Глава 16 - Рубеж

Странным образом всё снова напоминало тот, первый, раз...

Алеся заметила, что она злоупотребляет словом «странный». Оно не то, чтобы приелось, но избилось и опростилось до состояния ключей во внутреннем кармане сумки, к которым рука тянется абсолютно бездумно. Наверное, это симптоматично. Немного напоминало рейтинг самых популярных слов, употребляемых во время учёбы в Швеции за неимением более выразительных, полных и созвучных говорящему. Они составили топ-3 вместе с весёлой пышноволосой Магдой из Лодзи, и самыми популярными оказались: «konstig» (1), «ganska» (2) и «manniska» (3). В итоге получался «en ganska konstig manniska» (4) - что ж, идеальное описание её самой – можно сказать, знаково.

Итак, «напомнило первый раз». Из квартиры съехала так же тихо и нарочито бесследно, как тогда из отеля в Науяместисе, и ещё удивилась, как естественно и непринуждённо опустела квартира в отсутствие её вещей. В этом было даже что-то обидное. Бывает ведь, даже многолетнее жилище кажется времянкой, а с каким-то там двухдневным пристанищем сроднишься через час. 

Ключ, как сказано, опустила в почтовый ящик. Было в этом что-то игрушечно-гэбэшное. Да впрочем, как вся её жизнь, говоря откровенно.

День выдался прохладный и пасмурный, дождь собирался идти, но всё мялся и раздумывал. Нахлынуло привычное, светлое и тоскливое, желание урвать, помедлить, надышаться... Тянуло попетлять ещё немного по улочкам старого города. Но Алеся понимала, что долгое прощание – лишние слёзы, и ничего того, что она ощущала здесь ещё вчера, сегодня она точно не испытает. И поэтому деловито, без сантиментов вышагивала по прямой и погранично-непонятной улице Пилимо с её облупленными подворотнями, дешёвыми магазинчиками и миниатюрными объявлениями на водосточных трубах – с худенькой сумкой на плече, прямо к вокзалу.

Встала она тоже как-то бестолково, позже, чем обычно – так что времени оставалось только на стандартную программу «посуетиться, потыкаться туда-сюда и растерянно убраться восвояси». Из-за этого тоже появлялся лёгкий привкус нереальности и авансовой ностальгии. Как и в случае с визитом Лоры, всё было очень, даже слишком нормально: ни одежды на стуле, ни очков на тумбочке: Андропов ей словно приснился – забавный парадокс.

Сознание остроумия уступило место панике, и Алеся подскочила, сбивая простыни: телефон, где телефон, где фотографии?! В мистической практике это абсолютно нормально – что из-за слишком сильных воздействий исчезают столь эфемерные вещи, как фото. И всё-таки до тошноты жутко. Но Алеся открыла галерею и вздохнула с облегчением: снимки никуда не делись. Вот только интересное дело, они ничуть не прибавляли ощущения достоверности и не убеждали в свершившемся факте. Со смешанным чувством она подумала, что с таким же успехом она могла бы их удалить или вовсе не делать. Что казалось значительным вчера, сегодня резко выцвело или оказалось подделкой. Но жать на знакомый значок с символом урны она всё равно не стала.

Отчёты – один для партии, второй для конторы – дописывала уже в поезде. Приехала в мутное полувечернее время. Потащилась на Немигу. Нереальность и нигдешность не отпускала. Ещё появилась мысль: совсем не обязательны головокружительные магические перемещения, чтобы попасть в другой мир, иногда и после обычной поездки на поезде, после пары дней выпадения из обыденности – так накрывает и оглушает... Как после контузии. Только мир в тумане и звон в ушах.

Скорее всего, Юрий Владимирович испытал то же самое. Всё усугублялось тем, что спать он лёг перед обедом, как заведено, а проснувшись, угодил в обстановку, что напрочь перечёркивала происшедшее.

Он глубоко вздохнул, открыв глаза, потянулся, машинально поправил рубашку, взглянул на часы, в голове сразу же засветились мысли, выстраиваясь в сложные молекулы рабочих схем, потом он направился в столовую и там имел вроде бы и деловую, но довольно скользкую беседу с генералом Цвигуном, потом и вовсе с головой ушёл в омут своего напряжённого, но однообразного распорядка.

И всё это приключение казалось ему лёгким, приятным и романтично-тёплым, по-детски светлым: хотя взрослые идеализируют переживания детей, но так уж повелось, что есть некий символ первозданной не омрачённой радости. «Всё это» подразумевало полное собрание сновидческих сочинений с главным героем Алесей Стамбровской. Происходило всё естественно и плавно. Этот цикл казался по стилю и композиции практически совершенным, а значит, завершённым. Хорошего понемножку. Хотя не сказать, чтобы это было совсем немного – три года.

Безвременье одолевало. Чтобы не поддаться, Алеся кинула сумки в прихожей и унеслась по делам. Кошка почему-то не вышла её встречать.

 Отчёты она сунула в зубы всем заинтересованным лицам: одни переживали, что решения, принятые на конференциях, недостаточно практичны и не воплощаются в жизнь, другие переживали, что имеет место разброд и шатание в умах молодой элиты. Полагалось успокоить обоих – хотя не слишком.

Майор Саганович уважительно покосился из-за монитора: о, только с поезда – и уже докладывать. Ну вот, не все же молодые прохлаждаются и правами своими злоупотребляют, есть и сознательные. Она скормила ему старательно расфасованные, в меру независимые тезисы, озадачила, удовлетворила, в качестве особой милости с его стороны опрокинула в рот, как стопку водки, местную «горькую» - напёрсток итальянского эспрессо. Получила новое расплывчатое задание. Слегка подобострастно кивнула. Удалилась.

Она толком не помнила, что делала тем вечером, кажется, бездумно читала статьи в интернете, начала смотреть фильм, поехала посидеть в сквере с книжкой, которую едва открыла, бесцельно выпила какой-то коктейль с каштановым сиропом. Впрочем, главные задачи были выполнены, и себя можно было не винить, вот только не оставляло её чувство опустошённой бестолковости – а быть может, бестолковой опустошённости; Алеся всегда немного колебалась, когда хотела дать какое-нибудь «этакое» определение.

Её состояние и в принципе было трудно выразимым, оно было полно обрывками картин и ощущений, они крутились беспорядочной взвесью – и ничего оформленного, ничего законченного, «первичный бульон». Но из него ведь должна была родиться какая-то жизнь – некая мысль: для Алеси не существовало чувства самого по себе, значение имело то, что она по этому поводу думает. А она была не в состоянии ничего подумать и томилась.

А ещё вездесущим маревом висело впечатление дежа вю. Подспудная растерянность и тоска напоминали о зыбком месяце после триумфальной защиты диплома. Фанфары отзвучали, шампанское выпито, конфетти сметено в совок. А... теперь куда бежать?

Ещё вспоминала задушевный разговор с Ариной. Теперь казавшийся давним, конечно. Они устроили один из своих «белогвардейских забегов» - иначе говоря, «по кабакам». Шагали по Проспекту и окрестным улочкам, сидели на террасе и пили кофе, стояли неподвижно и следили, как медленно расцветают огни, бродили по парку, по тихим кварталам, утонувшим в пушистых зарослях, натыкались на неизвестное заведеньице, снова пили кофе.

- ...знаешь, - рассказывала Арина, - может, это как раз называется депрессией, ну, в просторечии хотя б, только казалось, что все краски померкли. И вот живёшь-живёшь, что-то делаешь, чего-то там гоняешь... А зачем вообще?

- К чему? – уронила Алеся и так выразительно повернула подвитую голову и закатила дымно накрашенные глаза, что Арина без труда узнала Тэффи.

- Вот именно, к чему. Потому что кажется, что всё хорошее в жизни уже случилось. Было и прошло. А впереди... Ничего такого.

Она погладила себя по густой тёмной гриве, то ли укрощая вечный мятеж непослушной шевелюры, то ли в знак утешения.

- В одни руки столько счастья не отпускают, - слабо улыбнулась Алеся.

- Вот-вот, - задумчиво подтвердила Арина.

На тот момент всё уже как будто налаживалось, но на душе им обеим стало тихо и грустно, и они считали время до последнего троллейбуса, и втайне надеялись, что он окажется синим. Но они всё-таки не очень расстроились, когда не приехал вообще никакой, хоть они и прождали на остановке полчаса, а дорога оставалась пустынной. Они решили, что долгая ночная прогулка поможет развеять тоску не хуже поездки на троллейбусе из песни. В тот вечер и ночь особенно хотелось говорить, замолкать и снова говорить, и брести долго-долго.

Вот эта фраза и врезалась в память: «кажется, что всё хорошее в жизни уже случилось».

Алеся ведь сама вспомнила, что «хорошее» идёт в связке со словом «понемножку». Затем вырисовывается некая черта, за которой оно либо заканчивается, либо плата оказывается слишком высока, так что даже победа, любая победа начинает казаться Пирровой...

Наконец стало понятно, что переживание – не что иное, как страх, но Алеся, дура сложносочинённая, опасалась признаться, в чём он заключается, и пошла, как обычно, на двойные виражи, мёртвые петли и гордиевы узлы, боялась бояться – и мучилась недоверием.

Она провела так четыре дня, а потом просто в сердцах встала, резко отодвинув стул, и отошла к окну, бесцельно глядя поверх крыш старого квартала. Но в небе ответа написано не было, хоть и полз по голубой скатерти неба бойкий самолётик. Он тянул идеально ровную черту под несуществующим подлежащим – довольно глупо, казалось бы. Но до Алеси дошло: он подчёркивает пустоту.

В такие моменты должно что-либо произойти, но чаще не происходит, пальцы снова начинают бестолково стучать по клавиатуре, терзать мышь, хватать телефон, и метафорическое ружьё обычно не выстреливает, а если и стреляет, то всё мимо, мимо...

Но она ни в кого и не целилась – не стала никому звонить. Нечто подсказывало, что первейшая необходимость – выйти на улицу.

Рассудок этому настойчиво противоречил. Действительно, зачем снова возвращаться туда, откуда только что пришёл после долгого, ужасающе нудного заседания и тянучего официоза. Разве не это было целью – вернуться домой?!

Но целям свойственно меняться. Миру вообще присуща эта черта, изменчивость, и принимала Алеся эту досадную характеристику всегда с большим скрипом, но вот вроде в последние годы как-то поумнела, или расслабилась, стала полегче и погибче. И поэтому могла, как сейчас, задвинуть пресловутое «рацио» - не в самый тёмный угол, но слегка в сторонку, чтоб текущим манипуляциям не мешало.

Оказалось, прошёл мелкий тёплый дождь – когда только успел? Набрякли антрацитовой серостью плитки тротуара, с блаженным вздохом встряхнулась, посвежев, измученная летом городская листва. Небо отнюдь не полностью светилось берлинской лазурью: половина его была густо устлана свинцовым фиолетом, тут и там плавали рваные клочья облаков – следы борьбы. Лучше иметь зонтик на случай победы одной из сторон, как хитрый англичанин. Алеся опустила этот момент с вдохновенной небрежностью. Между тем, небо темнело, а лучи цвета старого золота меркли. Окрестности приобретали тон приглушённой сепии. По воздуху поплыл бумажным змеем часовой перезвон, оторвавшись от ратуши, а ему начали вторить колокола церквей Верхнего города, Немиги и Сторожёвки: их близко-ощутимый и призрачно-дальний голос сливался в одну воздушную призывную мелодию.

И это тоже когда-то было, почти так и совсем по-другому, и она вспомнила, когда: когда надо было окончательно выяснять – и принимать решение.

Слишком много повтора и ссылок. В масштабах одного сюжета – всеобщая постмодернистская изжёванность, посеревшая от усталости тень упадка. У мироздания словно нет больше сил порождать новые образы. Но разве не означает это скорое завершение цикла? А за ним, как известно, приходит Ответ.

И поэтому Алеся брела по знакомым улицам, которые казались ещё более знакомыми, если не сказать, надоевшими, от воспоминаний. Надо только абстрагироваться и не впускать в себя эту оторопь: как это семь лет прошло, я ж помню, как будто вчера... ну и так далее... Нужно молча проигнорировать ощущение и идти дальше. По своим делам.

С этим Алеся вполне прилично справилась. Она притихла и с удовольствием отметила, что из тревожного её настроение стало - никаким. Для неё это не значило ничего плохого. Наоборот: она ощущала себя вазой, сквозь которую проходит свет – чистой и прозрачной. Свободной от суеты. И готовой вместить букет любого нового впечатления.

И оно писалось само, мазками импрессиониста: мелькнувший среди тесных стен трамвай, и вот ноги несут в переулок, и дома приобретают старинный, чайный оттенок, а занавески на окнах уж очень немецкие, ну и правильно, здесь и правда жили немцы, в основном мастера, а вот в кирпичном заборе знакомая плитка с гербами над совсем не романтичным мусорным баком. А вот голова сама собой задирается взглянуть на чей-то балкон в рюшах поздних петуний, а у фонаря стоит велосипед, и в корзине горшок с каланхоэ и тонкий ежедневник. А вот из магазина со старомодно рисованными цветами на вывеске выходит рослая, пышногрудая темноволосая девушка с книгой.

И вот тут-то Алеся просияла, поняв, что повтор здесь не тягостен, а только он и уместен, и, хохоча, выкрикнула:

- Hey, Andryushka! (5)

Девушка резко обернулась и воскликнула, кипя весёлым возмущением:

- You’re spying me, you Dzerzhinsky spawn!.. (6)

И, уже задыхаясь в спонтанных объятиях, просипела:

- How dare you. (7)

- Ну конечно, - лыбилась Алеся, - дипломатический статус и прочая шелупонь. Вы там, смотрю, страх потеряли?

Они ещё пару минут перекидывались со стороны бессмысленными и вкусно-задиристыми репликами. И стало так хорошо, может, банально, но хотелось сказать: «как раньше». И неудивительно, что зашли они в знакомое кафе с тёмными балками и белыми салфетками - только, подумав, сели на террасе.  И как-то негласно решили, что сегодня они всё-таки погулять собрались, а не посидеть, поэтому ничего не стали брать, кроме клеверной медовухи. 

Поделились новостями, поговорили о работе.

- Ой, что-то уматывает эта работа, хоть и любимая... - вздохнула Влада.

Она и правда последнее время изменилась. Её лицо с тёмной полесской красотой уже деликатно, но уверенно примелькалось на отечественных и зарубежных каналах, таких как CNN и Euronews. Владу в шутку прозвали «Андроид» из-за терминаторского обаяния и мальчишеского стиля и выдвигали гипотезу, что литвинский министр настолько амбициозен, что стремится повсюду распространить своё присутствие, даже сотрудников подбирает внешне под стать – ну, или просто размножается спорами, как папоротник. Влада воспринимала это зубоскальство гордо - даже черпала в нём вдохновение.

Но работа действительно превратилась у неё в зависимость. Влада всегда мысленно пребывала на пресс-конференции, если не будущей, то прошедшей, и вид у неё был вечно спешащий и сосредоточенный. Она теперь бывала или слишком серьёзной, или слишком уж легкомысленной – началось какое-то передёргивание, первые звоночки. Юра был довольно чуток, его это насторожило и стало несколько утомлять, и он чуть ли не чертыхаясь выпихнул Владу в отпуск.

Угрожал до самого министра дойти – на что Влада невинно и слегка оскорбительно рассмеялась, запрокинув голову с тяжёлой косой: она была к министру ближе – гораздо. Даже чуточку слишком. Но он сам как-то вызвал её к себе и, выразительно посматривая исподлобья, своим безукоризненным тоном привёл аргументы и повелел наконец вынырнуть из гламурного бюрократического чада. «К четырём жду заявление», - сказал он, только намекнул деликатно, что ей всё-таки следует собрать визы и отнести бумагу в отдел кадров. Она зарумянилась: ну что вы, ей-богу, я не маленькая, это и само собой разумелось. Чудно, с показной сухостью подумал министр, и углубился в документы, а Влада вышла, слишком красиво и старательно покачивая крепкими бёдрами.

- А ты как?

Алеся, как обычно, подняла глаза кверху, прикидывая план, начала набрасывать картину. Влада слушала, кивала. И поинтересовалась:

- А у тебя нет ощущения какой-нибудь параллельности?

Опять. Алеся ощутила пробежавший ток и привычный ноющий гуд за поясницей. Пожала плечами:

- Ох, даже не знаю. Ну, маркиза Хосе Антонио у нас точно нет! Разве что твой Юрка за него сойдёт!

- Да ладно тебе! – прыснула Влада, отмахиваясь. – Какой он маркиз, хулиган обычный.

Но была явно тронута: для неё он был самым необычным, восхитительным хулиганом. Как для Алеси – Димка Батура. Если б он интересовал её как парень, разумеется. И наоборот.

- Я уже давно такие вещи нарочно не примечаю. Вот когда мы сюда только переселились, тогда да. Помнишь, как мы сравнивали здания МИДа?

- Ещё бы!

- А как мы весь состав правительства проштудировали? Шишигин-Потоцкий со своими реформами, гетман Вербицкий у русинов...

- Конечно! Куда ни плюнь. Особенно Вышинский, - криво усмехнулась Влада. – Тут уж совпадение было полное, а не одни забавные детальки...

Алеся задумалась. Сколько лет прошло с той поры? Да года два ведь, не меньше! Вообще у Алеси со временем и датами всегда было плохо, она просто ощутила, что эти знаменательные события тоже относятся к области «вот вроде недавно, а уже...».

- Так что видишь, совпадений нету. Есть у нас, правда, в канцелярии панночка одна, офисный властелин местный - Галя Черненко из Полтавы. Но что уж тут, кроме фамилии? – улыбнулась Алеся. – Каштановая, цветущая, как абрикоса, ещё ободки эти с красными розами любит. Колоритная личность. Только зимой «в загул» уходит: на неё, говорит, местный климат плохо действует, так она потом по два месяца кашляет, но уезжать почему-то не хочет.

Они уже допили медовуху и прогуливались по окрестностям Болотного переулка, совались во дворы, подманивали кошек, украдкой заглядывали в окна. А некоторые местные словно в порядке игры выставляли там что-то диковинное: то растение, то часы или вазу. А у кого-то пол-окна в кухне было заклеено газетой времён графа Чапского. И беседа была такой же медленной, перескакивающей, но непрерывной, как их шаг.

Алеся немного опасалась такой встречи, тем более, случайной. Это про неё было: «с глаз долой – из сердца вон». Её кавалеры всегда удивлялись, что отношения тянутся и тянутся, а она всё так же холодна и дичится. А с какой стати она будет ближе, если они так редко виделись или не виделись вообще? Ну и чёрт с ними, с ухажёрами, это ведь атрибут совершенно опциональный, в отличие от Музы. Или – друга. А бывает, лучший друг, души в нём не чаешь, становится чужим: вроде и не ссоришься, и развилка путей не такая резкая, но отвыкаешь как-то, и уже спокойно без него живёшь, и сердце пустеет, а потом встречаетесь – и выясняется, что толком поговорить не о чем... Грустно.

Но здесь было не то. Было ощущение тепла и бесконечно длящегося вечера: даже закат словно поставили на «стоп».

- Как там Юрий Владимирович? – спросила Влада.

Непринуждённо так, почти буднично спросила. А Алесю кинуло в жар. И тело отозвалось новым невротическим скулежом – она уже почти не обращала на это внимания, так только...

Она уставилась на Владу с недоверием. Та смущённо приподняла брови и тихо повторила:

- Извини, ну мне же вправду интересно.

Алеся замолчала и растерянно смотрела под ноги, старательно ровняя дыхание, и произнесла не одну неловкую реплику, пока разговорилась.

Влада не полошилась из-за «мракобесия», не подначивала. Она слушала внимательно и интересовалась тоже по-доброму. Только теперь Алеся поняла, как ей этого не хватало. Обсуждения с Лорой были – при всём желании, не то.

И она рассказывала о своих странствиях, хоть и тщательно соблюдала цензуру Делилась наблюдениями, радостями, тревогой, что-то объясняла, о чём-то сама спрашивала, заглядывая Владе в лицо, – и от счастья у неё почти темнело в глазах.

Алеся листала воспоминания, как красочный альбом. И дивилась: какими разнообразными были её визиты, и во всём было значение, и трепет живого чувства – и, характерно ведь, что все свои магические штучки она подключала только на первых порах, ко всем этим токам энергии прислушивалась... Потом она о них попросту забывала. И проносилась кометой крамольная мысль: а не в этом ли сила и чистота? В естественности переживаний. Без всяких, там, вывертов и прочих стимуляторов. Точно такой же вопрос стоит перед тем, кто от горя и радости прибегает к горячительному.

Зачем ей приворот, если она любит... зачем ей прощупывание, если она его чувствует... зачем ей угадывание мыслей, если есть простой человеческий такт...

Хотя для неё это и было всегда непросто, вот и казалось какой-то магией: всё, что подчинялось «науке», было более послушным и адекватным, чем то, что относилось к эмоциям.

Она вспомнила, как пришла к председателю на новый год. Конечно же, он работал. Явилась прямо в кабинет, смущённо поглядывала в темнеющее окно: ну езжай же ты, езжай уже домой, тебя же ждут там, ну пожалуйста! Вот тогда она напрягла все свои энергетические ресурсы – лишь бы поселить в нём лёгкое, стремительное новогоднее настроение и вытолкнуть-таки к семье, желательно, поскорее: на следующий день, с учётом того, что сейчас он спит в ночь с тридцатого на тридцать первое и видит её во сне. Её поздравления звучали смущённо, и синий жакетик с орденом она тоже будто зря надела, хотя казалось, что в вечернем платье она будет выглядеть ещё нелепее.

Запомнилось крепкое рукопожатие и товарищеские объятия, Алеся воодушевилась и придала им даже излишнее сакральное значение, подумала, что это опыт инициатический, вот теперь-то она вступит в новый год... Стоп, девчушка, какой там ещё новый год? Недавно же Купалье отмечали.

А ещё был день рождения. Всего один раз пока что. И правильно. Время течёт по-другому, во снах её быстрее, чем в Союзе, вспоминала Алеся, но всё получилось так, как надо.

Стоит отметить, все эти временные несовпадения порой нервировали, но вообще-то наполняли азартом. Без них не было бы приключения.

И вот в один прекрасный вечер Алесю осенило, что у Юрия Владимировича – день рождения. Ничего не подарить – позор, сделать слишком дорогой подарок – ну, тут уж надо сразу совершать сэппуку. Она прибегла к самой банальной и, на её счастье, не самой беспомощной версии: подарить свою картину. Одна из них ей понравилась. Ринулась в «Корону» за рамкой. А рамка, на первый взгляд красивая, - убила всё.

Ничего из имеющихся дома не подходило. Алеся взвыла и со слезами на глазах и чаем под рукой принялась рисовать – новое. Она хорошо знала свой потенциал и хронометраж. К трём у неё будет готовый шедевр. Хорошо ещё, подходящий эскиз нашёлся.

Была заварена уйма аргентинского мате, сожжено много киловатт электричества и потрачено сил. Зато ей – рухнув на кровать не раздеваясь, с уже слипшимися глазами - было не стыдно прийти к нему и протянуть интересно оформленный натюрморт – и выслушать вопросы, и искреннюю, но от удивления неяркую похвалу, и растеряться, додумывая: обнаружится ли её картина в так называемом реальном мире в таком-то году... и куда денется потом... Но главным было: подарила. Более того, понравилось.

Ещё она тогда принесла с собой бутылочку вина «Молоко любимой женщины». Специально заговорила его, чтоб вред по минимуму, налила ему аж две рюмки за всё время, остальное пила (к счастью, не выхлестав всё от волнения) сама.

Потом ещё на восьмое марта было то же. Они тогда очень долго рассуждали о роли и месте женщины. То сходились, то расходились, в итоге она в порыве назвала Андропова «настоящим джентльменом», а он её «настоящей комсомолкой» - оба, в общем, остались довольны.

- Здорово, - с тёплой мечтательностью улыбнулась Влада.

Она ещё не знала, какое себе составить мнение, уж очень всё было непросто – но она была тронута. Причём не только тем, что Стамбровская, такая всегда скрытная, только что поведала, чем жила последние месяцы.

И непохоже было на то, что она сочиняет или утаивает что-то. Влада, мысленно извинившись, воспользовалась её взволнованностью – и деликатно просканировала ауру.

Точно. Горячее, прозрачное трепетание. И главное, что поразило Владу в этом видении – отсутствие какого-либо цвета, но то, что ощущалось, язык не поворачивался назвать «никаким» или «нейтральным». Влада была озадачена и отложила подбор определений до лучших времён.

Но ещё там было уплотнение, сначала напомнившее комок – а оказалось, что это эластичное, но очень плотное силовое поле.

Алеся вдруг резко обернулась к ней: почувствовала касания. Влада, устыдившись, внутренне отпрянула. Действительно, невежливо как-то получилось.

- Знаешь, - так же резко, без перехода, произнесла Стамбровская, - я, может, пожалею о том, что всё это тебе рассказываю.

- Но я же тебе товарищ? – парировала Влада.

- Товарищи разные бывают, - неожиданно сухо отозвалась Алеся. – Но мне просто так хочется верить, что ты поймёшь! – с тоской воскликнула она.

- Послушай, -  вздохнула Влада, поглядев сумрачно, - я, наверное, в чём-то неправа была, ну, когда суету разводила, а надо было сразу переговорить, давно, тогда ещё... Но я ведь насчёт капитана дала тебе слово. И министру ничего не сказала.

Она говорила правду.

- Я ценю это. Но тут ведь ещё не всё. Хоть я уже и так тебя уболтала.

- Говори.

- Это важно, я не могу не рассказать.

- Говори!

Алеся помолчала, подняв подбородок и выглядывая что-то над крышами домов. Если недавно казалось, что закат поставили на паузу, то теперь было впечатление, что сумерки как-то очень стремительно сгущаются. The night has fallen – и так далее.

- Я тебе про генерала рассказывала?

- Смотря что.

- Как я вообще с ним... познакомилась, - пожала плечами Алеся. Слово было явно неудачное, но, как говорится, - за неимением лучшего.

- В общих чертах, - кратко ответила Влада.

- Ясно, понятно, - вздохнула Стамбровская. – Ну так слушай.

Началось это в конце второго курса. Сначала – так и хотелось сказать, что успешно хранилось в тайне – но, по уму, и не надо было никакой секретности. То,  с чем она столкнулась, просто не набрало силы для прорыва на поверхность. А потом обнаружилось, что так называемая фантазия обретает плотность – и предстаёт «грубо, зримо», и влияет на жизнь, и не просто сиюминутно, а задаёт вектор развития, и вселяет страсть более мощную, чем что-либо в так называемом физическом мире. Все эти парни, толкущиеся в универе, шагающие по улицам, вертящие в руках плееры в общественном транспорте – вот они-то как раз казались картонными. Генерал был настоящим.

Первыми столкнулись с её причудами Арина и Настя.

Алеся преподнесла свои переживания как творческое приключение. Но она всё равно не смогла долго выдерживать и, подшучивая над собой, расшаркиваться за ненормальность.

Арина переварила этот художнический прикол: она ведь сама была барышня «с тараканами». «Не из простых». Подумаешь, у каждого свои заскоки. Настя была не столь подготовлена и происходила из среды не богемной, а медицинской – и она моментально увидела, что здесь есть, отчего забить тревогу. Пока что не с санитарами и не в Новинки, но проблемы существуют, и серьёзные.

Она была честна: сказала, что Алеся может и не соглашаться на исповедь, но той предложение показалось очередным лучом света в тёмном царстве. Она наивно полагала, что психология, кроме чисто научной ценности, призвана сделать человека счастливым. И вот тут-то жестоко ошиблась.

Оказалось, она человек ничтожный и травмированный. Сломанный. Глубоко несчастный. Кроме того, - потрясающее открытие - с ней всё это время неправильно обращались в семье – растоптали. А она тут сидит и грезит о героическом седом генерале и не понимает, насколько покалечена.

Сначала ей тыкнули в нос лопату со смердящими разодранными кишками. Потом ей предлагалась работа над собой. И напоминало это советы школьных подружек сжечь на даче все её книги про наполеоновские войны, а взамен начать красить губы и чикилять на шпильках, читая «женские» романы и по-коровьи пялясь на мальчишек.

Насте стоило отдать должное: потом она признала, что опрокидывать на человека ушат с помоями, пока хотя бы не получишь диплом психолога – это как-то моветон, не говоря уже о том, что глупо и жестоко. Но Алеся из-за этой грязи - «комплекса Электры», а главное, нолнейшей невозможности взыскать с кого-то фатальный ущерб - рыдала ещё три дня, да и потом долго не могла успокоиться, изводя своих близких нудными аналитическими выяснениями. А дружба тогда едва не сорвалась, толком не начавшись.

Конечно, на тот момент Алеся не прошла посвящение и не знала, что она специалист. Она утешалась тем, что сама себя трактовала как мечтательного чудака.

О своём смертном инквизиторском амплуа она и вообще не могла помыслить. Откуда ей было знать, что общение с ушедшими – нормально и полагается ей по должности?

Но она потом боялась. В ней навсегда поселилась боль, точнее, тень её, эфемерное предчувствие, что заставляет вскакивать и руку тянуть к бедру, даже если там нет кобуры и если чьё-то неосторожное слово вовсе не было оскорблением.

Если же говорить точнее, предчувствие боли жило в ней всегда, как в хорошей объезженной лошади, знающей и узду, и хлыст, и шпоры.

Просто тот раз – переполнил.

И только потом уже обе подруги сами увидели, что никакой это не заскок, а при встрече по-британски учтивым «погодным» тоном осведомлялись: «Ну, как там генерал?». Как раз таки с Владиной интонацией.

И теперь Алеся сдержанно шествовала, мучительно желая развернуть подругу к себе и выпалить ей в лицо: «Поклянись, что не проедешь танком! Поклянись, что сочувствуешь, да, вот так вот, тупо и по-дурацки громко поклянись!». Но, разумеется, просто шагала в выжидательном молчании.

Они пересекали сквер возле театра, там росли высоченные деревья, названия которых Алеся никак не могла запомнить, с гладкими чёрными стволами и плотными густо-зелёными кронами, сомкнутыми вверху. Казалось, что находишься под сенью огромного шатра или под стеклянным куполом, и таинственный свет почти витал здесь корпускулами, был осязаем и оседал на лицах потусторонним русалочьим оттенком. Сквозь прорехи в листве глядели, казалось, ангелы или просто чьи-то души. Не всем было здесь уютно, особенно в сумерки.

- Это опасно, - наконец произнесла Влада, - но и жуть, как прекрасно, Леся.

Стамбровская глянула полувопросительно: «И в итоге?»

Влада насупилась. Пришло почему-то в голову, что, наверное, такое вот лицо у неё было на Кальварийском кладбище, когда она расправлялась с тем-кто-мешал-открыть-дверь... Сейчас не вызывало сомнений, почему ей тогда овладело ненормальное исступление (всего-то ведь раскритиковали роман). Если бы она не завершила создание ключа, целый пласт реальности был бы стёрт, точнее, никак бы не проявился. Смертная казнь за противодействие проявлению – кара суровая, но в общем-то справедливая. Потому что если с помощью Силы говорит мироздание, то победа будет на его стороне – то есть на стороне того, кто говорит именем Закона.

- Я ведь сначала думала, что ты захотела овладеть некими одиозными знаниями и подключиться к тёмному источнику Силы, - длинно, горячо и приглушённо зачастила Влада, - и нечего здесь обижаться, потому что у тебя очень своеобразная специфика, и тут неизбежны заблуждения – ну понимаешь ведь, это как разные породы кошек в зоне риска разных заболеваний, уж прости за сравнение. А с учётом того, что твой доппельгангер – не кто-нибудь, а сам Вышинский...

- ...то моё шатание вокруг Лубянки выглядит крайне зловеще, - закончила Алеся.

- Именно. Но оказалось, что Лубянка тут совсем не к этому, - растерянно проговорила Влада, будто выдохлась. – Честно говоря, - смущённо прибавила она, - я теперь сомневаюсь, что именно Вышинский – твой двойник.

Алеся залилась краской. Под загробным древесным светом это казалось всего лишь лёгким потемнением.

- Да, извечная наша тема. Но мы уж ей слишком злоупотребляем. Не надо.

- Ну ладно, как скажешь. Но вот знаешь, что я теперь обо всём этом думаю? – спросила Влада, набираясь храбрости.

- Не томи, - бросила Алеся.

- Наверное, в этом не больше одиозности, чем в моих отношениях с министром, - размеренно произнесла Влада. – Ты даже по-умному делаешь. Не внаглую в пространство лезешь, а всё – через сон. А разницы почти никакой в итоге. Только я вот пока в толк не могу взять, для чего это тебе в духовном плане.

Алеся порывисто вздохнула.

- Я не знаю. Просто...

- Любишь его? – договорила Влада.

Она подумала, что, может, и не стоило вот так снимать с языка.

- Да, - чуть слышно шепнула Алеся.

Они подошли к остановке. Ну почему вот самые важные, проникновенные вещи всплывают или в транспорте, или на пороге, или в какой-то там жутко острый момент, когда звонок раздражённо обрубают на полуфразе?

- Ты домой?

- Да.

- И я.

На остановку, мыча, вкатился старенький двадцать девятый, люди зашевелились и суетливо затолкались в утробу рогатого троллейбуса. Девочки стояли поодаль и рассеянно наблюдали. Посмотрели на табло. Владе был нужен тридцать пятый. Итак, три минуты. Вот теперь появилось ощущение, что приятно-растянутый вечер подходит к концу: как чудилось в детстве Алесе, «время и стекло».

Она всё никак не могла взять в толк, зачем взрослые иногда говорят заклинаниями, с виду бессмысленными, и ей казалось, что здесь присутствует некий шифр и тайный умысел. Как водится, потом она в этом разуверилась, но позже, когда начала овладевать профессией, снова поняла, что значит – слово. Иногда даже оговорки не так уж и бессмысленны... И вот теперь ей казалось, что эти три минуты, молчаливые, неловкие, отсекут что-то важное, как крупным осколком. А времени сказать – уже не будет.

Она так упорно набиралась смелости, что Влада ощутила эту наэлектризованность. И заговорила сама.

- Вы когда последний раз виделись?

- В Вильне, - ответила Алеся. - Во время командировки.

- Так я и думала! – восхитилась Влада. – Город показала? – осведомилась заговорщицки.

- Естественно! И знаешь, это было по-настоящему волшебно. Не хочу преувеличивать, - прямо по-английски замялась Стамбровская, - но мне и правда кажется, что это был лучший день моей жизни.

Она спохватилась: какой ещё «день» во сне?! Но ничего, сошло.

- Рада за тебя. Даже немного завидую, - улыбнулась Влада. – Такие свежие переживания, чистые эмоции... Без них мы чахнем. Впечатления – наше всё, они строить и жить помогают. А скуки и формализма нам всегда хватит, верно?

Вот! Наконец она нащупала слово для Алесиного излучения – чистота. А вовсе не бесцветность.

- Оно-то верно, - неожиданно мрачно отозвалась Алеся, - только есть у меня нехорошее предчувствие.

- С чего это? – обернулась Влада.

Вот не могут же некоторые без ложки дёгтя...

- Может, и не «предчувствие», неверно выразилась. Но вот неспокойно как-то. Мне кажется, что сейчас всё хорошо, даже слишком, - тихо произнесла Алеся. – И именно сейчас всё это надо прекратить. Не потому, что опасно, нет. Ты сама сказала, что это не опаснее твоих отношений с министром, а я ведь не с Берией или Ягодой зажигала, в самом деле... А кстати, какая разница, я ведь с самим доном Аугусто дело имела! – воскликнула Алеся.

- Но генерал-то тебе свой.

- Да уж, да уж. Свой среди чужих, чужой среди своих... всё это оказывается порой весьма относительно, - задумчиво вздохнула Алеся. - Есть граница, через которую не стоит переходить, вот что. И дело даже не в том, что я не позволяла себе «ничего такого», а тут вдруг могу не выдержать и позволить, хоть это и будет просто гадко. Нет. Но вспомни мифы. Вот герою предлагается дар в обмен на подвиг или жертву, и спрашивают: «Ты готов?». А он-то готов – ведь сначала всё довольно просто, а потом следующая ступень, и снова: «Ты готов?» - и опять соглашается, а в итоге...

- Плавали, знаем, - кивнула Влада. – И ты боишься перейти в какое-то иное поле. Так? Не самый большой грех, я считаю. Особенно в таком деле.

- Да тут вообще всё непонятно. Потому что боюсь я... не только, может, и не столько за себя. А за него. За нас? Такое чувство, что случится что-то ужасное. Я уже почти с неделю не хожу к нему. Нельзя ходить. Но и не ходить не могу, уже на стенку лезу! Чёрт-те что творится, Влада! – с отчаянием воскликнула Алеся и сделала в воздухе мучительное рубящее движение – наверное, если б был тут стол, она бы треснула по нему кулаком.

Влада тяжеловато молчала. Ну вот как объяснить человеку, что если он имеет дело с Андроповым, то ужасное рано или поздно всё равно случится. Точнее даже, относительно рано. Другое дело, стоит ли доходить до этого. Да нет, конечно! Надо продумать пути отступления – изящный такой резервный план, и точка. Вот только если она скажет это великой планировщице Алесе прямо сейчас, то может и по физии отхватить. Ну ничего, ничего. Сама до этого дойдёт.

А вслух она сказала следующее:

- Не рви по живому. И забудь, что я там раньше говорила. Чуешь?

Алеся изумлялась – перед ней снова стояла решительная, боевая Влада времён истории с Вышинским.

- Так, договоримся вот как, - отчеканила она, - я – ничего и никому. Министру в том числе. Но если случится что-то нехорошее, действительно серьёзное – я ему всё-таки сообщу.

- Идёт! – сказала Алеся.

- По рукам!

Ехали они всё-таки вместе, но всю дорогу молчали. У Алеси немного закружилась голова, и она прислонилась виском к тепловатому стеклу. Вот, даже с Владой метаморфоза – хотя чего тут дивного, если столько не общались. Но – словно не было этих двух лет, или стали они полупрозрачными, и так хорошо видятся те картины, те ощущения.

Но как надо было выходить, Влада её вообще убила: Алеся уже с прощальной улыбкой ступала на подножку, уже отворачиваясь, и тут её догнало хулиганское:

- Слышь? Познакомь нас как-нибудь!


_________________________________
1. Странный, чудной (шв.)
2. Довольно, достаточно (шв.)
3. Человек (шв.)
4. Довольно странный человек (шв.)
5. Эй, Андрюшка! (англ.)
6. Выкормыш Дзержинского, да ты шпионишь за мной! (англ.)
7. Как ты смеешь? (англ.)