Морось

 За окном идет дождь. Ты знаешь, как это бывает – с утра еще светило солнышко, согревало истосковавшиеся по теплу тела прохожих, а теперь там сыро и слякотно. Хочется натянуть одеяло по самое горло, завернуться в него будто в кокон, утащив из кухни чашку горячего какао, и проснуться по весне. Какая весна?! Календарь сообщает, что июнь почти подошел к концу, истрепался, но здесь, в этом чертовом прибрежном городе погода как гулящая девка – холодая и не твоя.
Душный офис, освещаемый галогенными лампами под потолком, толщи пыли на многослойных пачках бумаг, которые ты прежде обработал, выбросил ненужное, нужное отсортировал и раскидал по коробкам. Выбегаешь на улицу, вздохнуть свежего воздуха, надышаться летом, которого ждал как откровение мессии, а там ветер, частая морось в лицо и за шиворот и прибивающие к земле серые тучи.
Я и не знала, что в мире существует столько оттенков серого. Нет, знала конечно, догадывалась, но никогда не заостряла внимания, что все они могут быть раскиданы над головой будто кляксы, перетекающие друг в друга, поддавшиеся дисперсии, въевшиеся друг в друга и растворившие себя собой. Так много серого… Мне, человеку, искренне любящему пасмурность и буйство стихии, с молниями и громом, когда душа внутри разворачивается, ликует, человеку, погибающему в душном климате родного города, когда я еще жила чуть севернее, эта погода кажется квинтэссенцией депрессии. Зачем нам Питер с его величественной архитектурой и дворами-колодцами, с его томными водами Невы, качающей будто в колыбели самую суть декаданства, взращенного веками, когда у нас есть этот город? Его сине-зелено-серо-бурое море с уродливыми кляксами разлитого мазута и злыми чайками, кричащими на тебя так, будто ты повинен во всех смертных грехах и должен тотчас покаяться. Его вечно молодое и пьяное сердце пульсирует в кирпичных зданиях царской эпохи и квадратных, будто резанных хрущевках, в изуродованных граффити и городскими художествами переходах, в разноуровневых зданиях, которые так удивляют приезжих и приучают твои ноги к вечным подъемам и спускам. И он по-своему прекрасен, этот младший брат вечного рая тонко-чувствующих художников и пьющих музыкантов. Если ты любишь его за яркие неоновые огни и ночные клубы на любой изощренный вкус, то ты так ничего и не понял. И мне искренне жаль, потому что все это лишь мишура, которую ты видишь в первую очередь. В моей крови морская соль, мне душно вдали отсюда и нечем дышать. Иногда мне кажется, что если я покину этот город так надолго, что забуду волнующий запах гниющих водорослей, я тотчас умру. Если мимо меня не будет сновать человечий поток – настоящий улей вечно опаздывающих куда-то нас, если мне не нужно будет обруливать их то и дело, чтобы скорее добраться до места встречи, работы, дома, а раскинутся полупустые улицы, где изредка два-три прохожих покажутся на расстоянии пары-тройки метров, мне станет страшно. Будто все давным-давно умерли и город сам обречен, а люди, те, кто остался, и не знают об этом, продолжают заниматься своими делами, жить в этом полупустом мирке, где ничего не происходит. Мне станет так страшно и невыносимо, что тут же потянет к морю. Домой.
Но сейчас я бы все отдала, чтобы тучи расстегнулись, освободив скрытое за ними, такое желанное голубое небо. Мое тело и душа истосковались по теплым лучам солнца, им так не хватает света, что впору взвыть, кусая обшивку дивана. И потому я кутаюсь в одеяло, отогревая руки уже почти остывшей чашечкой какао, с грустью выглядываю в окно – там ветер треплет цветущие тополя, серое полотно на западе приобрело фиолетово-сиреневый оттенок и продолжает терзать лица прохожих и одежду холодная, злая морось.