Глава 13-15

  Арсению, как персону, в честь появления которой и было затеяно торжество, усадили во главу стола. Обласканная вниманием семейства Утопиных, и сама, питавшая ко всем его членам самые нежные чувства, она, увлеченно рассказывая о своей поездке, одаривала каждого, внимающего ее повествованию, теплым взглядом, словно благодаря за представившуюся ей возможность, поделиться своими впечатлениями сразу со всеми, столь любимыми ею людьми.
  Со свойственною, ее впечатлительной натуре живостью, Сенька, восторженно рассказывала - каков, предстал пред ней, самый большой остров страны. 
  Далекий, неведомый Сахалин, всегда представлялся Арсении загадочной, почти сказочной, и оттого, завлекающей в путешествие, землей. Она была в неописуемом восторге, когда Кирилл, предложил ей отправиться туда вместе. Ему, выпала рабочая командировка на остров. Темой его журналистского исследования, должна была стать история сахалинской каторги. Предстояло побывать в  поселениях на Сахалине, которые появлением своим, обязаны  этому мрачному и неприятному даже для слуха, слову - "Каторга".

...Каторга.., каторга.., каторга... - летя в самолете, Арсения, по нескольку раз кряду, одними лишь губами, без голоса, повторяла это зловещее слово, точно пытаясь сжиться с его смыслом. Ей, представлялось, нечто ужасное, невыносимое для человеческой сущности, полное страданий, лишений,  мук физических и душевных... Такое.., о чем и думать то - мучение. ... А как же, снести это..? Даже, вот и путь, до той самой каторги.., который теперь, она с такой легкостью преодолевала, могучи только наслаждаться, глядя на проплывающую внизу бескрайнюю, неохватную для взгляда, материковую ширь - каким же, он, этот путь, должен был быть нестерпимо бесконечным, для обреченных проследовать по нему, в те времена.
 Когда человеком странствующим, движет воодушевление, рождаемое восторженным предчувствием воображаемых благ, что ожидает он найти в конце своего пути, пустившись в него собственною волей - тогда и трудности ему выносимы, и лишения, оправдываемы им, перед самим собою. А когда же - человек гоним силою.., когда в конце пути, не приходится ему ожидать ничего лучшего, а только напротив - угнетаемый неизвестностью будущей своей жизни и не имеющий свободы к выбору лучшей доли, - что он может чувствовать.., о чем мыслить.., на что надеяться..? Пусть даже это и человек павший, не угодный обществу, наверное и заслуживающий наказания за свое преступление.., но от этого, он не перестает быть человеком чувствующим и страдающим.  ... А если преступен сам уклад  государства... То, для него, и человек - не человек. ...Человечек. Только придави его, в одну миллионную силы государственной - и нет его. И хорошо. Что - один вскрик души человеческой, в необозримом просторе всевластия..? - Ничто.
 Один... Второй... Тысячный... Полутени, полулюди... Каков порядок их существования, когда уже и думы их, и привычки, подчинены не исканию благодати для души, не творению счастливой жизни, для которой и возможности то самой нет,  а только и остается им, что - следовать простым инстинктам. И все развитие этих людей, состоит единственно в том, чтобы поощрять в себе одни инстинкты и подавлять другие.
  Временами, Арсения заговаривала с Кириллом. Но он, занятый чтением, поддерживал разговор неохотно. Эта командировка, для него оказалась неожиданной и он, не успев подготовиться загодя, пытался тогда, в сжатом режиме, получить и структурировать для себя нужную информацию.        Привыкший подходить к делу со всей серьезностью, он, обыкновенно перерабатывал массу сведений относительно нужной темы. Выделял из этой массы самое главное. Расставлял по местам второстепенное. Для него, крайне важно было, составить план своей работы. И тут уж, он не позволял себе отвлекаться. И Арсении, нравилась эта его основательность. Она, любила наблюдать за его работой. А он, в свою очередь, часто обращался к ней за советом и они порою, вместе просиживали над материалом ночи напролет.
Однако, Сенька никогда не навязывала ему свою помощь, зная, что если будет нужно, Кирилл сам попросит о содействии.  Она, просто готовила им кофе, бутерброды и усаживалась тихонько рядом наблюдать как он работает. Бывало, пристроившись за его спиной, она опускала голову на его плечо и обхватив за торс, так и задремывала. Почувствовав, как постепенно ослабевает ее объятие, Кирилл, оборачивался, бережно брал ее на руки и укладывал в кровать. Она всегда чувствовала это, но никогда не открывала глаз. Ей, была так приятна эта его забота, и совсем не хотелось, нарушать внезапным " пробуждением", такой трогательной, как ей казалось, церемонии.
 
 Сенька, ничуть не обижалась на Кирилла за его несловоохотливость. В такие моменты, он напоминал ей отца. Еще девчонкой, отец, часто брал ее с собой на работу. Тогда, он еще трудился в музее. И она, могла подолгу наблюдать за тем, как отец работает. Как он, сосредоточенный, склонившись над каким-нибудь предметом, что-то расчищал кистью, подцеплял пинцетом мельчайшие фрагменты, осторожными и точными движениями, переносил их на лист бумаги, в порядке, понятном только ему.., снова расчищал... И так, сантиметр за сантиметром. Когда, уже ей наскучивало, она просила отца дать ей карандаши, а лучше - краски. Потом и рисование, переставало ее занимать. И она, шла бродить по музейным залам. Бывало, сотрудники зазывали ее выпить чаю, соблазняя разными вкусностями. А у Зинаиды Львовны, всегда имелся молотый кофе в жестяной баночке, и обязательно - "сгущенка".  И почему-то, эта сгущенка, всегда казалась ей вкуснее, а кофе - ароматнее, нежели дома. Зинаида Львовна, не имевшая собственных детей, всегда с таким умилением, смотрела как Сенька лакомится ее угощением, и была с ней так ласкова, что порой, Арсении хотелось обнять эту добрую женщину и даже, отчего-то, хотелось обнявши, заплакать. Толи, от желания пожалеть ее.., толи, из благодарности за ее доброту.., или, от того и другого сразу.

  Решив, не докучать Кириллу разговором, Арсения, иногда, только прижималась лицом к его плечу и слегка, поглаживала ладонью по руке. Улыбаясь, в ответ на ее нежное прикосновение, он целовал ее в лоб и снова погружался в чтение. И Сенька, повернув голову к иллюминатору, возвращалась к собственным мыслям.

  ... И что же толкает людей к преступлению общественного закона, а вперед -  к разногласию со своей совестью?  Отчего же..? От пренебрежения, от безразличия, от чувства безнаказанности, от злости, зависти, нужды... Из протеста, в конце концов! А может быть, все это, и есть - из протеста..? Тогда, из чего же, возникает сам этот протест..? От несправедливости..? Чьей? - Одних людей, по отношению к другим... Или государства, по отношению к своим гражданам..? Но, граждане - люди.., ведь они не могут быть дурными от рождения... Среда. Именно среда, в которой они растут и воспитываются вырабатывает в них дурное.
 Арсении, вспомнилась ее первая самостоятельная поездка на поезде. На каком-то вокзале, на каком именно, она уж и не могла припомнить, через окно вагона, она наблюдала за двумя парнями. Они, то смешивались с людской толпой, то отходя в сторонку, причем, постоянно порознь, будто бы безразлично, разглядывали проходивших мимо них людей. При этом, держались довольно свободно, даже развязно. Совсем еще мальчишки, но в их движениях, было что-то очень взрослое, уверенное, нахальное. К одному из них, подошел милиционер. Парень даже не сменил позы и держа руки  в карманах , скосив голову в сторону стража порядка, что-то бойко говорил ему. Вытянув шею, похожий на взъерепенившегося драчливого воробья, он, говорил с напряжением, даже было видно как набухли вены на  его худенькой шее. Потом, сплюнув, прямо под ноги милиционеру, мальчишка резко развернулся и зашагав прочь, скрылся за торговой палаткой.
 
  "Работают мальчики.." - произнес попутчик Арсении, мужчина, лет пятидесяти. Оказалось, он тоже наблюдал эту сцену. " Не поделили что-то с "начальником" ", - продолжил он свое пояснение.
 Сенька, недоуменно поглядела на мужчину.

- Работают..?

- Да. Работают. Воришки вокзальные. Выглядывают - кто поротозеистей, да попроще, а дальше - дело техники...

- Но, ведь тут милиция..!

- А-а-а, - мужчина махнул рукой, - что, милиция... Так, всегда было, есть и будет! Так что, ты, глазами то, по сторонам меньше хлопай, а больше за вещичками своими приглядывай.

...Тогда, Арсении как-то и не подумалось. А теперь, она задалась вопросом: Как же так может случиться - чтобы дети, жили такой жизнью? Ведь не голод, не война... А как же родители..? Близкие... Как, они могли допустить, чтобы детство - самая лучезарная, самая светлая и беззаботная, самая счастливая пора, о которой с таким благоговейным трепетом, вспоминает каждый человек, превратилось в серую, смятую, испачканную обманом страницу жизни. И как же сложится судьба, этих несчастных мальчишек, которые и сами, не понимают - насколько они несчастны. А если и понимают - то просто не умеют, не знают как им справиться с этим! И дальше живут - как умеют, как могут... И, что же они смогут воспитать уже в своих детях..? А ведь, они у них будут. Неужели и они, обречены уже заранее, на такое же детство.., на ту же судьбу..!? 
 
  Под самолетом, потянулась полоса густых облаков. Тяжелые, серо - белые клубы их, то сгрудившиеся друг на друга, то, словно густо и равномерно разбросанные на полу,  ватные хлопья, устилали собою все обозримое с высоты полета пространство, вплоть до горизонта. Кое-где, из этого ватного поля, вырастали гигантские облачные грибы, и подсвеченные заходящим, где-то сзади Солнцем, приобретали вид фантастический и грандиозный, поражая воображение, своими причудливо перетекающими из одной в другую формами и многоцветием.
 Арсении, уже не хотелось ни о чем думать . Она, очень скоро, свыклась с  видом за иллюминатором. Ей, стало скучно. Еще какое-то время, она безразлично смотрела на нескончаемые поля облаков, и вскоре задремав, уснула, оперши голову, виском, на кисть руки.
 Ей снилось, будто бы она сидит в аудитории, а за кафедрой, стоит ректор их института, облаченный в судейскую мантию и что-то говорит.., говорит.. - непонятное... И тут, вдруг, она отчетливо слышит, произнесенную громким, властным голосом, свою фамилию. И хотя, ректор, не требовал, но, она понимает, что должна спуститься к кафедре. Она спускается. Неведомо откуда, подле нее, оказываются два солдата в мундирах старинного образца. Ректор, делает им знак рукой, и они, подхватив ее под руки, увлекают к выходу. Она сопротивляется, кричит что-то... Но, ни один человек в аудитории не обернется в ее сторону, не вступится за нее.
 И вот, она уже бредет чрез бескрайнее поле, по пыльной дороге. Ее руки, в кистях накрепко обвиты грубой веревкой, привязанной к движущейся впереди подводе. Ей хочется пить. Губы ее растресканы до крови. Волосы, слипшиеся от пота, спадают на лицо. Пот, смешавшийся с дорожной пылью, течет со лба, попадая в глаза, больно щиплет, ест... Она чувствует, как пот течет по шее, спине, груди... Ноги, обмотанные тряпьем, повязанным сверху бичевкой, ноют, гудят. Ступни, избитые и изрезанные камнями, кажется невосприимчивы уже ни к какому осязательному чувству, кроме боли. Эта боль, непроходяща, изнурительна, и при каждом шаге, она разносится по всему телу и оттого, воспринимается еще острее, будто все существо ее, состоит из одного только этого, убийственного чувства.
 Наконец, она, в полном изнеможении падает на колени. В желтую пыль. Но, через секунду, веревка натягивается, резко дергает за руки. Она, падает уже лицом. Ее протаскивает по дороге... Слышно чьи-то крики. Но, она уже не разбирает их. И тут, почти бесчувственной ей, кто-то помогает подняться. Кто-то, из таких же -  страдальцев. Он берет ее под руку, поддерживает, чтобы она могла идти.   Она поворачивает к сочувствующему лицо, пытаясь найти в себе силы - поблагодарить... Он улыбается ей.  Обезображенное свежими рубцами от плети, лицо его, только, еще страшнее искривляется от улыбки. Но лицо это, кажется ей таким знакомым.., родным... Все стихает вокруг. Становится не слышно, ни конского топота, ни скрипа колесного, ни криков солдат, ни мученических стонов идущих. 

-Ты..? - Еле слышно выговаривает она, едва шевеля губами.

- Я. Так же тихо, но твердо, отвечает ей Кирилл.

И с этим "Я", она чувствует, как свежие силы, вдруг наполняют ее. Это "Я" - способно смягчить любые ее страдания, любое горе! Оно, возвращает ее к жизни, заставляет дышать, видеть, чувствовать...
 Она роняет голову ему на грудь, и плачет.., плачет.., и не может, и не желает остановить слезы. Плачет так, как человек может плакать, лишь от радости, когда все дурное, все мучительное уже позади.   

  Сенька проснулась от легких щекочущих прикосновений. Открыв глаза, она увидела улыбающееся лицо Кирилла. В руке, он держал небольшое, пестрое, совиное перышко. Как то, гуляя в лесу, они нашли это перо, и придумали, что оно, будет их дорожным талисманом. И с того времени, всегда брали его с собой в дорогу.

- Просыпайся, Сплюшка! Скоро посадка!

Еще не веря в явь, но, понемногу, начиная понимать, что все пережитое, было сновидением, Арсения, глядела на Кирилла так, будто перед ней, явилось некое чудо. 
 Кирилл, положил  руки ей на плечи, и легонько встряхнув, повторил: "Просыпайся..!"

 Она обняла его за шею, и прильнув губами к уху, прошептала :  " Ой, Кирюха... видел бы ты мой сон...! Бр-р-р-р... ".  И вкратце, она рассказала ему свое видение.
 Выслушав, Кирилл, успокаивающе погладил ее по голове, и расцеловав в лоб и щеки, предложил готовиться к выходу.
   
 
 Кирилл, окончил тот же институт, в котором сейчас училась Арсения. Уже два с небольшим года, он работал в одном из городских журналов.  А познакомились они год назад, столкнувшись в коридоре института. Кирилл, поддерживавший дружеские отношения с несколькими студентами, забежал в институт, на каких-нибудь десять минут, чтобы передать одному из товарищей нужный тому материал. И бегло проходя по коридору, он позволил себе, как он рассказывал после: - "Неосторожность -  мимоходом, сделать незнакомой студентке комплимент ". К его крайней неожиданности, бойкая студентка, бесцеремонно одернула его за рукав куртки и повелительным жестом, заставив остановиться, потребовала "развернуть тему". Сама же, воссев на подоконник, словно Египетская Царица на трон, с видом, полным величия и не подразумевающим ничего, кроме беспрекословного подчинения, едва заметным кивком головы, дала понять, что - можно начинать...   Сперва, немного опешив, Кирилл, однако быстро нашелся, и прочитал ей первое, что  пришло в голову. В голову, пришла ода Горация  ";xeg; monum;ntum" ( "Я воздвиг памятник" ).   Хотя в оде, не было ни слова, восхваляющего и единой  женской благодетели, но прочитанная на латыни, она прозвучала эффектно. Сделав вид, что ее амбиция удовлетворена, Арсения, изящно протянула кавалеру ручку, но.., заполучив его ладонь, вместо того чтобы грациозно соскользнуть с подоконника, притянула молодого человека к себе и шепнула ему на ухо, что за знание античной литературы, ставит ему  - зачет, но должок, за ним остается... Потом, было студенческое кафе.., вечернее гуляние... Через несколько дней, они встретились снова, уже по предварительному уговору. ...Кино.., компании.., и далее, далее, далее - как это обычно и случается с молодыми людьми -  жизнерадостными, открытыми для всего нового, манящего, головокружительного...

    Уже пару часов, Арсения, без устали рассказывала о их Сахалинских приключениях, сопровождая рассказ показом фотографий, подробно поясняя и стараясь припомнить и не упустить ничего из самого поразительного и интересного, о чем им с Кириллом удалось узнать и что посчастливилось увидеть. Они передвигались по острову на поезде, колесили на автомобиле, пришлось им, испытать и вертолетной тряски.
  Сенька, восхищалась, мужеством первых русских, разведывавших остров, и положивших начало его заселению и освоению. С сочувствием, она говорила о несчастных каторжанах, усилиями которых главным образом и преображался Сахалин, превращаясь из почти необитаемого острова с ничтожным коренным населением, в промышленную и сельскохозяйственную колонию, которой после, суждено было стать полноценной частью огромной державы. 
 Сожалела, она, лишь о том, что выпало быть там зимой.  "Ах, как было бы здорово, слетать на Сахалин летом!" - мечтала Сенька.
..." И.., - на Камчатку, заодно!" 


Глава 14


За окном, уже давно стемнело. Из приоткрытой форточки, все более отчетливо стали доноситься уличные звуки. Кто-то из жильцов, вероятно потерявший домашнюю кошку, непрестанно звал ее ласковым голосом. С соседней улицы, раздавшись внезапно, заслышался звук  сирены, и отражаясь эхом от строений, скоро унесся, вслед спешащей кому-то на помощь, пожарной машине.  Голоса запоздалых прохожих, чуть только послышавшись, словно аукнувшись, как в "прятках", тут же стихали, снова схоронясь в темноте.
 
 Глеб, заметив некоторую рассеянность в движениях Марины, вероятно и без того, утомившейся на работе, и теперь еще, хлопочущей по приему гостей, демонстративно потянулся, заложив руки за голову и произнес, обращаясь к дочери : " Ну, что же - пора и  честь знать! Давай ка, будем к дому собираться... " 
 - Ну, папочка.., еще немножечко.., - умоляющим голосом отозвалась Арсения, отвлекшись от  шепотни, о чем-то, очень важном для них с Аленкой.

- Да, правда, Глеб, чего ты засобирался, - вмешалась Марина, - пусть девчонки поболтают. Столько не виделись! А то, и вовсе - оставайтесь ночевать! У меня, завтра выходной. Семеныч - тот вообще, ничем серьезным не занимается. Вон только, арсенал свой рыбацкий начищает. Все,  на морскую рыбалку собирается!

 - Зима! Утопин - торжествует! Я это право честным трудом в прошлый сезон заработал! А вот, нынешний начнется, еще вспомните слова свои - как по папке затоскуете! - Шутливо отпарировал Женька.

Чуть замешкавшись, Глеб, с улыбкой поглядел на супругов, потом на Сеньку с Аленкой. Все четверо,  смотрели на него так, будто решение ночевать, было уже принято и ему, остается лишь -  "повесить шляпу на крючок".
 
- А как же, Елизавета Николаевна..?

Ах.., тетя Лиза! Наша милая тетя Лиза!  - Встрепенулась Арсения.
Как же я про нее  забыла! А ведь она, верно, ждет нас..!  У меня и подарочек для нее припасен! Сенька убежала в прихожую, и порывшись в сумке, вернулась в гостиную.

- Вот! Торжественно произнесла Арсения, - держа на ладонях расшитую подушечку округлой формы.
 - Я купила ее на ярмарке у нивхской женщины. Пуховая! Можно на стул. Но, я знаю, что тетя Лиза, любит  заниматься своим вязанием, сидя на полу. Для того и подарю ей! И, как бы извиняясь, глядя на Алену, она продолжила: - Уж, мы поедем. Пока еще не совсем поздно. И уже бодро добавила: - А завтра, я приеду, и мы сходим - куда придумали!   И, обратясь уже к отцу: - Пап, может стоит позвонить тете Лизе, ведь она такая "переживательная", как вообразит себе, будто с нами, что худое случилось.., приедем, да вместо того чтобы радоваться - будем ее успокаивать.
 
- И то - верно, - согласился с дочерью Глеб, и дотянувшись до журнального столика, стоявшего у стены, снял трубку квартирного телефона и набрал номер Елизаветы Николаевны. 
 
 - Лизавет Николавна, вечер добрый...

 Не успел Глеб договорить, как из трубки послышался торопливый голос тети Лизы. Будучи обеспокоенной, она всегда говорила очень быстро, будто желая, в несколько мгновений, передать все свое волнение собеседнику. В такие минуты, словно забываясь, Елизавета Николаевна, совершенно могла не слышать, что ей отвечают, а только спешно, перемежая слова глубокими вздохами, изливала свои переживания, усиливая все, выразительными эпитетами.

 - Ох, Глеб Сергеевич..! Ну наконец то! Я, уж и места себе сыскать не могу! Сказали - днем, а на часах уже ночь почти...!  И ведь, словно нарочно - позабыла свой телефон у Софьи Никитишны - с четвертого. Забежала утром, гостинец их внучку передать... И была то,  минуту всего.., да сунула где-то в прихожей! Хватилась.., а они уж и уехали! Да, на все выходные - к детям. А, с "домашнего"  - не могу! Номер то, помню, да "восьмерка" - не работает! Всю ж душу себе вывертела - где вы, да, что с вами...?! Уж , вечер... Хотела, ради спокою, хоть телевизор поглядеть - отвлечься... Включила, и все к одному - происшествия эти ужасные дорожные... Будь он не ладен, этот телевизор! О-о-ох.., - Елизавета Николаевна выдохнула протяжно, и немного успокоившись, спросила: - Ну, и где же вы теперь?
 
 - Все хорошо, Лизавет Николавна. Мы на квартире Утопиных. Сей час выезжаем.

Видимо, это - "Все хорошо", вмиг, отделило тетю Лизу от ее недавних треволнений и внесшее совершенную ясность, вернуло ее, к привычному амплуа - назидательной, знающей толк в порядке и приличии, пожилой, авторитетной дамы.

- Сию минуту! Поправила она Глеба, закончив разговор.

Не кладя на место трубки, из которой раздавались короткие гудки, а уткнувши ее в щеку, Глеб, обратил взгляд к Арсении. Наверное взгляд его, был полон сочувствия к несчастной женщине, которую они, заставили так волноваться, хотя могли бы и предупредить о своей задержке, но слишком занятые собой, пренебрегли этим простым действием, и оттого, теперь ему было совестно.

- Как она..? Тихо спросила Сенька, будто Елизавета Николаевна, была не у себя дома, а уже в больничной палате.

- Поехали! Коротко ответил ей отец. И они, принялись собираться.



  Уличные огни, промелькивая за стеклами автомобиля, убегали назад и расплываясь в зеркале заднего вида, сливались в одну длинную, извилистую гирлянду. Фасады домов, пестрели разноцветием светящихся вывесок и реклам, должных завлекать в чудесный, почти сказочный мир витринного зазеркалья, в котором, все по иному, не так.., - светло, красиво, чисто. Манекены, словно мимы, разыгрывающие сценки счастливой жизни, и замершие в этом своем счастье, улыбчивые, беззаботные... Они, протягивают друг другу руки, дарят букеты цветов, с умилением, наблюдают как играют их дети: девочки, наряженные в кружевные, легкие платьица, широкополые шляпки от солнца; мальчики - в строгих костюмчиках, при галстучках.., или по-пляжному - в шортиках, в панамках... Вот, молодожены. Она - в пышном, нежно-розового цвета платье, широко расходящимся книзу и украшенном сплошным узором из мелких цветов. Лицо ее, опущено. Застенчива, скромна, покорна. Но и есть в ее позе, некое величие. И эта ее покорность, происходит не из необходимости подчиниться всецело, а от спокойной уверенности, в том, чему она доверяется. 
 Он - в темно синем. Высокий, статный, приподняв чуть подбородок, смотрит поверх ее головы, как бы влядываясь в будущее, и уже заранее, пытаясь высмотреть, различить, предугадать, - любую угрозу их счастью, могущую возникнуть в неизвестности этого будущего.
  Какой-то бродяга, волочивший за собой неказистую тележку со всякой рухлядью, остановился у витрины , задрав голову. Его голова, была на уровне пьедестала, на котором стояла пара и от этого,  он казался маленьким, жалким.  Будто бы и сам, почувствовав эту собственную ничтожность, постояв немного, он медленно побрел далее по тратуару, свесив голову. Дойдя до конца дома, бродяга свернул в неосвещенный проулок, и исчез в темноте, будто бы там, ему было уютнее, привычнее, по свойски.
  Загорелся "зеленый". Глеб тронул машину с места.

- А ведь, завтра - уже весна.., - проговорила Арсения, продолжая задумчиво глядеть, на проплывающие за окном автомобиля городские огни. А помнишь, Папа, как вы с Мамой, насобирали где-то и подарили мне в день рождения, большой букет подснежников?

 Глеб, уже не помнил того. Но, не желая выказать своей забывчивости, не отвлекаясь от дороги, думая что дочь увидит, он, просто молча кивнул головой.

 Не услышав его ответа, Сенька повернулась к отцу и переспросила, - Помнишь?
 
Глебу, всегда казалось, что он помнит все эти праздники, за исключением трех - когда он был не дома; когда дочке исполнилось два годика, он был в командировке - в Суздале, на семь лет - в Москве, на выезде их экспозиции, посвященной народным промыслам русского севера, а  на Сенькино одиннадцатилетие - на смоленщине, ездил на похороны своего старшего брата.

Глеб немного замешкался с ответом, но не желая расстроить дочь, все же, ответил утвердительно.

- А в каком я была платье - помнишь?

...Нет, Папочка, все же - ты не помнишь. Ни подснежников.., ни платья...
А я, очень  хорошо помню. Мне тогда исполнилось пять лет. Тогда то, вы и подарили мне, то самое - алое в черный горошек платье, которое мне так понравилось, и я так его любила! Но, ты не думай,  я ни капельки не сержусь на тебя, оттого, что ты, этого всего не помнишь. Ты помнишь. Просто ,немножечко забыл... И я тебя люблю! Она приобняла его за шею и дотянувшись до виска - поцеловала.
Глеб, чуть подался головой в ее сторону, словно желая продлить прикосновение ее губ и на короткое время прикрыл глаза.

 Папа! Вдруг, втревоженно вскрикнула Арсения.
 Глеб, мгновенно, даже не поняв еще причины ее испуга, резко затормозил.
Их бросило вперед.
 Глеб, инстинктивно успел обхватить одной рукой голову дочери.
 Автомобиль, стал посреди пустынной улицы, чуть развернувшись вправо.

- Собака... Там была собака, Папа! В Сенькиных глазах, все еще был испуг.

Кажется - она уже убежала. ... Ведь мы не сбили ее, Пап!? Не сбили!?

Чтобы успокоить дочь, Глеб вышел из машины и обойдя кругом, остановился в свете фар, развел руками, как бы показывая, что никакой собаки нет. И, снова усевшись в водительское кресло, обнял Сеньку и поглаживая по голове, несколько раз повторил: Все, все, все... Нет собаки. Удрала.   
 
 Через несколько минут, видя что дочь успокоилась, Глеб, еще приободрил ее шуткой: - Унеслась твоя собака. Унеслась по своим собачьим делам - отмечать  второй день рождения! Пусть собачий бог, пошлет ей сегодня косточку пожирнее!
 Арсения заулыбалась.
 
Глеб, выровнял машину. Тронулись. До дома, оставалось не более десяти минут езды.

- А хочешь, в этом году, мы, на твой день рождения поедем за подснежниками!?

- Правда!? Конечно хочу! Поедем! Решили! Ура!



Глава 15


 От Елизаветы Николаевны ушли уже за полночь.
 Пройдя в комнату, Сенька  тут же, плюхнулась на диван.

 - Вот теперь, я устала! Объявила она, и немного помолчав добавила: - Как все таки хорошо - просто лежать и уже, ни о чем, особенно не думать! Если бы я,  была каким-нибудь бородатым мудрецом, то непременно, написала бы трактат о пользе лежания...

 - Если бы ты, была этим самым бородатым мудрецом, то тебе, просто не достало бы времени,  на подобные глупости, - шутливо ответил ей отец, перекладывая предметы на столе, явно ища что-то.

 Но Арсения, уже была занята разглядыванием комнаты отца.

 - А у тебя, совсем ничего не изменилось здесь. Вот  даже и ваша с дядей Женей фотография - как висела косовато, так и висит. Но, знаешь - мне эта неизменность, даже нравится. Так было у бабушки. Через сколько времени к ней ни придешь, а у нее - все так же. Менялись только  открытки за стеклом книжного шкафа.  Друзья, всегда слали ей поздравительные открытки к праздникам и она, вставляла их между стекол. Так они и были там, до следующего праздника.  Я же, так любила залезть в этот шкаф,  желая отыскать какую-нибудь книгу, чтобы - с картинками; и открытки всегда вываливались. Я затолкаю их обратно - да не так. И бабушка, потом ворчит по-доброму, да поправляет.

 Тут, Сенька заметила, что придавила плечом, лежавший на диванной подушке клочок бумаги. На клочке, карандашом было написано имя и номер телефона.

 - Пап, ты не это ищешь? И она, протянула предполагаемую пропажу отцу.
 - Ах, вот оно! А я уж, думал - потерял совсем. Как обычно - черкну на чем придется, после, найти не могу.

 - Папочка, а можно полюбопытствовать:  кто это - Юленька?

 Глеб, уже заносил номер в память телефона, и не отвлекаясь от этого занятия, сухо ответил:  - Дочь владельца одного антикварного магазина в Питере.   

 - А сколько ей лет?

 Закончив с записью, Глеб с улыбкой глянул на дочь.

 - Не знаю. Молода. И, не нужно так хитро на меня смотреть. Это - работа. Нас познакомил Вениамин Никонович. Он, всегда делает фотографии предметов в этом магазине. А Юля, была у него вчера. По случаю и я к нему заглянул. Ранее, мы были не знакомы. Вот, он нас и представил друг другу.

 - Симпатичная? - Не унималась Сенька.

 - Да. Довольно не дурна, - отстраненно ответил Глеб, роясь уже  на книжной полке.

 - Ну вот,  - Арсения перевела разговор в другую плоскость, - будет у тебя полезное знакомство. Да только, ты у нас, совсем не умеешь пользоваться связями. Вот... Но тут, сообразив, что сейчас скажет лишнее, если приведет отцу сравнительный пример, она умолкла.

  - Что - "Вот"..? В голосе отца, Сеньке послышались нотки легкого раздражения.
 И она пожалела, о том, что неудачно развернула разговор. Ей вовсе не хотелось чем-то расстраивать отца. А сейчас, она ясно почувствовала, что невольно у нее это получилось.
 Словно в подтверждение ее чувства и, будто угадав, то, что она чуть было не сказала, Отец продолжал: "Да. Среди моих знакомых, довольно много таких, знаться с которыми и тем более, быть с этими людьми, что называется - "накоротке",  для некоторых, - и он, особенно выделил это -  "некоторых", - было бы, весьма и весьма желательно, а если выразиться более  верно - полезно. Но я, не умею просить. И не хочу этому учиться."
   
  Глеб, говорил отрывисто,  чеканя слова. Голос его, сделался более низким, чем обычно, напряженным с резко проявлявшейся хрипотцой.
  -  Но самое главное - я не считаю, что люди, есть лишь инструмент, для устройства собственного благосостояния.  И без этого всего, я вижу много добра от людей. И добро это - искренне и потому - ценнее. А положением своим, работою и жизнью вообще, я удовлетворен в достаточной степени и поэтому, совершенно не чувствую необходимости выклянчивать для себя каких - либо благ у кого бы то ни было. Еще более не желаю, быть кому бы то ни было обязанным.
   
   Арсения давно не слышала, чтобы отец, говорил так - напряженно, горячо. Ей, вспомнились разговоры отца с матерью в последний год их совместной жизни. Тогда, он часто бывал таким. Нет, он не ругался. Он, просто твердо, отстаивал свои принципы и взгляды, отойти от которых, никогда не мог себе позволить.
  Как то мама, уговаривала отца, по случаю, выхлопотать для нее - для Сеньки бесплатную путевку в детский лагерь. Один из заказчиков отца, занимал важную должность в департаменте здравоохранения и вероятно, подобная услуга, была бы для него вовсе не обременительной. Но отец, наотрез отказался обратиться к нему с этою просьбой, назвав такую задумку -"мелочной, обывательской возней". К тому же, подобные путевки, по видимому, предназначались для детей не совсем здоровых, а Сеньку  - " Можно в космос отправлять", и потому, такая подмена - "гнуснейший обман! ".  Мама сердилась и упрекала отца в том, что он - " И  пальцем, ради собственного ребенка пошевелить не в состоянии. А между тем, во время, пока ты, следуешь своим дурацким убеждениям, другие родители  "космонавтов" и "космонавток", спокойно пользуются подобными возможностями...".  И, при упоминании этих -  "других", скандал, вышел на новый виток орбиты, и спутником, кружился вокруг супругов, еще несколько дней.  Но вскоре, отец закончил какую-то работу и придя домой счастливый, вручил маме купленную им путевку,  в другой лагерь - на черноморском побережье. 

 -Ну, будет тебе, папа... Не сердись.
 Она поднялась с дивана, подошла к уже сидевшему на стуле отцу, склонившись над ним со спины, обняла. Поглаживая одною рукой по груди, другою, ласково провела по лицу, прижалась щекой к отцовскому виску. С минуту, они молчали.

  - Тебе нужно побриться, папочка. Тебе -  не хорошо с этой щетиной. Ты же знаешь. Раньше, ты такой не ходил. А помнишь, как дядя Женя приехал из командировки с шикарной бородой!? И так ею гордился! А тебя, весь вечер дразнил - "гладкокожим".
 - Помню, помню, - заулыбался Глеб. ...А Марина, тогда спросила - не найдется  ли у нас в музее "опасной" бритвы - на денек...  И когда Аленка заявила: "Чур - брить буду я!", то Женька, тут же и заперся  в ванной на целый час - "Рыдал.., но брился"

 Утром. Утром, приведу себя в порядок. Как то - не замечаю... Работы много.

 - А что у тебя сейчас в работе?

 - Пока, ничего стоящего. Так..,  - Глеб сделал неопределенный жест рукой, - большей частью - "ширпотреб". Но сегодня - смотрел очень любопытный конторский стол. Очень любопытный...!

 - С историей?

 - Надо полагать - с историей... Ох.., знать бы всю его историю..!

 - А что известно, пап? Расскажи!

 - Давай ка, утром расскажу. Поздно уже. И расскажу.., и фотографии покажу...

 - Фотографии сейчас! Сейчас! Сейчас! Как капризный ребенок, протестующе затребовала Арсения.

 - Ну хорошо, хорошо... Сейчас, так сейчас. Глеб принес из прихожей футляр с фотоаппаратом. - Держи! Но, все вопросы - утром! Я, тебе пока кровать застелю.

 Сенька, с увлечением взялась разглядывать снимки.

 Закончив с постелью, Глеб отправился на кухню, заварить чаю.
 Через минуту, на пороге кухни появилась Арсения.

 - Пап, ну когда ты выучишься хорошо фотографировать!?  Фотоаппарат - хороший, а кадры... Почти и не видно красоты! 

 - А что мне красота..? Мне детали важны. Их и снимаю. Это же - только для меня. Для работы.

 - Ну, пусть, то - для работы... А вот, это - где это ты..?   Улица... Что за ракурс!? И солнце у тебя - где!? И аппарат, - ты вообще настраиваешь соответственно условиям..? Нет.., - так не годится! Определенно, нужно взяться за твое обучение!

 Глеб, с виноватостью в лице, посмотрел на дочь. Он и сам понимал, что  фотографировать, как следует, он не умеет. И наука эта, почему-то никак не давалась ему с чтения. Сколько раз, он пытался постичь тонкости этого завлекательного занятия, посредством изучения специальной литературы, но так и не продвинулся в этом, сколько нибудь существенно. Он, мог ночи напролет копаться в любой другой теме, но книга по фотографии, закрывалась им уже на четвертой - пятой странице. Видимо, в этой области, ему был необходим наставник. 

  Просмотрев еще несколько снимков, Арсения, покачав головой, аккуратно уложила фотоаппарат в футляр.

  Облегченно выдохнув, Глеб поспешил заговорить о другом: - А, куда вы с Аленой собрались сходить?

 - Это, пока - секрет!

 - Вот как!

 - Да. Секрет!

 - Ну, а к маме ты когда собираешься?

 - Ты разве не знаешь!? Мама с Эдуардом Владимировичем в Париже...

 - Ах, в Париже..., -  протянул Глеб. И давно?

 Сенька, перебрав поочередно пальцы на руках, подытожила: - Уже, двенадцать дней.

 - А когда приедут?

 - Не знаю. Сказала - как надоест...

 - А как - не надоест,- попытался пошутить Глеб.

 - Надоест, надоест...! К тому же, Эдуард Владимирович, отчего то, не любит Париж. Мама, еле уговорила его на эту поездку. ... Как  возможно такое - чтобы не любить Париж...? Задумчиво, как бы у себя самой, спросила Арсения.
 Пап, а ты - любишь Париж?

 - Ты же знаешь - я не был в Париже.

 -  Но, я ведь тоже не была. ...А вот - люблю!
 
 И она, с плавной легкостью, поведя руками из стороны в сторону, будто изображая теплый парижский ветерок, витающий вдоль старинных улочек, и разносящий по славному городу запах роз и французских ароматов, мечтательно, нараспев произнесла : - Париж... Париж...

  - Мадмуазель, не угодно ли - чайку..? Держа в руке, с перекинутым через нее небольшим полотенцем, заварник, услужливо поинтересовался отец.

 - Ой, нет, папочка, спасибо! Я и так, теперь боюсь не усну - все буду думать о Париже... Все. Я пошла умываться.  Поцеловав отца и пожелав спокойной ночи, Сенька выпорхнула из кухни, все распевая свое - Париж... Париж...