***

Он стоял в дальнем углу комнаты, непритязательный, потрепанный, но ничуть не утративший своего благородства, данного ему создателями. Четкие линии, матовый блеск, молчание, красноречивое и многозначительное. Он был стар, но это была благородная старость. Он помнил прошлые времена, когда его юный звонкий голос будил вихрь чувств и хороводы тел. Великие мастера отдавали ему свои речи, и он ни единым звуком не сфальшивил, ни единой нотой не ошибся и вкладывал всю силу звучания своего тембра в каждую фразу. А сколько жгучих взглядов поверх его плеча проносилось туда и обратно, сколько шепотов, шепотков, вздохов он слышал своим чутким ухом! Иногда он начинал разговор, и его мелодия плыла над этими стенами, раздвигая их до исчезновения, о, он был поистине маг и кудесник.
    Юность беспечна! Она порывиста, непостоянна, она обладает ни с чем не сравнимой пылкостью и страстью, и он это знал как никто другой. Свечи, толстые стеариновые свечи плакали, оплывая в канделябрах, а он рокочущими басами и нежными трелями придавал огням таинственности.  Да, тогда его голос мог звучать  из гостиной на весь этаж…  «Мадемуазель, разрешите пригласить Вас на тур вальса!»  --  «Мсье, мне очень жаль, но вальс я обещала графу ***»      «Marie, сестричка, я безумно влюблена!»  -- «Боже, Lise, ты сошла с ума, папеньку хватит удар! Поручик известный ловелас!»  -  «Ах, мне все равно, он бесподобен!»  -  и над всем плыли мотивы Листа, Штрауса, Чайковского…
      
    Я подошла к нему, положила руку на крышку и замерла. Краем уха я услышала чьи-то неразборчивые голоса, непонятную мелодию… 
 
Ты позволишь коснуться твоих клавиш?   Подхвати меня мелодией и разреши мне улететь на ее крыльях!... Старик усмехнулся (если, конечно, инструменты умеют усмехаться), вздохнул и тихонько спел: тарарарим-та-та, тарарарим-та- та- та……