Изгнание из Урбанида. Глава 4

               
                4

   Адаптация прошла успешно. Со мной постоянно кто-то возился: то Зеркальник, то Жгут, то Экон, то еще кто… Всем хотелось познакомиться со мной поближе, – всем я был ужасно интересен. Первое время я не знал, как с ними общаться – они говорили на совершенно непонятном языке. Через пару дней, я уже понимал, как мне можно, не прибегая к мимике, попросить еды или, скажем, выразить свою благодарность. «Спасибо» на их языке звучало как «Сибапо», а «Я хочу есть» – «Тжарь».
   Для меня были созданы самые благоприятные условия: отдельная комната с великолепным (особенно в вечерние часы) видом из окна, удобной кроватью, «телевизором» – он практически ничем не отличался от экранов в «поездах» – с уютным креслом напротив, и душем, которым я все-таки научился пользоваться без посторонней помощи; покой и комфорт…
   В последнее время обстоятельства сложились для меня не лучшим образом, – неудивительно, что все это привело к полному истощению. Удивительным было то, насколько быстро я пошел на поправку.
   Всех входящих в мою комнату я воспринимал как друзей. Все они и были настоящими друзьями: Зеркальник пытался оказать поддержку тем, что поправлял мне постель, Экон приносил мне еду, кормил чуть ли не с ложечки, Шарф развлекал, проделывая разные фокусы вроде падения из окна и – спустя какую-нибудь пару-тройку секунд – появления из душевой. Короче, после недельной терапии я почувствовал себя просто великолепно. Шок прошел, а неотвязчивое ощущение тревоги и неизвестности пропало бесследно.
   Дни проходили ровно, без тревог и сомнений – все казалось замечательным, интересным. Ребята то и дело преподносили сюрпризы. Жгут, например, продемонстрировал свое умение дотягиваться до самых отдаленных предметов. Экон умел готовить пищу: стоило ему подержать недолго заготовку для «жгучки» или «соленки» в своих широких чашеобразных ладонях, как вся она покрывалась аппетитным красным налетом и начинала источать грандиозный аромат.
   В течение определенного времени я совершенно не думал ни о чем, а только лишь тупо таращился в окно, наблюдая за всевозможными изменениями – так, к примеру, у меня на глазах группа строителей возвела башню с длиннющей антенной на верхушке, – либо на экран с возникающими изображениями городских пейзажей, от которых по-настоящему захватывало дух… Довольно долго я находился в этакой прострации, целиком и полностью поглощенный своим довольством. Вскоре, однако, ко мне в голову пришла вполне резонная мысль: «Черт возьми! А ведь все это не просто так, друг! Все равно от меня рано или поздно что-нибудь потребуют. Смотри: тут все работают, все заняты делом…» Не знаю, почему вдруг так решил… Смутная догадка, которая начала зарождаться еще тогда, когда я находился во чреве Змея, обрела вполне конкретную форму. Предположение о своей предназначенности для чего-то заставило меня поразмыслить: с одной стороны, я был безумно горд от сознания своей значимости, с другой, – не очень-то мне хотелось расставаться с моим нынешним положением… В общем, я решил терпеливо ждать, в случае чего не кидаться в панику и достойно выносить все удары судьбы. И, несмотря на то, что в глубине я отлично понимал: ничего такого не произойдет, при виде Зеркальника, появившегося однажды утром и указавшего на дверь, - не на шутку разволновался.
   Я встал, оделся и вышел из комнаты вслед за другом. Идти пришлось недолго. В конце коридора была дверь, чем-то напомнившая мне дверь за Главной стеной. Отворив ее передо мной, Зеркальник остался стоять на месте. «Сибапо», – сказал я ему с улыбкой и прошел внутрь. Прошел и нос к носу столкнулся с какой-то крупной и очень солидной дамой, которая, ко всему прочему, оказалась Регистратором! «Черт!» – воскликнул я разочарованно и тотчас же получил от Регистраторши крепкую оплеуху.
   – Что такое! – закричал я возмущенно.
   – Успокойтесь, молодой человек, – молвила Регистраторша, – держите себя в руках.
   Я так и обмер… Но нет, я не ослышался: она действительно могла говорить на знакомом мне языке… И она сказала следующее:
   – Ваше звукопроизношение, молодой человек, приятно для слуха. Однако в Урбаниде – да будет вам известно: это название города, где вы сейчас находитесь – разговаривают на другом языке. Вы должны его выучить, иначе вам будет трудно приспособиться к условиям жизни здесь. Пока вы будете обучаться, все необходимые знания будут выданы вам на вашем языке. Однако позже он вам уже не понадобится. Я весьма бегло ознакомилась с вашим наречием и пришла к выводу, что ни в каком другом из языков, с которыми я знакома, не сильна настолько оскорбительная функция. Учтите, молодой человек, в Урбаниде ругаться з а п р е щ е н о. Свою агрессию и недовольство эффективнее направлять в иное русло. Например, в работу. Вы не согласны?..
   Я слушал ее, разинув рот.
   – Не правда ли?.. – переспросила меня Регистраторша. Я только лишь кивнул. Тогда она грациозно развернулась и направилась к своему рабочему месту. Разместившись за столом, она предложила мне присесть.
   – Итак, – продолжала Регистраторша, – мне нужно разъяснить вам несколько важных моментов. Во-первых, вы получите эту вещь, – она вынула из-под стола какую-то штуку, вроде карточки, – с помощью которой вы сможете получать знания, во-вторых, комната, в которой вы сейчас живете – ваша навсегда, в-третьих, - с вами всегда должна находится эта карточка, – и Регистраторша вручила мне мой паспорт, который как две капли воды был похож на то, что я вроде бы совсем недавно отдал Регистраторам.
   – Мне стал виден ваш потенциал: из вас получится великолепный бурильщик, Дилеб…
   – Бурильщик?.. – невольно вырвалось у меня, – Дилеб?..
   – Ну да, – ответствовала Регистраторша, – вы будете работать бурильщиком. Это очень хорошая работа. Вы задаете странные вопросы, – на миг она замолчала. – И вас зовут Дилеб, потому что, согласно местному наречию, это имя полностью соответствует вашему статусу.
   – А какой у меня статус?
   – Нулевой.
   – А что это значит?
   – Это значит, что вы будете работать бурильщиком, – строго ответила Регистраторша, – и больше не задавайте таких странных вопросов. У вас все будет хорошо, Дилеб, не сомневайтесь в этом. Разве вам сейчас плохо?
   – Нет, – ответил я, чувствуя, что говорю чистую правду, – мне совсем не плохо.
Регистраторша слегка склонила голову на бок и внимательно посмотрела на меня.
   – А вы отлично сложены, Дилеб, – вымолвила она после длительного молчания, затем откинулась на спинку стула и, как будто дождавшись какого-то единственно необходимого момента, дернула за укрепленный на стене подле окна металлический рычажок. Окно все это время было занавешено коричневой плотной тканью. В комнату хлынул широкий поток вечернего света, открыв доступ к мельчайшим деталям, ускользнувшим от глаза. На стенах были укреплены непонятные штуковины, напомнившие мне бормашину пополам с ковшом экскаватора, повсюду валялись какие-то заглушки, гайки, шурупы.
   Кабинет произвел на меня неприятное впечатление. Что-то в его обстановке было отталкивающее. Может быть, тому виной была его излишняя загроможденность и какая-то несуразность (яркие густые цвета вперемешку с причудливыми изваяниями из камня и, по всей видимости, алюминия; огромные лампы, нависавшие прямо над головой), а может – сама Регистраторша.
   – Посмотрите, – прошептала она, указывая на окно, – посмотрите, как это здорово… Правда ведь?
   – Правда… – шептал я в ответ.
   После переговоров с Регистраторшей, вручившей мне на выходе переводчика и паспорт, я отправился прямиком в свою комнату. «Значит, я был прав, значит, все то было именно так…», – звучало у меня в голове. «Эта штука, – думал я, глядя на переводчика, – эта штука поможет мне разобраться во все до конца…». Улыбнувшись, я представил себе, как общаюсь со Скирдой или Эконом, с Шарфом… Ощущение свободы и                п р и ч а с т н о с т и разлилось внутри жаркой волной. Отныне я не буду чужим, я все буду понимать, мне в с е будет ясно и, может быть, я открою для себя много того, о чем я раньше и не подозревал!..
   – Я разберусь во всем. Как же это все-таки здорово!
   Поздно вечером ко мне заскочил Зеркальник. Лицо у него сияло. Он притащил с собой какую-то шарообразную штуковину с проводами. Один из проводов подключался к моему «переводчику», другой – к Зеркальникову. Когда все необходимые действия были произведены, оставалось только надеть наушники и приготовиться к общению. Я сразу же, как только началась возня с преобразователем, догадался о его предназначении. И у меня внутри все загорелось от радости и любопытства.
   – Та-ак, – протянул я и засмеялся, – что спросишь? Кстати, имей в виду, что тебя зовут Зеркальником. Тебе это имя подходит
   – Почему? – спросил он и тоже засмеялся. – Я ведь Пойтрос.
   – Знаю, знаю… Только имя какое-то глупое. Да и потом, ты очень похож на Зеркало. Посмотри на себя.
   Но он меня все равно не понял, поэтому пришлось ставить беседу на другие рельсы.
   – Давай, я спрошу у тебя первый.
   Предложение было встречено с одобрением и, тщательно подбирая слова, я задал следующий, весьма непростой, вопрос:
   – Как тебе Реги… ну… та тетка в послед… в конце коридора… Она тут, видно, хозяйка?..
   Зеркальник ответил не сразу, не сразу нашелся – видимо, вопрос сбил его с толку, с привычной системы координат. Наконец Зеркальник сказал:
   – Она руководит общежитием и говорит с Руководителем.
   Больше на эту тему Зеркальник ничего не говорил. Вообще, он всегда отвечал очень сухо и сдержанно, несмотря на то, что это не всегда отвечало его поведению и телодвижениям. «Странный ты», – думал я, глядя на него. Он, в свою очередь, смотрел на меня. Говорили недолго. Он объяснил мне, как присоединять преобразователь к телевизору, куда нужно идти поутру и где находится столовая. Пожелав мне доброй ночи, не забыв при этом сделать легкий массаж, Зеркальник вышел из комнаты, оставив о себе вполне приятные воспоминания. «Друзья и должны быть такими, – подумалось мне, – немногословными и всегда в действии. Друг всегда готов оказать другу услугу, всегда будет рядом и, наверное, никогда не бросит и не предаст…» Эта мысль показалась мне забавной. Откуда мне было знать, знают ли обитатели Урбаниды о такой вещи, как предательство? Размышления такого рода занимали меня до те пор, пока веки не сделались тяжелыми, а за окном не зажглись огни ночного Города…
   Утром я принял душ, позавтракал оставшимися с вечера «жгучками» и отправился на поиски учебной комнаты, о которой говорил Зеркальник.
   Как уже было сказано, с одного конца коридор заканчивался кабинетом Регистраторши, на другом конце был лифт. Он поразил меня не столько своей скоростью, сколько размерами. В кабину трое едва втискивались. Так что для того, чтобы в него попасть, мне нужно было отстоять в очереди около получаса, потом еще калечиться минут пятнадцать. Впрочем, у лифта всегда была толпа народа, точнее, – строгая благородная очередь, так что довольно скоро я к этому привык.
   Выйдя на нужном этаже (со мной вышли Шарф и еще один товарищ, имя которого я забыл), я оказался в просторном коридоре. Он показался мне еще больше, чем тот, в котором мне однажды «посчастливилось» побывать. Идти пришлось совсем недолго. Мы зашли в первую же попавшуюся дверь и очутились с маленькой комнате с большущими окнами. Посреди комнаты стоял высокий широкоплечий господин с огромной тюрбанообразной шапкой на яйцеобразной голове, крупной зеркальной платой на груди и третьей рукой, прикрепленной не спереди, как у Регистраторши, а сзади. Когда мы вошли, он воздел руки к потолку и воскликнул:
   – Грохта! (что значило «ну наконец-то»).
   После этого он указал нам на свободные места (в комнате было полно народу) и велел немедленно подключаться к работе (на каждом столе были разъемы для подсоединения переводчика к обрабатывающему и синхронизирующему устройству на столе у Профессора). Мы, стараясь загладить свое опоздание, поспешили рассесться за парты и постарались как можно глубже вникнуть в учебный процесс.
   Собственно, это было только вводное занятие… Даже не занятие, а так – ознакомление с азами учебного процесса.
   – Мекса жуж! («Друзья мои!») – громко сказал Профессор хриплым голосом. – Поздравляю вас с радостным событием. Ваша группа наконец-то укомплектована! Вот тот самый молодчик, о котором я вам сейчас говорил, – и указал на меня.
Я почувствовал себя неловко от такого обращения и, честно говоря, не совсем понял, что Профессор хотел сказать… Это даже немножко разозлило меня.
   – Многие из вас, – продолжал он, – уже знакомы со всеми тонкостями работы, а некоторым из вас, как тебе, Экон, или тебе, Пойтрос, осталось только выехать на место… Но некоторым из в а с, например, Колеру (так звали Шарфа), Дилебу, Гушеку, Лизенму еще только предстоит освоить азы профессии. В тонкостях ее им, похоже, предстоит разбираться на практике.
   После этих слов по аудитории покатилась волна выкриков. Многое я не разобрал, но кое-что все-таки понял: «Вот это да!..», «Правильно!», «Скорее бы!» – в таком роде. Профессор говорил дальше:
   – Начинающим будет выдан курс базовых знаний, после этого группа выедет на практику. Произойдет это не позже следущей недели… Все свободны.

                История

   Историю нам преподавал самый страшный из когда-либо встречавшихся мне урбанидян. Он состоял из одних только металлических прутьев, скрепленных между собой шарнирами в тех местах, где должны были находиться руки и ноги (голова его была неподвижна). Кроме того, на спине у него громоздился высокий пластиконовый горб – пластикон оказался, как я узнал чуть позже, самым распространенным материалом в Урбаниде, – а одевался Историк просто ужасно.
   – Начнем же, дети мои! – говорил он всякий раз, начиная занятие, и усаживался на свой высокий подвижный табурет.
   Самыми интересными занятиями были те, на которых нам было позволено задавать вопросы. Первым на это дело отваживался, как правило, Шарф.
   – Откуда все появилось? – однажды пропищал он. – Откуда?..
   – Ты спрашиваешь меня о причинах нашего появления, милый друг? – ласково спросил у него Историк, приблизившись к нему на своем чудо-табурете и наклонившись как можно ниже. – Так ведь?
   – Да, – пропищал Шарф после недолгого раздумья.
   – Какой некорректный вопрос, – подосадовал учитель и вернулся на свое обычное место у стола, - какой некорректный!
   – Почему? – расстроился Шарф.
   – Да потому, что я не знаю! – вскричал Историк, – и никто не знает!..
   – Знаю только, – тут он немного смягчил тон, – знаю только, что появляются все из грифельных сфер, вылетающих из недр пустыни и падающих точно у Сигнальных камней… А вот некоторые, как Дилеб – их совсем немного – не долетают до назначенного места.
   – Почему это?.. – спросил ошарашенно я.
   – А потому, что… – тут он как будто смутился, - потому, что ваш вес оказался выше нормы.

                Физика

   Физику преподавал странный тип с тщательно скрываемым именем (впрочем, мы не знали имени многих преподавателей).
   Всякий раз, входя в учебную комнату, он спотыкался и падал, производя при этом оглушительный грохот, эхо от которого носилось в Большом Зале чуть ли не до конца лекции.
   Внешность у него была довольно заурядная: широкое невысокое тело покрывала обтягивающая мантия какого-то непонятного цвета (иногда он, правда, все-таки появлялся в обыкновенной форме), на шарообразной, чуть приплюснутой голове его восседала ученая шапочка, на плечи был возложен фиолетовый шарф (это символизировало принадлежность к математической и естественнонаучной братии), обут он был в пластиконовые сандалии. Все в нем, в его манерах и наружности, говорило о серьезности и сосредоточенности. И, несмотря на то, что изъяснялся он на довольно специфическом языке, а иногда пускался в рассуждения, не имевшие к предмету никакого отношения, все мы прониклись глубоким уважением к нему. Он, действительно, говорил дело. Говорил с толком, хоть и не всегда с расстановкой.
   Физика у нас была по четным дням. Занятия начинались ранним утром, заканчивались ближе к обеду. Занимались мы, главным образом, ознакомлением с устройством разнообразных механизмов, назначение которых нам было пока незнакомо. Понимая, в конце концов, их назначение, мы испытывали неописуемую радость, а Физик, радовавшийся не меньше нашего, тут же устраивал нам экзамены, на которых мы с треском проваливались. Этот прискорбный факт, однако ж, казалось, нисколько не огорчал его, и он продолжал радоваться, как будто бы мы все сдали на отлично. Порадовавшись день-другой, Физик вновь принимал степенный вид и поглядывал на нас с явным недовольством.
   Однажды, в день изучения одной, функционирующей как отбойный молоток, штуковины, произошел забавный случай. Шарф, питавший в себе пагубную страсть к удовлетворению своего гипертрофированного любопытства, нажал на рычаг, располагавшийся под защитной пленкой с нарисованной на ней красной загогулинкой, обозначавшей понятно что, и… Ничего не произошло. Физик, всегда придававший большое значение практическим занятиям и подходивший к делу как можно более серьезно, подошел к Шарфу и ознакомился с результатами его работы. Молоток, доверенный ему для спайки проводов и проверки работоспособности в режиме «0», показался Физику недостаточно «обработанным».
   – Гляньте-ка сюда, – позвал он нас своим звонким голосом. – Шарф блестяще справился со своей задачей! Все рычаги и кнопки находятся в исходном положении, следовательно, инструмент готов к безопасной работе! Все провода в норме, все на месте, но... смотрите! – воскликнул он и яростным жестом указал на лампочку-индикатор у экрана состояния. – Она не горит! Что это значит, а?! Эх… Это значит, что заглушка отошла! Бестолочи! Проверять по линии надо, по линии проверять! – с этими словами он нажал на большую зеленую кнопку на задней панели и, стремительно подойдя к разъему в стене, воткнул в него провод. Что было…
   Молоток взметнулся под потолок и, отскочив от него, проделав в нем здоровенную вмятину, грохнулся на пол и принялся скакать, издавая ужасающие звуки. Шарф в ужасе забрался под парту, но молоток грохнул по ней с такой силой, что на ее месте образовалась груда покореженного металла. Затем молоток снова вспрыгнул к потолку и, описывая страшные круги, ринулся к окнам. Во все стороны полетело разбитое стекло, лишь по счастливой случайности нас не задевшее, – молоток вылетел и скрылся из виду.
   Все произошло настолько быстро и неожиданно, что мы и понять ничего толком не успели. Один только Физик сумел оценить ситуацию и вовремя покинуть помещение. Вернувшись, он обнаружил нас, стоящих на месте с разинутыми ртами посреди потерявшей свой прений вид, разбитой, полностью изломанной, искрошенной, измятой аудитории, не имевшей ничего общего с той выверенной, цельной, аккуратной, комфортной, которую мы так ценили… Занятия пришлось прекратить на время ремонта…

                Литература

   Как выяснилось, под литературой в Урбаниде понималась совокупность таких вроде бы несовместимых наук, как «юридическая наука», «обществоведение», «риторика», «философия» и собственно «литература».
   В качестве преподавателя литературы выступала огромная круглая голова на изящной крепежной ножке, установленной на миниатюрном круглом столике. Голова называлась Циклой и была она определенно женского полу, судя по мягкости речи и некоему кокетству в манерах.
   Возраст Циклы оставался тайной, однако каждый из нас отлично понимал, что она довольно молода и, в общем-то, привлекательна. Преподаватели неоднократно упоминали о неисчислимых знаниях, которыми обладает Цикла. Историк говорил, что «информация стекается к ней со всех областей разумения», Физик, что «она обладает знаниями поистине неисчислимыми», преподаватель Этики считал, что у нее самая светлая голова в Университете. Все: математики, химики, пластиконологи, – все признавали за своей очаровательной коллегой право на исключительность и почтение, соответствующее этой исключительности.
   Каждая лекция Циклы являлась превосходным примером того, как знания, подкрепленные отлично развитым речевым аппаратом, могут быть не только переданы студентам и усвоены ими, но и усвоены с желанием быть усвоенными. Речь прподавателя была тщательно выверена. Не было ни одного лишнего слова, да и с юмором проблем не возникало. Когда возникала необходимость – Цикла шутила, когда по логике вещей нужно было стать посерьезней (например, во время экзамена) – Цикла становилась серьезной и даже строгой.
   Лекция состояла из двух частей: собственно лекции и всех вопросов, которые могли возникнуть у нас к Цикле или у ней к нам. Одной из самых интересных стала лекция о некоем писателе Г. Его книги, иногда до того объемные, что для них не хватало никакого чипа, никакой суперкарты, считались в Урбаниде классикой, пользовались бешеным успехом и подлежали обязательному изучению. Главное произведение Г. называлось «Скачок», а говорилось в нем приключениях некоего субъекта; суть приключений заключалась в том, что от субъекта ушла кровать и примкнула к сообществу «кроватей-отщепенцев», выступающих за отмену «кроватней подвижности», приводящей к расстройству хозяев этих самых кроватей.
   – Произведение Г. – это одно из самых глубоких произведений в литературе Урбанида, – говорила Цикла приятным голосом. – Никто из предшественников Г. никогда не добивался такого результата, никто не достигал такого уровня мастерства. «Скачок» воплощает собой мечту каждого жителя города. Выполненный в лучших традициях «кроватной» литературы, роман вобрал в себя тенденции «пузыристой» литературы и веяния «песочной», наиболее революционной волны, но в сочетании с, так сказать, «корреляционным подтекстом» мироотрицания, особенно с позиций «эманационно-лакировочных», произведение куда более совершенно. Это представитель великого направления с его отвержением всяких подтекстов, вырастающих из антиабсолютизма. Он совершеннее, чем, скажем, пресловутая «Игра» или маргинальный «Пузырь» с «Манифестом представительности».
   Слова эти вызвали бурный восторг и получили горячее одобрение со стороны всех присутствующих в аудитории (кроме Шарфа, разумеется). Цикле понравилось, что ее искусство оценивается по достоинству: она тут же пообещала нам не устраивать экзамена по этой теме и, улыбнувшись, сказала, что никогда не сталкивалась с такими «чуткими и внимательными студентами». Теперь и мы были польщены. Все были довольны друг другом; Цикла только собиралась продолжить лекцию, как вдруг что-то в ней цыкнуло, хрякнуло и... И она смолкла. Тут же появился Дежурный Инженер в специальном костюме, с чемоданчиком за пазухой. Довольно долго он только и делал, что ковырялся отверткой в ухе у Циклы, а когда выяснилось, что на самом деле ничего не произошло, и серьезного тут ничего нет – стукнул по ней посильней каким-то молоточком и ушел восвояси. Очухавшись, Цикла принесла извинения и, немного помолчав, продолжила лекцию.
   Позже нам стало известно, что у нее не все в порядке с головным отделом, и для того, чтобы она могла оперировать поступающими заниями, ей необходима регулярная проверка и регулировка. Без этих процедур она не смогла бы сделать ни одного вывода, не смогла бы даже понять, что такое вывод.

                Пластиконология

   Пластиконология была главной наукой Урбанида. Однако она была настолько занудной, настолько утомительной, что если бы не своевременное осознание того факта, что Урбанид на 60 процентов состоит из одного только пластикона – спал бы я на лекциях беспробудным сном, а на попытки разбудить отвечал бы грубой бранью. Преподаватель пластиконологии назывался Идеогом. Он был невидим. Мы ни разу его не видели. Он общался с нами при помощи специальной установки и, ссылаясь на отсутствие свободного времени, частенько отменял лекции, а поскольку лифты ходили строго по расписанию, нам не оставалось ничего другого, кроме как сидеть на местах, таращась в окно, либо гулять, точнее, – бесцельно слоняться по просторам Большого Зала.

2006 г.