Осколки снов

Лететь.
Лететь сквозь летний полдень, едва чуя землю под своими ногами, едва касаясь горячей пыли, пропеченной безжалостным солнцем, едва замечая случайных прохожих. Лететь, пронзая сгустившийся от жары воздух, испещренный пятнами света, пятнами тьмы. Лететь в такт музыке, той музыке, что помнишь с молодости, той, что и есть сама – молодость. Бесцельно, безмятежно, безмысленно – лететь сквозь лето, чувствуя лишь свободу и что-то, смутно напоминающее счастье.
Мало этого? Много! Пока я лечу – я не помню ни жизни своей, ни снов. Пока я лечу – что-то еще возможно.

*
Я открываю большую темную деревянную дверь аккуратно, боясь вспугнуть тишину. Дверь – теплая, шершавая – открывается с еле слышным скрипом. Я вижу: в залитой солнцем полупустой комнате у огромного окна, не закрытого шоколадными портьерами, стоишь ты, не то в задумчивости, не то в растерянности.
Я жадно разглядываю тебя. Здесь тебе лет двадцать девять, я хорошо тебя помню таким: ты высокий, светловолосый, очень худой, с лицом острым, как лезвие опасной бритвы, со взглядом светлых –  очень светлых -  глаз, бьющим наотмашь.
Здесь ты полураздет – ты стоишь в черных джинсах, но без рубашки, и я вижу твою худую спину, еще не украшенную шрамами.
Я смотрю на тебя жадно, отчетливо помня и твой запах, и сухость твоей кожи, и звук твоего голоса, когда ты говоришь, а моя голова прижата к твоей груди…
Ты поворачиваешься. В глазах твоих и удивление, и радость, и раздражение – все, кроме счастья.
Протягивая мне руки,

(Чтобы обнять? Чтобы оттолкнуть? И то, и другое движение я приму как должное, как единственно верное, я сама испытываю нечто похожее)

ты спрашиваешь:
- Ты опять?
Я смеюсь, бесшумно шагаю к тебе, обнимаю тебя. Все это больше нас, правда? Потому что руки твои слишком привычным жестом обвивают меня – они еще помнят, как это делается.
-Ты опять?
-Я всегда! – отвечаю я, глядя в твои глаза.
…И просыпаюсь.

*
Мы сидим в высокой траве на склоне высокого холма, а высоко в небе рваными кусками ваты лениво плывут белые облака. Здесь все высоко, все зелено-сине-солнечно. Стрекочут кузнечики, поют какие-то птицы в лесочке за нашими спинами.
Жарко, дрёмотно, невесело. Тихо.
Мы сидим, не касаясь друг друга, но мы соединены так надёжно, так безнадёжно, так крепко. Любовь. Боль. Обида – много, очень много обид. Всем этим мы скованы, как небывалыми цепями. Мы не вместе, но вместе так, что становится страшно.

(И тебе страшно. Я знаю. Здесь и там – я всегда знаю, что ты чувствуешь.)

Сейчас ты выглядишь старше, и шрам на плече уже появился. Я снова, и снова, и снова тебя разглядываю – потому что там я уже почти не помню, как ты выглядишь.
- Откуда такая жестокость? – вдруг спрашиваешь ты, поворачиваясь ко мне. И я вижу, что ты очень зол: тонкие губы побелели, глаза стали темнее и глубже, руки сжались:

(О, как я помню твои руки – с тонкими сухими пальцами, сильные - и беспомощные.)

- Отпусти меня! – требуешь ты.
- Не я тебя держу, - отвечаю я и внезапно понимаю, что говорю правду.
Ты так же, как я, привязан, прикован, стреножен. И цепи те же: любовь, боль, обида.
…И просыпаюсь.

*
- Любовь? – кричишь ты мне в лицо

(Нет, ты не умеешь кричать: голос твой становится визглив, срывается на дискант.)

Ты стоишь, уперев руки в бедра, в черной своей рубашке и все тех же черных джинсах посреди живописных развалин, увитых сочной зеленью плюща. Сквозь плющ мне виден осклизлый и старый камень, по которому скользит солнечный луч. Как же здесь все-таки светло, как же здесь солнечно, безжалостно, пусто.
- Любовь??? – кричишь, и я понимаю, как ты устал, и снова, в бесчисленный и безумный раз, я не могу насмотреться на тебя.

        (мнетебянехватаемнетебянехватаетмнетебянехватает)

- Я люблю тебя, - шепчу я, протягивая руку, чтобы убрать светлую прядь с твоего высокого лба, но ты перехватываешь мою руку, и я знаю, что ты скажешь.
-Ты даже верной мне не смогла быть, - зло говоришь ты, глядя мне в глаза. Как же тебе хочется причинить мне боль, как же тебе хочется, чтобы мне было не меньше больно, чем тебе! Я понимаю тебя, но боли это не преуменьшает, так? Сколько боли мы еще вынесем?
Я опускаю глаза.
…И просыпаюсь.

*
Мы кормим чаек на пристани. Море сегодня особенно синее, а небо  - раскалено солнцем едва ли не добела. Ни ветра, только запах моря, только шелест моря, только шепот моря. Море – это жизнь.
В этот раз я не смотрю на тебя. Слишком хорошо я знаю, что мне нужно сделать, слишком это тяжело, слишком нужно сделать.

(Опять делаю я. Опять твоих сил не хватает.)

Морская истома смягчает остроту момента, но тяжесть на сердце кажется мне почти непосильной.
- Уезжай, - тихо говорю я. Боковым зрением вижу твое изумление.
- Но ты же меня никогда не отпустишь, - недоверчиво говоришь мне ты, и я вынуждена повернуться, вынуждена посмотреть в твои глаза, вынуждена – и как же мне больно! Я что-то говорила про боль до этого момента? Я не знала, что значит это слово!

    (Я люблю тебя, ялюблютебя, ялюбютебя… Я больше не хочу тебя видеть.)

-Я уже очень давно отпустила тебя, - отчетливо говорю я , твердо глядя тебе в глаза. – Я люблю тебя, я отпускаю тебя.
Я вижу, как твои глаза светлеют, как вздох облегчения рвется из твоей груди.
Бедный мой, ты так боялся, что я не отпущу тебя, что сам не отпускал меня все это время…
- Правда? – переспрашиваешь ты.
- Я никогда тебе не лгала, - отвечаю я, и ты киваешь: это ты знаешь прекрасно. К добру ли, к худу ли, но ты был единственным человеком, которому я не лгала. Никогда.
- Ты проводишь меня? – спрашиваешь ты и указываешь на огромный белый пароход у соседнего причала.
Ну нет, дорогой. Это уже слишком. Это слишком даже для меня.
- Я отсюда посмотрю, ладно?
…Пароход удаляется, подёрнутый  знойно-морским маревом, медленно, неторопливо.
Любовь. Боль. Обида. Облегчение? Да, облегчение.
Я люблю тебя. Я не хочу больше видеть тебя. Никогда.
Я не вижу ничего из-за слез – только радужные пятна.
…И просыпаюсь.

*
Об одном прошу: дай мне силы просто лететь – через свет, через тень, через жизнь. Лететь – и не помнить. Просто – лететь.