и сделал несколько снимков всей честной компании и гармониста отдельно.
Олег заинтересовался фотоаппаратом, вертел в руках изучал. Гармонист, сменив наигрыш,  затянул известную песню, её подхватили несколько нестройных голосов, лада не получалось – кричали кто в лес, кто по дрова.
Подъехала еще одна машина, кто-то радостно выкрикнул: «О, Миха приехал! Михаил Дмитриевич, а ты мангал привез?» Вновь прибывший почесал в затылке:
- Мангал-то привез, а чё это у вас шашлык по поляне носится?
Все переглянулись в недоумении, Роберт, спохватившись, побежал к бамперу машины, ну так и есть: баран отвязался и был таков. Несколько мужиков во главе с Робертом, побежали к лесу, где баран преспокойно щипал травку, но завидев преследователей, пустился наутек через лес. Мужики вернулись к столу ни с чем. Кто досадовал, кто смеялся, Роберт махнул рукой:
- Он тоже жить хочет, будем вегетарианской пищей питаться.
- А мы уж и так гитарианцы, скоро последней коровы лишимся.
- Правильно, вы так орали, баран с перепугу решил убежать, - смеялся Михаил.
- Прибьется к кому-нибудь, - успокоил гармонист.
- Вот дураки, - добавил Олег, - Барана-то не сфоткали, а как ты, Роба Иваныч, теперь докажешь, что это твой баран, хоть бы фотку показал?
После общий разговор как-то сам собой перешел в русло, как бы хорошо было возродить деревню заново. Загалдели, размечтались, Олег предложил:
- Роба Иваныч, возвращайся! Если ты возьмешься, мы все за тобой пойдем! – в запальчивости он подскочил. Горячился, опять сыпал своим изысканным матом, брал поручительство у земляков, будто вопрос о возрождении уже был решен. 
 Роберт вяло улыбался, понимал, что дело это сложное, но чтоб уж  совсем   не разочаровать деревенских, повинился:
- Куда мне, земляки?! Отвык я от земли, да у вас и свои люди найдутся – умные, надежные, чем вам Михаил Дмитриевич не авторитет? Местный, народ знает, кто, чем дышит, кто на что способен. Михаил засмеялся открыто:
- Ага, в самый раз кандидатура! Нет уж,  дудки, дураков ищите  в зеркале! Чтобы поднять теперь заново деревню, нужна смелость, сила воли, и здоровье недюжинное. Но и это не главное, связи нужны наверху. Это сказать просто, кто-то запросто тебе и разрешил: «Стройтесь, пашите, косите!»  Это равносильно подвигу. А что есть подвиг? Сдвинуть с места, к лучшему, вперед! А теперь сдвинь, попробуй! Это ломать - не строить! Всё Советскую власть ругаем,  вы на поля полюбуйтесь - это же сплошной «гурбарий», не поймешь, что посеяно!  Кто бы раньше такое допустил? Сначала бы агроному, бригадиру полеводческой бригады на месте шеи намылили, потом в районе самому директору бы головы не снести! А теперь с кого спрашивать?! Отучили крестьянина от земли, разучился он на ней хозяином быть. Разучился землю любить, разленился. Кто на вольные хлеба подался, кто в пьянство вдарился. Колхозы, совхозы угробили. Тут недавно по телику слышал: «Обнаружены очаги конопли, брошены силы и средства на уничтожение». Ха, очаги! Да у нас вечно конопля за сорняк считалась, поля брошены, деревни исчезают, а на их месте конопля и растет. Квалифицированные комбайнеры и трактористы сорняки вдоль дорог обкашивают, само крестьянство как класс истребляют. А почему, как вы думаете?
Загалдели недружными голосами. Роберт наблюдал за реакцией земляков, молчал. Михаил слушал, ухмылялся, потом сам ответил на свой вопрос:
- А потому, мужики, чтоб сделать всех нас зависимыми. Крестьянин, он во все времена сам себя прокормить способен, только государство держит нас за дураков. Положим, прекратились в страну все поставки хлеба, мяса, овощей   из других стран. А крестьянин на своём подворье всё имеет, даже излишки способен продать. Ан, нет, придёт государство и скажет – отдай за так, страну кормить нечем! Мы это уже проходили! Вам так не кажется? А отними у крестьянина землю?! Это полная кабала! И это мы уже проходили!
- Кто это, мы? – переспросил с недоумением Олег.
- Ты что, с луны свалился? Страна наша. Революция, коллективизация, продразверстка. Ты что, в школе не учился? Папка с мамкой не рассказывали?
- Значит, никому мы не нужны?
- Нужны, почему же! Паши задарма, придет перекупщик, ты волей-неволей сам всё отдашь за бесценок! Вот тебе опять кабала, хоть как крути, то на то и выйдет!
Соглашались люди с доводами Михаила, рассказали после Роберту, как провожали на пенсию заслуженного работника сельского хозяйства Журавлёва Ивана Ивановича, в бытность свою ударника соцтруда,  унизив подарком - поросёнком-копилкой. Получилось: – рвал человек последние жилы, а заработал шиш - «свинью подложили». Председатель земледельческого кооператива, что приехал поздравлять юбиляра на дом, прямо попросил:
- Налейте сначала выпить.
А когда хлопнул стакан самогонки, признался, что язык на трезвую голову не поворачивался  таким подарком человека поздравлять.
О многом переговорил тогда Роберт с земляками. Сам собой зашёл спор о том, кто и почему первый из деревни уехал. Роберту пришлось признать, что он-то как раз был в числе первых беглецов.
- Рыба ищет где глубже, а человек, где лучше, - покаялся он в оправдание.
- А чё, Роба Иванович, на родную сторону-то, видно, тянет? – ухмыляясь, спросил Олег.
-Тянет, как не тянет. Человеческая жизнь только со стороны кажется длинной, а своя-то, обернулся: давно ли сопливым да босоногим по улице бегал? Помню,  как с Санькой Ермаком песни распевали – усядемся на забор и затянем. Всё какую-то песню про маму пели, теперь убей не помню.  Вот уж и мамы нет, сам давно в дедах числюсь. А тут раздумался, дай, думаю, на родину сгоняю, негоже Иваном родства не помнящим жить. Спасибо вам, земляки, за тёплую встречу! Век я этого не забуду!
- А ты приезжай на будущее лето, мы как один придём! – обрадовались земляки.
Еще что-то галдели, перебивая друг друга, разливали водку по стаканам, как вдруг чей-то мягкий голос завёл:

Туманы, туманы, верните мне маму
Как трудно без мамы на свете прожить

Пела та чужая женщина, негромко, как будто пробуя голос. Все стихли разом, а она продолжала уже более твердым, уверенным грудным тембром тоскливые, резавшие по сердцу слова неизвестно кем сочиненной песни:

Стоит одиноко девчонка, рыдает.
И тихо по-детски туманы зовет:
- Туманы, туманы, а где моя мама?
Чего моя мама ко мне не идет?

Туманы гуляют, гуляют на воле
И будто не слышат девчонки слова:
- Ах, мама родная, услышь, дорогая,
Услышь, как рыдает дочурка твоя!

Казалось, эти отчаянные звуки льются дождем слёз из самого сердца женщины. Все слушали затаив дыхание. У Роберта предательски навернулась непрошеная слеза. Он вспомнил отчётливо, как в детстве с дружком своим Санькой драл глотку, распевая именно эту песню, когда матери еще были живы, когда деревня  - родная сторона была жива. Детским умом они тогда не понимали, как можно спеть ее  душой. Опустив глаза, он залпом выпил предложенную рюмку водки и только тогда насмелился взглянуть на своих земляков. Но слезы стояли на глазах у всех: у разбитного Олега вся грудь колебалась от мучительных рыданий; смешной гармонист туго стиснул меха тальянки, а потом, будто опомнившись легонько начал подыгрывать, подбирая мелодию на слух. Женщина допела песню до конца, смущенно взглянула на своих слушателей.
- Спойте еще что-нибудь, - попросил Роберт.
- Пой, Дарья Григорьевна, подхватили остальные.
Женщина, смущенная скорее не общим вниманием, а присутствием городского человека, пряча натруженные руки  в платок на коленях, завела новую песню:

Деревня моя, деревянная, дальняя
Гляжу на тебя я, прикрывшись рукой
Ты в лёгком платочке июльского облака
В веснушках черёмух стоишь над рекой

Пела спокойно, без надрыва,  но простые слова и мотив песни ложились на сердце каждого присутствующего тёплой отрадой, бальзамом, разливались в груди, трогая всякий  разум, задевали самые высокие струны души, напоминая островок его детства, маму, отчий дом.
Роберт все присматривался к незнакомке, улучив момент, спросил у Михаила:
- Приезжая?
- Как тебе сказать? Можно считать, приезжая, а можно – своя. Может, помнишь, в школе она нашей учительствовала? Правда, короткое время. Внучка деда Ефима, Казёнкиных помнишь? – шепнул Михаил.
- Как не помнить! – оживился Роберт. – Стариков-то всех помню. Постой, постой, и её, однако помню. Нас с Санькой в армию тогда забрали, а она учительствовать оставалась.
- Вот, вот! Потом пацанов-близняшек родила, только когда вы  с армии вернулись, её здесь уже не было, а позже слух прошёл, что Ермачёнок отец тем ребятишкам, будто чёрные уродились, как цыганята.
- Да тише ты! – опасливо обернулся Роберт. – А теперь-то она здесь живет?
- Нет, тоже навестить родные края приехала, на кладбище ходила. Бабы болтают, что не только у своих на могилках побывала, но и у Ермаковых, стало быть неспроста.
- Н-да, забавно получается. Неужели Сашкины сыновья? Чёрные говоришь?
- Ну, да, ты ж слыхал раньше байку, что у него в предках индус был?
- Мало слышал, помню  его чёрную отметину на позвоночнике.
- Вот то-то! - развел руками  собеседник.
- А гармонист местный?
- А, да это же внук деда Ярохтея, помнишь?
- Помню, как не помнить, - хохотнул Роберт, - Дед чудак был, и внук ему под стать.
- Гены!
Кто-то вспомнил историю со Степаном Плаксиным. Кто-то поинтересовался:
- А почему ты, Михаил Дмитриевич, а Анатолий – брат твой Степанович?
- Здорово живёшь?! – удивился Михаил. – Степана во время войны взяли, а я после войны родился от другого отца. Мать мне фамилию свою  брачную дала, а отчество от отца родного.
Роберт поинтересовался судьбой старого Чеканца, на чьём счету было столько человеческого горя и загубленных жизней. Мужики загалдели, а потом рассказали историю, а вернее мрачный конец деревенского Иуды. Старший сын его - Георгий, честный, достойный человек, пришёл с фронта с тяжёлой контузией, по этой причине навек оставшись закоренелым бездетным холостяком. Однако, имея светлый ум, Георгий вскоре пошёл по партийной линии, дослужившись до секретаря райкома в небольшом городке области. Когда жилищные условия позволили, он забрал отца в город, продав его дом в деревне. Вот тут и пришёл старому Чеканцу конец: лишённый своего ремесла, заболел он смертной зелёной тоской. На кого в незнакомом городе донесёшь? Да и времена уже не те. Умышленно одевшись в самую что ни на есть затрапезную одежду,  стал он бродить по городу, собирая пустые бутылки, не брезговал  и мусорными баками, выуживая оттуда брошенное тряпьё. Сколько сын ни пытался увещевать отца, всё кончалось пустыми ссорами и смертными обидами. И оставалось после этого Георгию лишь тщательно скрывать сей позорный факт. Однажды в их город прибыло областное партийное руководство. Георгия строго спросили:
- Вы что же, Георгий Евгеньевич, партбилета лишиться хотите?
Георгий недоумевал:
- В чём дело?
- В каком виде Вы содержите собственного отца?
Георгий повесил голову от жгучего стыда, потом спросил:
- Разрешите удалиться минут на пятнадцать? Я вещественное доказательство принесу.
Вскоре секретарь Обкома партии держал в руках две сберегательные книжки на имя старого Чеканцова, на счету которых числилась огромная сумма. Понимающе взглянув на Георгия, он развёл руками:
- Прости, Георгий Евгеньевич, бывает. Мои старики вон тоже вечно спичками, мукой, солью запасаются, их можно понять, набедовались в войну.
Горькая складка пролегла в уголках губ  Георгия, но он ничего не сказал в ответ. Вскоре до деревни дошёл слух, что бывший Иуда скончался.
Память живуча в сердцах и умах земляков! Вспоминал Роберт, как хорошо отзывались о покойном директоре школы. О его великолепных качествах руководителя, педагога, председателя судей присяжных. Горе и позор было преступнику угодить на открытое заседание суда под председательством Федоса Тарасовича. Ведь провинившийся боялся не столько выездных судей, сколько обличительной, беспощадной  речи директора школы. На селе людская молва и собственная совесть порой карают жёстче судей.

Как и мечтал, Роберт, выпилил заветное бревно под окном разрушенного, отчего дома. А уезжая, задумал вернуться на следующий год и поставить на месте исчезнувшей деревни памятный знак: «Здесь стояла красивая деревня Журавли, основанная нашими прадедами и дедами в начале XIX в.», это всё, что он может сделать в память о своей малой Родине. Деревья умирают стоя, а деревни молча, будто в упрёк нам живущим, даже не успев изъявить свою последнюю волю: чтобы хотя бы помнили.


ТАЙНА РАСКРЫТА
Вернувшись из поездки,  Дарья решила как нибудь рассказать сыновьям правду о том, кто является настоящим отцом. Уж больно растревожила её встреча с земляками. А тут и случай представился. Прибежали студенты домой и стали наперебой рассказывать:
- Мам, у нас новый профессор на кафедре орнитологии, он у нас сегодня лекцию читал, - начал Егор.
- Ага, чудной какой-то, - подхватил Ефим, - лирику развёл, сказал, что в юности полюбил одну прелестную девушку.
- Типа она у них учительницей в школе была, - перебивал Егор.
Дарья в очередной раз для себя мысленно, но с любовью отметила: «Боже, как вы похожи на отца, тот тоже на одном месте семь дырок крутил!»
- Давайте по очереди, сыны!
- Ну, так я и говорю, - кипятился Егор, - учительницей она была и мечтала защитить диплом о популяции и искусственном разведении в неволе белых журавлей.
- Ма, ма, это не ты случайно была в роли той учительницы? Ты ведь нам с детства про белых журавлей рассказывала! – оживился и вновь перебил брата Ефим.
- Стерх – птица печали и надежды, - мечтательно произнесла Дарья. – Белые кораблики на голубом небосклоне, - душа с первых слов сыновей возликовала. – Ну, так дальше, что с той девушкой?
- С девушкой-то? – растерялись братья, - Это мы не знаем.
- По-очереди, сыночки!
- Ладно, Ефим, давай ты, - великодушно согласился  Егор, а я пока по компу то стихотворение поищу, как там: «А была эта птица певчей?»
Егор убежал к компьютеру, а Ефим продолжал:
- В общем, эта девушка повлияла на выбор профессора. Там была какая-то запутанная история, то ли он, то ли кто-то другой убил журавля и положил ей на крыльцо.
- Белого журавля! – выкрикивал Егор из другой комнаты. – Ура, нашёл, ма, вот послушай, он нам наизусть читал вот это стихотворение:
Говорят, что насильно
Не будешь мил,
Хоть солнце взвали на плечи.
Полюбил –
Разлюбил,
Будто птицу убил,
А была эта птица
Певчей…
Разлюбил -
Это прошлому полный отбой,
Поворот,
Где тропа раздвоится,
Но всегда
Будет следом лететь за тобой
Не любовью убитая птица.

- Это Людмила Кудрявцева. Ефим, продолжай!
- Вот так, профессор стал профессором! – констатировал Ефим.
- То есть? – деланно удивилась Дарья.
- Ну, вот как-то так, ему было стыдно за свой поступок, он поступил в наш уни-верситет, защитил диплом, став орнитологом. Долго работал в экспедициях на Ямале, собрал много материала, защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором и вот теперь вернулся к нам на кафедру.
- А зовут его Александр Константинович Ермаков, – как-то обречённо добавила Дарья.
- А  ты откуда знаешь? – вбежал в комнату Егор.
-У него богатые тёмные волосы, чёрные глаза-вишни, а на копчике родимое пятно треугольником.
- Вобще-то волосы у него седые, а вот копчик он нам не показывал, - удивились ребята.
- Ма, что всё это значит?! – завершил Ефим.
Опершись локтями о стол, Дарья закрыла лицо ладонями,  долго не отвечала. Потом вдруг резко отняла руки:
- Сыночки, мои дорогие, Егорушка, Ефим, Ермаков Александр Константинович - это ваш родной отец. У меня не хватало сил рассказать вам раньше об этом.
Огорошенные ребята разом выдохнули:
- И как нам теперь быть?
Дарья подёрнула плечами в недоумении:
- Жить, как жили.
- Но он говорил, что долго искал потом эту девушку, - горячился Егор.
Дарья покачала головой, с грустью ответила:
- Теперь это не имеет ни-ка-ко-го значения. Впрочем, он не смог бы найти меня, нас. Ведь он наверняка делал запрос на фамилию Озерова, в крайнем случае, на Казёнкину, а мы Григорьевы.  Вот так. Ваша воля и ваш выбор, заявлять ли ему о себе. Я со своей стороны не собираюсь делать никаких движений. Столько воды утекло, у него наверняка семья, дети.

СВАТОВСТВО ЕГОРА
Через неделю Дарью ждал ещё один сюрприз. Накануне, с вечера Егор объявил матери, что собирается жениться. Сегодня он приведёт в дом свою будущую жену, для знакомства с ней, а завтра приглашает мать и Ефима в ресторан для встречи с родителями невесты и помолвки. Он настроился уходить. Дарья растерялась:
- Егорушка, сын, но отчего ты раньше не предупредил меня? Я хотя бы приготовилась к встрече как следует.
- Мам, не заботься, сейчас организуем чай, а застолье будет завтра.
Егор убежал, а Дарья стала метаться по квартире, придирчиво оглядывая, что где не так лежит. Вышел из комнаты Ефим, усмехнулся на эту её озабоченность:
- Мам, не суетись, всё будет, как будет. А вообще, на мой взгляд, наш Егорша, кажется, поторопился.
- То есть? Ты знаешь её? – обеспокоилась мать.
- Знаю, ещё как знаю – весьма неприятная особа, забила нашему Егорке голову неизвестно чем.
- Но Ефимушка, возможно ты просто ревнуешь.
- Я ревную?! – откровенно смеялся Ефим.
- Ты всё увидишь сама. Она очень высокомерная, гордячка и задавака.
Дарья пыталась увещевать сына:
- Разве гордость плохая черта?
- Гордость хорошая, а гордыня – грех. А она именно такая.
Ефим нахлобучил на голову материну шляпку набекрень, вихляя задом, изобразил невестку.
- И имя у неё какое-то искусственное – Иветта. Ах, Иветта, Лизетта, Бабетта, Жоржетта! – дурачился он, - наш Егорша будет полным идиотом, если женится на ней.
- Вот подожди, сам надумаешь жениться, тогда я посмотрю на тебя.
Ефим снял шляпку, расплылся в улыбке как его отец:
- Ма, ты у нас самая замечательная женщина в мире, и женюсь я только на такой девушке, которая будет похожа на тебя.
- Как две капли воды?! – засмеялась Дарья. В этот момент в дверь позвонили. Ефим незамедлительно скрылся в своей комнате. – Ефимушка, это уже свинство, Егор твой единственный брат.
- Вот именно, мама, единственный, и я как брат должен сказать ему правду.
Подруга Егора действительно не понравилась Дарье, как не старалась она прогнать  навязчивое неприятное чувство. Вечер за чайным  столом получился каким-то натянуто-наигранным, скучным. Манерная, напыщенная Иветта ломалась, изображая из себя культурную особу. А когда Дарья спросила о её родителях, у Иветты как из рога изобилия посыпались комплименты в пользу своей семьи и аргументы о том, какая должна быть семья, и когда следует жениться и за кого выходить замуж и, главное,  от кого иметь детей. Что-то  до боли знакомое и прагматичное почудилось Дарье в этих речах. Когда Егор,  наконец, пошёл проводить Иветту домой, Ефим заметил, как сникла мать. Он подошёл к ней:
- Да ладно, ма, всё образуется, я завтра ещё поговорю с ним, а теперь ложись спать.
Ей долго не спалось. И на другой день, на работе не покидало чувство беспокойства, ведь предстояла эта встреча, как себя вести, о чём разговаривать? Ведь если дочь такая, какие родители? После работы зашла в парикмахерскую, постриглась, сделал лёгкую укладку, маникюр – в ресторан всё-таки идти. Ребят дома не оказалось, она набрала мобильный номер Ефима.
- Сынок, ты скоро домой?
- Мам, я сегодня задержусь, в ресторан не приду.
- Ефимушка, как же так? Ты меня оставляешь одну с этими? – в голосе её слышалась откровенная тревога и растерянность.
- Ладно, мам, не переживай, я буду, только чуть позже, надеюсь ты туда сама доберёшься?
Дарья подошла к ресторану во время, набрала номер Егора. Он выбежал навстречу, нарядный, возбуждённый.
- Идём, - взял под локоть. Подвел к столику, за которым уже сидели трое. – Знакомьтесь, это моя мама – Дарья Григорьевна.
- Очень приятно! – встал из-за стола высокий изрядно полысевший мужчина с чёрными усами,  нависшими  над верхней губой. – Стас Валерьянович.
Она растерянно кивнула, натянуто улыбнулась, перевела взгляд на женщину, ей представили и её. Дарья чувствовала себя как в замедленной съёмке: кадр за кадром, ах, да – Стас Валерьянович, так вот в чём дело! Она вновь перевела взгляд на него. Ну, так и есть – это он, Стас. Только уже не орёл, не хозяин жизни: изрядно поблёкший, словно молью почирканный, от него былого остался только циничный взгляд, да ухмылка несмываемая. «Господи, боже мой! -  невольно подумала, - Егорушка, сын, откуда ты только её выкопал?!» Уловив пристальный взгляд, Стас тоже явно узнал её, встал из-за стола и  обратился к дочери:
- Иветта, милая, можно тебя? Вы позволите, мы на минутку покинем вас?
- За паспортом? – вдруг невольно съязвила Дарья.
Стас не успел ответить. К столику подошёл Ефим, коротко поприветствовав всех и представившись, улыбнулся матери:
- Ну вот, теперь счёт равный 3:3, - и видя её смятение,  добавил: - Я, кажется, пропустил что-то важное?
Дарья и сыновья, оставшиеся в компании с матерью Иветты, вынуждены были выслушивать пространные нравоучения о правильности выбора второй половины,   сетования по поводу того, что  семья Григорьевых неполная:
- Очень жаль, мы с мужем придерживаемся теории о полной, здоровой семье с хорошей наследственностью.
Егор посмотрел на мать виноватым взглядом.
Ефим не выдержал:
- Что-то не понял, у кого плохая наследственность?
Зазвонил мобильный телефон, собеседница, извинившись,  ответила:
- Алло! В чём дело? Да,  тоже хотела вам об этом сказать, хорошо, иду, - поднявшись с места, обратилась к Григорьевым: - Простите, вынуждена покинуть вас, думаю, встречу придётся перенести.
Она ушла холодно попрощавшись. Егор, поднявшись с места  рассеянно глядел то на мать, то на брата.
- Сядь, сын! – вдруг как-то жёстко произнесла Дарья. Егор покорно сел. – Разливай вино, Ефим, выпьем за то, чтоб вы в своей жизни умели держать удар. Вот вы и стали взрослыми, сыновья. Вы мужчины, и должны быть сильными, просто обязаны! Горькую чашу нужно выпивать до дна, сразу и ни о чём потом не сожалеть.  Если бы я в своё время не выпила её вот также до дна, не было бы самого главного  – вас, мои дорогие мальчики! Мне не в чём раскаиваться и не о чём сожалеть! А знаете, о чём я ещё мечтаю в своей жизни?
- О чём, мама? – Спросил Ефим.
- Вы должны съездить в Журавли. Это место, где я была по-настоящему счастлива. Там родились вы, это родина вашего отца - замечательного человека. Поверьте, он ни в чём не виноват перед вами и передо мной. Я до сих пор люблю даже память о нём.
- Мам, а мы вообще-то сами туда собирались, - неожиданно оживился Егор.
Ефим отчаянно подавал ему знаки, и брат, поняв его, наконец, умолк на полуслове. Дарья ничего не заметила, так как сама только что перенесла стресс. Подмигнув Ефиму, взяла за руку Егора:
- Сынок, ты как? Поверь мне – это у них наследственное, - небрежно кивнула она вслед ушедшим, - Я думаю, что тебе крупно повезло, тем, что у тебя не зашло с ними далеко. Надеюсь не зашло?
- Нет, не зашло, - горько улыбнулся он, - Всё хорошо, мама, и ты как всегда права: переживём, какие наши годы.
- Мальчишки, а давайте, закатим пир горой, не пропадать же добру, - она заго-ворщически подмигнула сыновьям, - Когда ещё получится пригласить мать в ресторан? Я  в кои-то веки побывала в парикмахерской, сделала причёску и маникюр, ну, как, мои мужчины?
Весь вечер они танцевали, невольно обращая на себя внимание: два шикарных как две капли воды похожих друг на друга брюнета и моложавая красивая женщина. А когда зазвучал джаз, Дарья жгла так задорно и неутомимо,  даже сыновья не ожидали от неё таких па.

ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
Вернувшись домой, Роберт обнаружил как-то на мобильном телефоне неизвестный пропущенный номер. Перезвонил, спросил:
- Здравствуйте, Вы мне звонили?
- А, Роба Иваныч, это я – Олежка Зверев.
- Здравствуй, Олег! Что, есть какие-то новости?
- Есть, есть, послушай: тут мужики говорили: после твоего отъезда дружок твой - Санька Ермаков приезжал.
- Да что ты!? – обрадовался Роберт, - Ты его телефон взял?
- Нет, я его сам не видал, мне мужики рассказывали, он не один приезжал, со студентами – братья-близнецы, говорят Сашкины сыновья. Всё по болотам лазили, на кладбище ходили, по буграм на месте Журавлей.
- Вот это новость, так новость! Спасибо за звонок, Олег.
- Да ладно, чего там! Нет, Роба Иваныч, дружок твой совсем не то, что ты, мужики говорят, даже шкалика не поставил, никого не угостил. Ты, Роба Иваныч, свой человек, ты дело другое, приезжай, ждём! А барана твоего, слышь, мужики поймали.
Роберт смеялся от души:
- Это хорошо! Зажарьте шашлыки.
- А мы тебя дождёмся!
Олег ещё что-то балагурил, позвонили в домофон.
- Прости, Олежка, кто-то пришёл, давай не пропадай.
Роберт подошёл к двери, снял трубку домофона:
- Кто?
- Гости из Журавлей.
Роберт удивился, но без дальнейших расспросов открыл дверь подъезда, вышел из квартиры и стал поджидать у лифта, гадая, кто бы это мог быть. Вскоре кабина лифта поднялась, плавно раскрылись створки двери,  выпустив трех незнакомых мужчин. Роберт вгляделся в лица: два молодых брюнета пропустили вперёд солидного седого человека. Тот с минуту разглядывал Роберта, спросил:
- Ну что, дружище, тебе, наверное, девятикратный бинокль требуется, чтобы узнал?
- Сашка, Ермачёнок? Мать честная, откуда ты?
- Из Журавлей!
Обнялись, долго тискали друг друга.
- Знакомься: мои сыновья – Ефим и Егор.
Роберт приветливо пожал руки ребятам, снова обнял друга детства, похлопал по спине:
- Санька, ты, Санька, значит, правду Михаил говорил.
- Ты о чём?
- Их мать - Дарья Озерова?
- Правда. Жаль, так поздно нашлись. И всё же,  я счастлив, Робка!
Старые друзья проговорили всю ночь, с удовольствием просмотрели фильм «Пятая четверть» М.Кураева, о том, как два друга-пионера всё лето строили вертолёт. Друзья до малейшей подробности узнавали в героях фильма самих себя. Александр купил  эту кассету в подарок другу.
Братья-близнецы с удовольствием слушали истории из детства отца и друга. Смеялись и удивлялись от души, услышав историю о том, как друзьям преподавали уроки плавания старшие  ребята: собрав мелюзгу, вывозили на лодке на середину озера и выбрасывали за борт. Ошалевшие от страха мальчишки, захлёбываясь водой и выкатив из орбит глазёнки, барахтались, кто как мог обратно к лодке. Несколько дней тренировок дали отличные результаты: ни один не утонул, а к концу лета всякий новичок резвился на воде, как молодой лягушонок, на зависть девчонкам, копошащимся на мелководье.
К утру, друзья  свалились от усталости,  условившись показать Ефиму и Егору озеро Байкал. 

Основательно экипировав свой поход, Роберт повёз гостей к острову Ольхон, что расположен на озере Байкал. На место прибыли к закату солнца. Огромный красный диск окрасил воды древнейшего в мире озера в нежно-розовые тона.  Сиреневый горизонт, переходящий в лазурно-голубые облака небосклона являл взору величественную картину, от которой невозможно было оторвать глаз. Не зря говорят: здесь забываешь о тонущих в серой мгле городах, о нескончаемых неотложных делах и вечной суете.
Это озеро глубочайших и чистейших на планете Земля  вод, в суровых и грандиозных каменистых берегах - жемчужина Сибири. Как первобытная, первозданная сущность Байкал вбирает в себя навсегда, не позволяя забыть о своём великом существовании, давая понять, что человек - лишь мельчайшая частица бытия в бесконечности мироздания.
Озеро Байкал питают сотни малых рек и речушек, из него берет свое начало великая сибирская река – Ангара. Уникален этот край. В восточной стороне – Амурском, Хабаровском и Приморском крае несёт свои воды полноводный, богатый Амур. В конце мая полетят с низовьев китайской реки Янцзы белые журавли. Они проплывут по небу легкими корабликами беззвучно, ничем не нарушая голубой тишины. Голова с длинным клювом вытянута вперёд, длинные ноги откинуты назад, в прямую линию. Молча проплывут стерхи над водами Амура, над голубой тайгой,  бесчисленными озёрами, полями и лугами.
Эти птицы знают, куда летят: туда, где однажды вылупились из яйца беспомощными рыжими птенцами. И обязательно достигнут своих гнездовий, и в любовном экстазе станцуют для  своей любимой жизнерадостную тарантеллу, и, откинув на спину голову, пропоют свою песню, вещая миру о продолжении жизни.
Они принесут в Россию на белых крыльях печали надежду.