Мыльный пузырь или сон в душную ночь

Откуда появилось это место я не знаю и не кто мне толком объяснить не смог. Кто построил? Когда построил? Лишь догадки и домыслы. От самых простых и банальных до прямо каких-то фантастических и невероятных. Кто-то мне говорил, что этого места просто не существует, и я его выдумал. Кто-то говорил мне, что место это выдумывает таких как я. Кто-то сказал, что оно было всегда и никто его не создавал, само появилось. Кто-то говорил, что мы на Марсе. Ну в общем, а что еще можно услышать в сумасшедшем доме? Это были нормальные мысли для ненормального места.  Но было одно весьма странное обстоятельство — никто не помнил как сюда попал. И кто кем был до появления в этом месте.
- Перестаньте говорить свои мысли в слух, - Донеслось до меня. - вы мешаете мне думать.
- Разве я говорил в слух? - Смутился я от такой новости.
- Да вы всегда говорите вслух когда глядите на эту картину, и всегда мешаете мне думать об этой картине, и не даете мне сосредоточиться.
- А что вы думаете об этой картине? - На картине было изображено несколько клякс: красная, зеленая, синяя, и неразборчивая желтая надпись в углу.
- А это не ваше дело, что я думаю. И к тому же я помню как сюда попал и кем был.
- И как же вы сюда попали? - Это его заявление меня весьма заинтересовало.
- Я уже умер. - Спокойно произнес он.
- Как это?
- А вот так. В каком-то другом миря я умер и там уже и похоронили, и отпели и все остальное, а проснулся в это мире.
- Не понимаю.
- Все просто. Тот мир был такой же как и этот и жил я там так же как и здесь, только там я умер, а здесь нет. Вот по этому я продолжаю жить здесь. Смерь там, началась пробуждением здесь.
- Не в самом же вы лучшем месте проснулись.
- Нет. Я продолжил жить, еще до того как попал сюда. Сюда же я попал по другой причине.
- По какой причине? - Собеседник мой не успел и слова больше произнести, как возник санитар, чучело в халате. Все санитары здесь как на подбор: морды свинячьи, глаза злые и в тоже время трусливые, живот висит, волосы если и есть, то всегда зализаны гелем. И все это так не сочетается с белым, всегда чистым, халатом, и каким то приятным запахом, то ли стирального порошка, то ли какой-то парфюмерии.
Так вот, хотел было рот раскрыть, но этот санитар ему в приоткрывающийся рот умело закинул пилюлю, что тот чуть не подавился, взял его под локоток и повел в коридор, где уже стоял другой такой же в белом халате. Вдвоем они уже подхватили его под локотки, так как тот стал под пилюлей обмякать, и быстро куда-то его потащили. Я вышел в коридор, провожая их взглядом.
Надо бы потом найти этого безымянного. Никто ведь не знает ничего о себе до появления тут, а этот знает. Правда, может он и выдумывает что знает, но все же стоит попробовать. Интересно все-таки.
Двое санитаров и мой загадочный собеседник уже исчезли, свернули в один из перпендикулярных коридоров. А этот коридор был центральный, его так все называли, хотя и коридором его было назвать трудно. Скорее улица или даже проспект. Тут спокойно бы разъехались два автомобиля. Всегда здесь было много пациентов в пижамах всех цветов и санитаров. А вел этот коридор в парк, опять же, парк, лишь название, это был целый лес. Правда деревья почему-то все были голые, всегда. Наверное, чтоб никто не мог спрятаться. Вообще мне нравился этот парк, так как это было единственное место без крыши и с настоящей землей под ногами, и обычно здесь не было особо буйных, бьющих себя или других.

       Я присел на скамейку и в голову мне пришла интересная мысль: дурдом то этот не имеет ни начала ни конца. Всегда за поворотом был еще поворот, а за очередным углом, очередной коридор. И не было этому конца как бы долго я не шел. Можно было бы залезть на дерево и посмотреть где конец, ведь конец-то должен быть, не может же быть один сплошной сумасшедший дом.
- Не советую.- Появился на другом конце скамейки в желтой пижаме лысый, с бегающими глазами, человек.
- Я опять говорил свои мысли вслух?
- Опять? Наверное… - Сказал он и глаза его еще больше забегали, а голова затряслась словно в припадке, при этом все остальное тело застыло словно статуя. Желтая пижама говорила о том, что он сильно помешанный, но не очень буйный.
- Я уже это пробовал.
- Что пробовали? - Гипнотизировал он меня своей трясущейся головой.
- Я залезал на дерево! - Воскликнул он. - Я единственный кто сумел это сделать. И я не был схвачен, и я не упал, и я смог, смог!
- Да? - Мне стало чрезвычайно любопытно.- И что же вы увидели?
- Я? - Голова его перестала трястись. - Я увидел все, что хотел. Я увидел, что верхушка дерева заканчивается острой изгибающейся веткой, такой же черной и скользкой как и все остальное дерево. - Сказал он это словно ученый, совершивший величайшее открытие.
- А вокруг то что? Что вы увидели вокруг?
- А я нечего не увидел. Я посмотрел что на вершине дерева, а что вокруг я и без этого знаю. - И голова его опять затряслась. - Вокруг наш дом, наш дом — дурдом. - И теперь его уже всего заколотило, да так, что и скамейка завибрировала. Он вскочил и дергаясь как под ударами тока, кривым путем, пошел прямиком, к уже распахнувшему свои руки, непонятно откуда взявшемуся, санитару. Я тоже хотел было встать, да на плечо мне улеглась тяжелая рука. Я повернулся и разглядел только облачко, клуб газа из-под белого рукава.

Когда я очнулся,  я был уже в своей палате, лежал на своей кровати и ощущал блаженную улыбку на своем лице. Мысли были приятные — какие-то розовые и сладкие и все казалось чудесным, даже фальшивое окно, за которым бродил улыбающийся маленький слон. Кроме окна в палате стояли лишь шесть кроватей и больше ничего. Хотя палата была очень большой и в ней могло бы уместиться еще десяток кроватей. Соседи по моей палате все были в голубых пижамах, кроме одного в желтой, но я никогда не видел его буянящим. Он всегда был напичкан лекарствами и был самым счастливым и самым спокойным человеком в палате. А когда с лица его начинала сходить улыбка, его уводили к врачу, после чего он был снова счастлив. Но пижаму он, почему-то носил все равно желтую. Видно все-таки иногда ни получал он свою порцию лекарств и тогда начинались у него приступы смеха, бешенства, страха или чего-нибудь еще.  Я правда этого никогда не видел.
Безмыслие в моей голове стало отступать, сохраняя при этом некоторую пелену, и я решил пойти в семнадцатую палату. Там был мой знакомый, правда я не знал как его зовут, он не говорил своего имени. Он вообще ни с кем не общался кроме себя. Но в беседах с самим собой, он, как бы, вел диалог со мной.
В его палате все носили красные пижамы, поэтому тут всегда бродило много санитаров со смирительными рубашками наготове. Размеры и мебелировка были точно такими же как в моей палате. Вообще то все палаты были одинаковые, вот только за окном в этой палате был не слон, а постоянная дождливая осень.
- Здорова товарищ! - Я, почему-то,  всех кто ходил в красных пижамах, про себя именовал товарищами, но в слух так обращался только к одному. Не знаю откуда взялось в моей голове это слово, наверное из прошлой, до дурдомной жизни, но именно это слово ассоциировалось у меня с этими людьми, всегда буйными, неспокойными, несущими какую-то околесицу и регулярно дерущимися с санитарами и другими пациентами. И чем бы их не пичкали, на них это как будто бы не производило ни какого эффекта. Ходит такая красная пижама, улыбается, да только при санитарах, а как их нет, так сразу же начинается…
- ...Были одни, пришил другие, пробовали, да все испортили. От чего ушил, к тому и пришли. Опять все по новой… - Бормотал товарищ глядя в окно.
- Знаешь почему я прихожу говорить с тобой? - Попытался я вклиниться в его бердовый монолог. - Не знаешь, а может и не понимаешь, а может делаешь вид, что не понимаешь, а сам все прекрасно понимаешь, но не хочешь, что бы знали, что ты все понимаешь. Ты ведь мой единственный, если можно так сказать, постоянный собеседник. Собеседник — это конечно громко сказано, скорее слушатель. - Тот продолжал бормотать. - Мне нравиться, что с тобой можно говорить о чем угодно и ты ни кому этого не расскажешь. Врачу то я многого не скажу, а тебе можно. Правда не помню, бывал ли я у врача хоть раз. Кажется нет. Не важно.
- ...Разумный развивает неразумного. Это разумно? Став разумным неразумный разумного потеснит. Развивать неразумного неразумно с разумного стороны. Так как разумный разумно полагает, что неразумный став разумным разумного потеснит. Но этот разумный другого неразумного  разовьет в разумного и этот неразумный все повторит. Поэтому разумный желает быть разумным среди неразумных. А когда разумный желает быть разумным среди разумных, тут и разума не хватит, что бы разумные и неразумные стали все разумные. Но может неразумные и есть разумные, а разумные есть неразумные. Разумно ли рассуждать о разумности?..  - Продолжал нести свой бред товарищ в красной пижаме.
- Я хочу с тобой мыслью поделиться. Высказать ее, чтобы не забыть. А то она у меня какая то хлипкая, все время ускользающая. Даже не мысль, а вопрос. И не один. Вообще то у меня их не было пока я, - Мой голос упал до шепота. - не стал выкидывать свои лекарства. Не знаю почему я их стал выкидывать, не могу сказать. Как то просто захотелось их больше не принимать. Понимаешь? Надоело. И все, сразу, как будто, какая то пелена спала, мысли роиться стали. Хотя они на время пропадали под действием обязательных или принудительных, ну ты понимаешь, лекарств от которых очень трудно отвертеться. - Впервые говоря с ним я ощущал какое то смущение. - В общем, почему и из-за чего я здесь? Что за пределами этого места? И все в таком роде. - Вопросов у меня гораздо больше было, и сказать мне хотелось тоже многое, но стало как-то не ловко, хотя он даже и не слушал меня. Но я решил сменить тему разговора. Стал рассказывать ему как полезно иногда, выговориться кому-то кроме себя. Что мне это всегда помогает и ему непременно поможет, пусть попробует. Конечно я врал немного, ведь я так и не сумел выговориться даже ему. Затем я и вовсе стал рассказывать ему про то как готовят цыпленка табака, что показывают на экранах в общих палатах и даже высказал свое негодование о плохой погоде за его окном.  А он все бубнил и бубнил, лишь меняя время от времени громкость своего голоса. И лишь когда я уже попрощался с ним, пообещав зайти к нему через пару дней, и был уже у самого выхода, он вдруг перестал бубнить и шепотом, но весьма отчетливо произнес: « Самые сильные лекарства это те, которые мы сами должны принимать. Самые сложные вопросы это те, на которые мы сами должны отвечать себе».
- Что ты сказал? - Удивленно спросил я. Но вместо ответа он сделал свое лицо еще более обалделым и опять понес свою околесицу.
- ...Развивать неразумного, так это делать его разумным. А что такое разумный? Разумный по тому что мыслит? Но какой же он разумный если себя не разумеет?..
Я ушел, но слова его произвели на меня некоторое впечатление. «Должен сам ответить на свои вопросы». - интересная мысль. Все-таки он все понимает и наверное даже иногда слушает меня. Интересно почему он не с кем не говорит и что за чушь он всегда несет? Полнейшая бредятина. Но при этом он как то ухитряется и говорить и слушать  одновременно. Интересный пациент. Надо бы чаще, гораздо чаще с ним общаться. Может чего еще интересного выдаст. Он как обезьяна и печатная машинка: Она бьет по клавишам без конца и без смысла, множество страниц заполняют буквы, сотни страниц. Но на одной из этих страниц обнаруживается вполне обыкновенное слово среди бессмысленного набора букв. Так и этот товарищ. Бормочет свой бред, бормочет, льет изо рта понос словесный, все бестолковое и не нужное и вдруг случайно выкидывает нужную, полезную, может быть только мне, но именно ту фразу, ту мысль, которая нужна. «Должен сам ответить на свои вопросы». Отлично. Для начала нужно найти выход или вход. Нет, в моем случае все-таки выход. А когда выберусь от сюда и на все остальные вопросы найдутся ответы. Их нужно искать за пределами этого места, здесь мне не дадут этого сделать. Да и сам я не знаю где тут можно найти ответы. Решено, нужно найти выход!
- Какой выход? - Ко мне подошел санитар. Опять, я значит, мыслил вслух. - Вот вылечитесь и искать ничего не надо будет. Мы вас здоровым держать не будем. Я вас лично до выхода провожу. - В это момент я ощутил укол в мягкое место и мысли мои поплыли.

Я лежал неподвижно в пустоте. Сладковатый запах разложения забил мой нос. Кругом был мрак, но я видел себя. Видел со стороны. Разлагающаяся плоть, практически голый череп с редкими остатками волос и черная пустота в глазницах. Но ужаснее всего было то, что я видел ход своих мыслей. Это была страшная картина, страшнее, гораздо страшнее разрушающегося тела. Вместо быстрых электрических импульсов, по нервам моим, медленно ползли, оставляя за собой след из слизи, белые червячки, личинки. Миллиарды личинок. И каждая из них была создана мной. Я видел как думая об этой мерзости, появляются все новые и новые черви, выползающие из одной клетки и медленно вползающие в другую. Это было воплощение моего сознания. Неужели я на столько болен?
Я открыл глаза, холодный пот пропитал мою пижаму. Перед глазами стояла ужасная картина моего сна. Я попытался встать, но тело не слушало меня. Видимо, что-то мощное вкололи. Даже не пошевелиться. Никогда такого не было . Нужно попытаться снова уснуть, только надо отогнать сперва этот сон, дать ему уйти, забыть. И я стал считать овец прыгающих, через слегка покосившийся, забор. Светит солнце, птички поют, а на заднем фоне домик деревенский стоит и дымок из его кирпичной трубы струиться. Раз овечка, два овечка, три, четыре… Баран. С разбегу ударился в забор, еще и еще. Появился санитар, взял этого барана за рога, запрокинул его голову, открыл пасть, и стал засыпать таблетки, которые, разноцветным дождем, сыпались из его руки как из рога изобилия. И баран из белого превратился в красного, затем в желтого, в голубого, и снова в красного, но лишь на мгновение. Затем санитар перестал сыпать таблетки, а баран встал на задние лапы и вдвоем они пошли к домику. Открыли дверь и вошли в него уже два санитара. А овечки все прыгали через забор, счастливые и блеющие. Но после бараньих ударов в заборе образовался проем и одна овца, серая, невзрачная, пыталась протиснутся через эту брешь…
- Просыпайся.- Кто-то толкал меня в плечо. - В моих сутках сорок восемь часов, а ты спишь уже вторые. - Это был мой сосед по палате. - Или ты сделал свой день еще больше?
- Встаю. Спасибо что разбудил. - Я придерживаюсь стандартного, двадцати четырех часового дня. Но многие выбирают другое течение времени. В этих стенах время у каждого свое. Твой день может длиться двадцать часов, тридцать, сорок восемь, сколько угодно. Ты в праве выбрать ту продолжительность, какая тебе больше нравиться. Есть один пациент у которого сутки длятся по два часа. И по этому он считает, что живет дольше всех.
В каждом общем зале висят специальные часы в виде улитки с бесконечной спиралью, для того, что бы каждый мог ориентироваться в своем времени. Соответственно ночь и день здесь тоже у всех в разное время. По этому на каждой пижаме висят, прикрепленные, на бельевую резинку специальные маски для сна. Свет горит постоянно. И только в парке можно узнать в действительности какое время суток. От такого долгого сна я сильно проголодался, нужно бы сходить позавтракать.
 
Столовая представляла собой длинные ровные ряды белоснежных пластиковых столов, с приделанными к ним, такими же белоснежными, пластиковыми скамейками. На белых стенах висели картины с черными кляксами и плакаты говорящие о мытье рук и тщательном пережевывании пищи. Белый пол украшали нарисованные отпечатки лап, копыт и человеческих следов, ведущих к раздаче пищи. Потолок был голубой.
На поднос мне положили овсяной каши с черносливом, несколько сосисок и предложили выбрать между компотом и киселем. Я выбрал компот. Народу в столовой было мало. Наверное потому, что в этой столовой никогда не играла музыка. А мне именно по этому она и нравилась. В других столовых всегда звучит какой-то идиотский мотивчик, чем то напоминающий музыку на детских каруселях. Стоп, а от куда же я знаю про детские карусели? Наверное я когда то их видел. За этим вопросом у меня возникли и другие. Как же я попал сюда? Когда же я попал сюда? Не помню и не понимаю. Такое чувство, что я всю жизнь был здесь. И ничего до этого не было. Хотя мне и кажется порой, как сейчас например, что что-то все таки было. Ну не мог я здесь быть всегда. Но ощущение такое, что я был здесь всегда, хотя это не так. Несомненно не так. Ведь если бы это было так, то я бы и представить не смог бы что-то еще. Что-то до моего прибывания здесь. Точно! Это все их лекарства, которыми они нас пичкают. Не зря я перестал их пить.
- Перестаньте говорить вслух. Вас услышат, если еще не услышали. - Голос показался мне очень знакомым и я обернулся. Человек в красной пижаме кого-то мне напоминал. Когда он подошел и сел со мной на одну скамейку, я даже немного испугался поняв кто это. Товарищ! - это был мой бредящий товарищ! Не может быть!
- Я думал вы разговариваете только с собой. - Мне было не по себе. Я часто приходил к нему и рассказывал все свои переживания, все свои мысли, все о себе, ну или почти все. Я думал, что он никогда не говорит с другими людьми. Правда иногда мне и хотелось услышать что нибудь от него во ответ, но этого не случалось.
- Для вас я решил сделать исключение. - Наступила тишина. Я был растерян, я не знал, что ему сказать. Обычно все было не так. Я вроде говорил с ним, как с посторонним вроде бы человеком, но ощущение было как если бы я общался с самим собой. Он то ли слушал, то ли нет, было не понять. И было легче, не всегда, но за частую. А теперь этот, так сказать, монолог перешел в диалог и я немного растерялся.
Что бы прервать неловкое для меня молчание я спросил:
-  Как вас зовут?
- А какая разница? - Я не ожидал такого ответа, он немного разозлил меня и мое смущение исчезло.
- Как это какая разница? Раз вы со мной заговорили, я же должен как-то к вам обращаться. Не могу же я, в самом деле, продолжать называть вас товарищем.
- Почему нет? - Спокойно спросил он.
- Я просто хотел знать ваше имя.
- А какое у вас имя? - И тут я замер. Действительно, а как меня зовут? Этого не может быть, чтоб я не знал своего имени, но это было так. Мне и в голову не приходило раньше об этом подумать. Я вообще не слышал, что бы кто-то обращался здесь к кому-нибудь по имени. И как я могу хотеть знать его имя, если я даже своего не знаю? А он вероятно не знает своего. Только он об этом знал, а я до его вопроса нет. И в голове у меня закрутилось, завертелось. По видимому мое замешательство отразилось на лице. От улыбнулся и стал говорить.
- Не думайте об этом. Зачем вам имя? Как вас не назови, суть от этого ваша не измениться. Ваша индивидуальность может сочетаться с любым именем. Если вы сейчас решите взять себе какое то имя, подумайте, будет ли оно именно тем, которое вы хотите иметь. Может быть оно отражает вас вчерашнего, но без сомнения не вас завтрашнего. По прошествии некоторого времени вы вообще можете посчитать ваш теперешний выбор ужасным и вы снова захотите его изменить, а потом снова. Хотя может и нет, может вы нечего не измените и сами  тогда не изменитесь.
- Но у всех есть… - Попытался я вставить, но он продолжил свою речь не давая мне слова.
- Вы сказали, что бросили принимать лекарства, а это значит вы уже не все. Вы сказали, что хотите знать, что снаружи, а многие даже не думают о том, чтобы поставить перед собой такой вопрос. Я говорю, что Все — это не показатель. Быть как все это значит остаться здесь навсегда. - Он замолк, встал, повернулся ко мне спиной и быстро пошел. Я поднялся за ним, краем глаза заметив санитара с протянутой в мою сторону рукой. Я понял, что сейчас произойдет, но не понял почему я, а не он. Небольшое облачко, привычный запах медикаментов, пустота в голове и сильная сонливость.

Открыл глаза я снова в своей постели. Не знаю сколько на этот раз я проспал, но как ни странно я помнил, что произошло. Даже больше того — начали всплывать в памяти предыдущие мои отключки и то, что предшествовало им. Голова моя стала ясней. Освободилось место для своих собственных мыслей, в замен какого-то всеобъемлющего безмыслия. Может санитар, что-то напутал и я получил другое лекарство, рассчитанное на кого-то другого, но не на меня? А в прочем не важно. Как приятно думать без усилий, без того, чтобы рвать завесу окутывающую мои мысли. Без сомнения, сегодня я точно продвинусь в поиске выхода.
И я сладко потянулся и сел в кровати. На мне была желтая пижама. Я проморгался, может такой эффект у лекарства которое мне по ошибке дали? Нет. Пижама желтая. Я окрикнул моего соседа, глядящего в стенку и спросил про цвет моей пижамы.
Не может быть — я в желтой пижаме. Как же это так? Я же в порядке, даже лучше чем в порядке. Голова ясная, память восстанавливается, мысли упорядочиваются, иногда, правда, говорю в слух, но… Нет, они наверное ошиблись, я выздоравливаю. Надо побеседовать с врачом. А как к нему попасть? Я же вроде никогда у него не был, или не помню этого. Надо спросить у моего товарища. Хотя может обратиться  к санитарам? Они точно знают. Да, так и сделаю, но сперва зайду в семнадцатую.
- Я здесь уже несколько минут слушаю твою беседу с самим собой.- Раздался голос со стороны.
- Тогда ты наверное слышал, что мне лучше? - Опять я говорю в слух, надо с этим что-то делать.
- Да, может тебе и лучше.
- А они на меня желтую пижаму нацепили. Ошиблись, точно ошиблись.
- А я в красной пижаме. Это они тоже ошиблись? - Произнес он с иронической улыбкой.
- Э нет. Ты же еще вчера, ну или это было не вчера. Короче, ты еще недавно нес какой-то бред себе под нос. Так, что это совсем другое.
- Как это другое? Я сейчас сидел и слушал как ты тоже бормочешь себе под нос. И кому-то тоже это может показаться бредом.
- Ты хочешь сказать, что мне хуже? - Я знал что он так не считает. От куда я это знал?
- Для них может и хуже, а для тебя совсем наоборот. То что им кажется плохим, тебе может казаться хорошим. Тут смотря с какой позиции смотреть, каждый видит по своему. И каждый при этом может быть прав. Так что не думаю, что они что-то напутали. Видимо они считают, по своим каким-то признакам, что твое состояние стало не улучшаться, а наоборот ухудшаться. А у доктора ты уже бывал, и после этого долгое время был похож на привидение. Бесшумное с впалым лицом и выпученными глазами. Что-то он с тобой там сделал, что ты даже не помнишь об этом. Не ищи с ним встречи.
Мы вышли с ним в коридор, продолжая беседовать на отстраненные, бестолковые темы, дабы не привлекать внимания санитаров. Но они все равно как-то косо на нас посматривали.
Стены были сегодня желтые, пол в черно-желтую шашечку. В одной из палат, мимо которой мы проходили, санитары пытались поймать человека в красной пижаме. Он каким-то образом сумел взгромоздить в одну кучу все кровати которые были в палате и залезть на верх этой конструкции. Его пижама была разорвана, а в руке у него была красная тряпка, видимо сделанная из куска его пижамы, которой он хлестал санитаров. В палате кроме него и санитаров были еще двое в желтых пижамах. Они сидели вместе, в одном углу, обхватив колени руками, и то ли рыдали, то ли смеялись. Забравшийся на пирамиду из кроватей кричал, что-то о лжи и свободной рукой показывал на разбитое им окно из которого текла зеленоватая жидкость.
- Все, в конец свихнулся, или ему помогли свихнуться. - Как то печально улыбаясь сказал мой товарищ. - Он мне говорил, что попал сюда так как видит цвет какой-то везде. И что этот цвет никто не видит кроме него. Он говорил, что этот цвет существует, но лишь его сознание способно воспринимать этот цвет и ни чье больше. Что якобы мы все вместо этого цвета обычно видим черный или белый и изредка зеленый. И он вроде шел на поправку. Говорил, что начал понимать, что раз другие ничего не видят, значит этого просто нет. Прикрывал глаза рукой, когда он видел этот цвет и говорил: « Если ни кто не видит, значит и я не могу видеть». И повторял это много раз.
Я вполуха  слушал моего товарища и наблюдал за тем, как уже достаточно большое число санитаров скручивают беднягу. И меня это навело на мысль о том, что если я не выберусь от сюда, то возможно вскоре тоже стану таким безумцем.
Мы вышли в главный коридор и направились в сторону парка. Свет был темнее чем обычно, но при этом пульсировал каким-то ритмом, от чего становилось немного не по себе и я ускорил шаг, что бы скорее добраться до парка. Мы шли молча и мне почему-то показалось, что мой товарищ понял мои мысли. А может я опять произнес их в слух?
В парке была ночь. Чистое небо, множество звезд и две луны. Причем вторая луна была маленькой и низкой. Может быть там в сторону этой луны и есть выход?
- А ты сходи и проверь. - Улыбаясь начал мой друг и я понял, что опять мыслю вслух. - Санитары усмиряют того буйного, в парке их мало, темно, может все пройдет гладко?
- А ты? - Спросил я. - Ты не хочешь пойти со мной? Вдруг там выход и я доберусь до него.
- Нет, мне и здесь хорошо. - Спокойно произнес он.
- И ты собираешься… - Он не дал мне договорить.
- Сейчас у нас мало времени, чтобы я смог все объяснить, тебе надо выяснить что в конце парка. И сейчас самый подходящий момент, что бы сделать это.
Не зная почему, но я вскочил и не говоря ни слова быстро зашагал к голым деревьям. Мне было интересно почему он не хочет бежать от сюда, но мне нужно было торопиться.
Я шел, даже почти бежал, между деревьями в сторону маленькой луны. Изредка касаясь деревьев я ощущал, что они, как будто, покрыты слизью. Земля была сухой и ровной, ни один корень не торчал над поверхностью. Шел я, как мне показалось, долго. Число деревьев стало уменьшаться и вскоре деревья пропали вовсе. Передо мной была стена метров десять высотой, а за ней, метрах в ста, на усеченном высоком конусе лежала луна.
Где-то должен быть выход. Эта стена последний рубеж, граница между вопросами и ответами. Где же? Где? Я бежал вдоль стены и казалось, уже видел какую-то дверь. Что-то замелькало, какой-то шум - санитары, они не дадут мне выйти. Но я должен, должен. И с этими криками я набросился на них. Один из санитаров упал, на его месте возникли двое других. Я брыкался и орал, кусал кого-то за ногу. Укол.
Я не отключился. По крайней мере полностью. Глаза мои то открывались, то вновь закрывались. Меня тащили, упакованного в смирительную рубашку, по коридорам, которые казались мне новыми. На потолке изображены ангелы, розовые, мягкие стены, хотя нет — белые, но из-за большого числа красных пижам становились розовыми. И пижамы какие то другие, похожие на балахоны. И лица какие-то странные, и кажется, даже волосы на головах. И тут до меня дошло, что это женщины. Меня тащили через женское отделение. Я не знал, что такое есть. И все женщины в красном, не одной в желтом или голубом. Неужели они все буйные? Глаза мои снова захлопнулись, а когда я их открыл, вокруг не было ни кого, лишь четыре мягкие стены, мягкий пол и высокий потолок с тусклой, мигающей лампочкой. Какая же из этих стен — дверь? А может дверь это потолок или… Пошел газ, комната завертелась вокруг меня и я отключился.

Темнота. Вокруг никого. Бесконечное чувство одиночества. Я иду, хотя нет, движется пространство, а я стою на месте. Сколько это длиться я не знаю, наверное вечность. Где-то далеко слышится чье-то бормотание. Я вслушиваюсь. Голос усиливается. Очень знакомый голос. Да это же я сам говорю. Хотя нет. Это мой единственный друг. Товарищ. Я вижу его спину. Я слышу его, но не понимаю. Что он говорит? Я пытаюсь оказаться перед ним, но существует лишь его спина. И голос. Этот голос уже всюду, он обволакивает как вода. Я тону. И вместе со мной тонет его спина. Я стою на дне. Приятно ощущать что-то под собой вместо ничего. Голос умолк. Снова иду вокруг спины. Быстрее, быстрее, быстрее. Перешел на бег. Пронзительный крик: «Стой»! Я остановился. Голос заговорил: « Я хочу остаться». Недоумение. Я положил руку на плечо красной пижамы. Резкий рывок. И ничего. Пустая пижама. Мне стало страшно и я закричал.
От своего крика я открыл глаза. Вокруг меня по-прежнему мягкие стены, но одна уже была с окошком посередине. Я кое-как встал и подошел к нему. За окошком был длинный, бесконечный коридор с мягкими стенами и прорезями с двух сторон. Чуть слышно кто-то плакал. Мне было ужасно не удобно в смирительной рубашке. Даже мучительно. Все тело чесалось, как будто от какой-то кожной болезни. И я не мог успокоить этот зуд. Раньше я никогда не примерял смирительную рубашку. Ох как же в ней неудобно. Я стал бить ногой в стену, но мягкая обшивка поглощала мои удары. Меня не кто не слышит. И обессиленный, опустошенный, я свалился на мягкий пол. Сон одолел меня. А может опять газ?
 
Я опять лежал в своей кровати. Голова на удивление была ясной. Что весьма странно. Возможно смирительная рубашка подействовала на меня лучше чем могло подействовать успокоительное, и врачи решили не пихать в меня лишнего. Мне кажется, что я даже слышал разговор на эту тему, но не уверен, может приснилось. Во всяком случае, чувствовал я себя отлично.  И мне хотелось рассказать моему товарищу о том, что я нашел.

В семнадцатой его не оказалось. Наверное в столовой. Мне бы тоже не помешало подкрепиться. Аппетит разыгрался не на шутку. На входе в столовую меня чуть не сбил убегающий от санитаров, дико испуганный, желтопижамник. Наверное он решил, что его хотят пустить на суп. Санитарам, иногда, бывает скучно и они провоцируют некоторых, особенно пугливых больных, рассказывая им, что нибудь, что выводит тех из себя. Мне как-то тоже подсели на уши, но поняли, что я не из таких и отстали. Такое, правда, случалось только в этой столовой, так как она находилась дальше всех от кабинетов всемогущих врачей. Которых я почти никогда и не видел. Они очень редко появляются среди больных. А если и появляются, то в сопровождении чуть ли не всех санитаров данного корпуса. Как-то, я помню, прохаживался по коридору директор, так нас всех заперли в палатах, дали снотворное, а ему вместо пациентов показывали переодетых санитаров, которые благодарили его не понятно за что, и выстраивались вдоль стенки. Врачи делали вид, что беседовали с другими переодетыми санитарами, и если директор останавливался около беседующих, получал разъяснения по поводу лечения этого больного, и поддакивающие звуки самого, якобы, больного. А еще, наверное, на всякий случай, у нас в палате за окном светило солнце на фоне голубого неба.
Я поставил поднос на крайний стол в углу и сел. Сосиски, как сказал санитар на раздаче продуктов, сделаны из туалетной бумаги. Он не уточнил, использованной или нет, но мне было все равно, я ел их с огромным удовольствием не думая об их составе. Меня больше волновало где мой товарищ. В столовой было несколько человек в красных пижамах, но все они сидели лицом в мою сторону и я мог рассмотреть их. Лица у них были знакомые, но я не был знаком с ними. Товарища среди них не было. В голове мелькнула мысль о том, что может быть, он сменил пижаму. Пошел на поправку и теперь носит желтый цвет вместо красного. Но почему то я понимал, что такого не может быть. Все же, относя поднос, я шел петляя меду столами, что бы посмотреть на лица всех кто присутствовал в столовой.
Выйдя из столовой я направился в парк. Может он сидит на лавочке, смотрит на деревья и думает — удалось мне сбежать или нет. А вдруг ему удалось? Вдруг он пошел следом за мной? Нет. Он хотел остаться. Он очень хотел остаться.
Оказавшись в парке мне стало как-то не по себе. Я знал что находится за деревьями, и знал как я был близок к свободе.
Почти на всех скамейках кто-то сидел, но не на одной не было того, кто мне нужен. Один из сидевших, когда я проходил мимо него, подмигнул мне, на секунду остановив свою трясущуюся голову. Он показался мне очень знакомым, кажется я о чем-то, когда-то с ним говорил. Но его дергающаяся голова и дико улыбающееся лицо, отбили у меня охоту вступать с ним в диалог.
Я быстро дошел до последней скамейки, посмотрел в даль, туда, где еще недавно висела вторая луна указавшая мне дорогу, развернулся и так же быстро пошел обратно. Санитары находившиеся в парке пристально на меня поглядывали, и когда я проходя мимо деревьев, коснулся скользкого ствола рукой, некоторые из них настороженно переглянулись, думая, наверное, что сейчас я обогну ствол и побегу через лес туда, куда не следует. Но, вопреки их предположениям, я направился в сторону главного коридора.
Свернув в один из многочисленных смежных коридоров, я направился в общий зал. Таких залов было множество. Здесь на огромных экранах, круглые сутки шли всевозможные передачи, по большей части скучные и тянущие в сон. На значительном расстоянии от экранов стояли высокие и низкие столы, круглые или овальные, всех цветов. На столах лежали всевозможные игры, журналы и всякие художественные принадлежности. Правда за столы где лежали карандаши, никогда не пускали тех, кто носил красные пижамы, хотя те ухитрялись каким то образом эти карандаши воровать. В основном они писали на стенах всякие непристойности или непонятные угрозы и призывы к каким-то странным действиям. Но случалось, что эти карандаши выступали и в роли оружия, доходило даже до смертей, но это единичные случаи.
Как всегда здесь было полно людей. Некоторые просто сидели и смотрели в никуда, кто-то дремал напротив экрана, но большинство были заняты тем, что лежало на столах. Я же искал своего товарища, медленно проходя по центру зала, вглядываясь в лица. Все не те. На экране показывали жирафа с очень маленьким телом и короткими лапами, который ел висящие на деревьях копченые колбаски.
Целый день я бродил по коридорам, обошел множество столовых и залов, заходил в различные палаты, бывал там, где до этого не был. Ушел так далеко от своей палаты, что не знал как добраться обратно. Пришлось просить санитара проводить меня, что для него было немного затруднительно. Оказалось, что я ушел в ту часть сумасшедшего дома, где его так даже не называют. Здесь его именуют: « Приют для думающих иначе». Но скорее всего находящиеся в этой части дурдома, вообще уже не думали. Все кого я встретил не могли и двух слов связать, а в глазах их читалось полное отсутствие разума. Передвигались они медленно, медленно, еле переставляя ноги. Рты у них были чуть приоткрыты, а лица, одинаковые у всех, ничего не выражали.
Санитар, провожая меня до моего отделения не переставал болтать, что было очень необычно. Хотя скорее всего в этой части больницы было очень скучно. Вряд ли кто-то из тех кого я видел, когда либо причиняли беспокойство.
Он рассказывал, что все они безнадежные пациенты  и лечению уже не подлежат. Поэтому, что бы хоть как-то придать смысл их существованию, их обеспечивают какой-либо работой. Так для них и время быстрей идет, и больнице польза. А кто еще хоть что-то соображает, то тех тешат тем, что жизнь их не бессмысленна, что вот уже и должность другая, выделяешься среди других своим усердием, может ты не такой безнадежный, и может идешь на поправку. Но после очередной порции лекарств все это забывается и идет по новой, может уже с другим, таким-же трудоголиком, а может и с тем же. Какая разница, всех их в конце концов сожгут в больничном крематории, а пеплом удобрят цветочные клумбы в директорском саду. Но они об этом даже не знают, у них все есть для удовлетворения физических потребностей, а духовные топятся в работе и стираются лекарствами. Они счастливы в своей тупости и неведении. Так, что у нас тут все спокойно, даже смирительных рубашек нет.
Говорил он много еще о чем, но через какое то время осекся, сказав, что наговорил мне лишнего, а с учетом цвета моей пижамы это может быть даже опасно. Но потом махнул рукой, сказав, что я не из его отделения и то, что я могу натворить - это его не касается. Ему все равно — это проблемы санитаров другого отделения.
Увидев знакомый коридор я поблагодарил его и сказал, что дальше и сам доберусь Он кивнул мне  и пошел обратно к своим спокойным и трудолюбивым безнадежно больным.
Я же перед тем как отправиться в свою палату решил заглянуть еще в одно место. Вряд ли я найду там своего товарища, но я просто не знал где он еще может быть. Это было последнее место куда он мог отправиться, если только он не в мягкой комнате.

В этом огромном зале, разделенном перегородкой на множество отдельных комнат, был самый высокий потолок, какой мне доводилось видеть. Все комнаты, кроме одной, были заперты, в нее я и направился. Внутри было темновато и пахло плавленным воском. Вдоль стен стояли два ряда скамеек образовывавших узкий коридорчик посередине комнаты. На противоположной от входа стене, подсвечиваемое непонятно от куда идущим светом, было изображение человека, держащего в одной руке нечто похожее на книгу, а другой рукой производящего какой-то жест. Прямо под этим изображением было возвышение на котором стоял толстый - претолстый, одетый в длинный, черный халат, человек. Он рассказывал сидящим на скамьях о том как он общается с тем, кто изображен позади него, и призывал сидящих также почаще беседовать с ним. Вот что странно, я как-то заходил в другие комнаты и там я видел того же толстяка, только переодетого в другие костюмы. И там он называл другие имена тех, с кем нужно беседовать в своем воображении. И никого не смущает, что сегодня он говорит одно, а завтра другое. Все как будто не замечают или делают вид, что не замечают, а может даже просто бояться замечать. Скажешь, что-то очевидное и тут же появятся санитары. При этом, насколько мне было известно, толстяк этот дружил с директором и был всеми уважаем и почитаем. Хотя он мало чем отличался от некоторых пациентов и скорее должен быть среди них. Ведь он призывает общаться, дружить и даже любить тех, кого никто не видел, и которые может быть придуманы этим толстяком. И вместо того, чтобы одеть его в пижаму и пичкать таблетками, как других также общающихся с одними им известными персонажами, ему выделяют помещения, которые все весьма хорошо украшены, где он призывает других людей присоединиться к его галлюцинации.
Так размышляя я стоял и вглядывался в спины сидящих, пытаясь разглядеть в этом мраке цвета их пижам. Вдруг меня толкнули, и на мгновение я испугался, что опять что-то из своих мыслей проговорил вслух. Но оказалось я стоял в проходе и мешал вновь пришедшим занять места на скамьях. Я решил, что не смогу найти того кто мне нужен при таком свете и вышел из комнаты.
- Почему вы ушли? - Раздался голос как только я оказался снаружи. - Разве вам не интересно, что с вами произойдет если вы и дальше будете драться с санитарами и нарушать покой других пациентов? - На меня смотрело два заплывших синих глаза. По видимому это был тот которому я врезал, когда прорывался к выходу. На его лице была неприятная улыбка.
- Я не хочу слушать его бредни.- Ответил я.
- Ах для тебя это бредни? - Проревел он и ударил меня в грудь У меня перехватило дыхание и я согнулся пополам, после чего он с размаху вогнал в меня иглу. Опять! — подумал я и отключился.

Очнувшись в своей палате, я лежал и думал о том как же часто и порой непонятно почему в меня пичкали лекарства. Нет, с последним разом все ясно, и с тем когда я пытался бежать тоже понятно. Но зачастую это просто нелепо. Бывает идешь себе по коридору и вдруг из-за угла, на тебе - укол. Да такой быстрый и резкий, что и понять то толком ничего не успеваешь, а уже и доволен всем, и вопросы всякие там, ненужные, исчезают, как-то легко и счастливо вдруг становиться на душе. А бывает сидишь себе в парке на скамеечке, думаешь о том о сем, и вдруг опять, не понятно от куда появляется человек в белом халате, как призрак, ей богу, и пшыкает тебе чем-то в лицо. И все мысли сразу улетучиваются, и опять наш дурдом становиться самым лучшим местом в мире. А вот еще, сидишь, например, за обеденным столом, шум какой-то слышишь, оборачиваешься, смотришь и понимаешь, что вроде ничего нет. Поворачиваешься, а в стакане с компотом уже растворяется какая-то пилюля. И приходиться пить, ведь если не выпьешь то и поесть спокойно не дадут, обязательно что-нибудь случиться: будут звать, или упадет каким-то образом твой поднос с едой или еще что. Но видимо все эти лекарства без тех которые я спускаю в туалет не дают нужного эффекта, не могут полностью свести с ума.
- Ты это верно говоришь. - Это был он. И опять я мыслю вслух!
- Где ты пропадал? Я облазил всю больницу, но ты как сквозь землю провалился.
- Я был в мягкой комнате. Я последовал за тобой и меня скрутили как и тебя.
- Ты значит тоже решил сбежать? - Почему то я в это не верил.
- Нет. Просто хотел убедиться, что ты сбежишь.
- Скажи, а почему ты не хочешь сбежать от сюда?
- А что я увижу сбежав отсюда? Такой же дурдом, все тоже самое, только название другое.
- Ну там же свобода!
- А с чего ты взял, что там ты будешь более свободен, чем даже здесь? Ведь там же, так же существуют порядки, законы, правила. И не важно кем эти правила установлены: людьми, природой, богом. Тебе в любом случае придется их соблюдать. Свобода всегда ограничена. Где то больше, где-то меньше. Больше ограничений — больше порядка, но меньше забот и мыслей. Меньше ограничений — меньше порядка и больше мыслей. А мысли в конце концов и порождают ограничения, устанавливают правила и запреты. Внешние ограничения всегда будут, а внутри я свободен.
- Но это же лишь внутри. А как же все то, что нас окружает? Ведь даже для того, что бы жить внутренним миром нам нужно дышать воздухом из внешнего мир, есть и пить не воображаемые объекты, а реальные. Иначе мы просто умрем.
- А с чего ты взял, что внешний, как ты говоришь, мир, это не внутренний мир чьего-то разума? Может что чем ты дышишь, ешь и пьешь, ощущаешь, обоняешь и все остальное — это лишь идеальный внутренний мир другого человека, другого… - Он сделал паузу. - Объекта.
- Ты говоришь о боге?
- То что ты называешь богом, это может быть всего лишь чья-то фантазия… А может быть и богом, а может и еще чем-то, что наш разум и понять-то не может. Может мы чей-то воображаемый внутренний мир?
- Даже если все окружающее нас и мы сами это чей-то вымышленный мир, чья-то фантазия, я хочу узнать об этой фантазии как можно больше. Увидеть, потрогать, ощутить, унюхать, почувствовать разные области этой фантазии. Понять эту фантазию. Может даже узнать того кому принадлежит эта фантазия. Ведь эта чья-то  фантазия мой реальный мир, моя жизнь. И это существует для меня по настоящему, ведь за пределы этого чьего-то вымысла я выйти вряд ли смогу. А значит и создавать внутри себя еще один мир, чтобы убежать от уже готового это глупо. Вдруг это не фантазия а сон? И этот сон может оборваться в любую минуту. И тогда ты, я , и все что нас окружает исчезнет. Просто перестанет существовать.
- Так в чем же смысл познавать то, что в любой момент может исчезнуть? Не лучше ли создать свой мир и наслаждаться им? Ведь если все исчезнет, то исчезнет и мой воображаемый мир и может быть мир, созданный внутри моего мира. И что тогда? Зачем все твои попытки узнать этот мыльный пузырь? Сколько в твоем разуме пока ты спишь рождается и лопается этих пузырей? И сколько в них таких как ты? Ищущих выход.
- Ну тогда все должны лишь витать в облаках, спать на яву.
- Я по этому и доволен всем, и именно по этому и остаюсь здесь.
- А я буду искать выход. Для меня он реален.
- Опять ты беседуешь сам с собой? - Донесся до меня чей-то посторонний голос. Я повернул голову и увидел одного из своих соседей по палате.
- Нет. Ты что не видишь, что я не один?
- Вижу. Но они же оба спят. - И он указал на занятые спящими кровати. У обоих на глазах были надеты маски, а у одного еще и вставлены в уши ватные тампоны. - Ты говоришь со спящими? - Я не мог понять, почему он не замечает моего товарища, это ведь было просто не возможно. Может ему дали лекарства посильнее? Но он же в голубой пижаме? Они наверное сговорились. Решили надо мной подшутить. Я повернулся к товарищу:
- Вы наверное решили посмеяться надо мной? - Лицо стало каким-то расплывчатым, а красная пижама начала рябить. Я опять обернулся на своего соседа:
- Ты что не видишь его? - Я указал рукой. - В красной пижаме. Вот же он стоит. - У меня заболела голова.
- Здесь никого нет. - Сказал он.
- И в красной пижаме здесь только ты. - Не может быть! Я посмотрел на себя и не поверил глазам. На мне была надета красная пижама. Я поднял глаза и увидел перед собой растворяющийся, практически уже не видимый силуэт моего товарища. Он был словно где-то далеко, не здесь.
- Ты уже давно говоришь с каким-то вымышленным человеком. - Заговорил сосед по палате. - И в семнадцатой у меня есть знакомый, так вот он говорил мне, что ты периодически заходишь туда, садишься на свободную кровать и начинаешь говорить в пустоту. Я полагаю, что это из-за того, что ты выкидываешь свои лекарства. Перестал пить, и начало мерещиться непонятно что. А ведь на поправку шел. Я помню как ты красную на желтую сменил, а потом и в голубую переодели. - Он еще что-то говорил, но я уже его не слышал. Я был потрясен. Я понимал, что этого просто не может быть, такое не возможно. Все вокруг не реально, какой-то бред. Я общался с другим человеком, абсолютно другим, не таким как я. И в тоже время я общался с собой. Такое может быть только во сне, бредовом сне. Он был прав, то есть –- я был прав. И я с ним спорил, то есть — я спорил с собой. В споре рождается истина, в споре с самим собой. Нет это сумасшествие. Они свели меня сума. Надо бежать. Но как? Они опять меня схватят. Нет, не схватят. Я глубоко вздохнул.

Сидя в общем зале и одновременно поглядывая на экран и на стол с карандашами, я снова и снова прокручивал в голове свой план. Он был весьма прост, но тем не менее меня снова могли поймать. А этого мне не хотелось. В случае провала меня могут отправить к врачу, после чего, скорее всего, я забуду обо всем и вероятно вновь познакомлюсь с самим собой, если снова брошу пить лекарства. А если не брошу, то тогда останусь здесь навсегда.
На экране появилось изображение моря. Этого я и ждал. Я нагнулся к спереди сидящему желтопижамнику, тому, над кем с столовой любили пошутить санитары, и сказал ему, что сегодня это настоящее море и в нем можно плавать. Лицо его растянулось в улыбке. Он поднялся, глубоко вздохнул и побежал на экран. На бегу он ухитрился скинуть свою пижаму. Он завладел вниманием всех санитаров и в этот коротенький промежуток времени я стащил пачку карандашей и быстро направился к выходу. За спиной у меня стоял отчаянный крик человека которому не разрешили поплавать. Хорошо, что он не успел нырнуть.
Из коридора я свернул в ту самую палату, где находился пациент видевший какой-то непонятный цвет. Он сидел на кровати и протирал глаза, видимо недавно проснулся. Я сел рядом с его кроватью на корточки.
- Тебя обманывают. - Сказал я ему очень тихо и повернул голову через плечо, делая вид, что проверяю, что бы не кто не слышал нас.
- Этот цвет существует, он есть.
- Нет. Его нету. Я это знаю. - Голос его звучал очень неуверенно и это было хорошо.
- Тебя заставили так думать. Я знаю где есть доказательства существования твоей правоты. - Я снова оглянулся. - Мы должны пойти туда прямо сейчас. Я хочу помочь тебе. - Лицо его переменилось.
- Я дам тебе кое-что. - Я сунул несколько карандашей ему в руку. - Идем, по дороге я расскажу тебе план как нам попасть в это место. - Он соскочил с кровати и мы направились в сторону парка. Я ожидал, что он начнет задавать вопросы: « для чего я ему помогаю?, откуда я это знаю?», но он просто молча меня слушал и кивал. И в глазах его была ярость, решительность и конечно же безумие.
В парке мы разделились. Он сел на ближнюю к лесу скамейку, а я направился к лысому человеку, чья голова постоянно тряслась.
- Мне кажется мы с вами когда-то говорили о чем-то интересном? - Он остановился, посмотрел на меня и сказал:
- А вы не помните?
- Нет. - По правде говоря мне уже было все равно о чем я с ним говорил. Мне нужно было другое, что бы наш с ним разговор закончился его истерией. Этот лысый запомнился мне только тем, что он сам себя заводит на пустом месте, помощи в этом ему особо много не требуется. И он не обманул моих ожиданий. Через несколько минут вибрация от его головы распространилась по всему телу. Слова, которые я и не пытался понять, превратились в набор звуков вперемешку со смехом. Я поспешил отойти от него, предварительно сунув ему в руку карандаш. Нужно было немного подождать. Я присел на одну скамейку с обманутым мной заговорщиком и стал наблюдать. Потребовалось совсем немного времени, что бы мой лысый приятель привлек к себе все внимание санитаров. Первым санитарам не повезло — карандаш делал свое дело. Все внимание теперь на нем, нужно спешить. Мы поднялись со скамейки, дошли до первых деревьев и побежали.
Когда лес начал редеть и уже стала виднеться стена я замедлил свой ход, пропуская вперед своего обреченного напарника. Он должен был принять на себя первый удар.
Уже кажется виднелась дверь. «За той дверью»: Сказал я ему, все больше замедляя шаг. Он был уже достаточно близко к выходу когда показались санитары.
Передо мной открылась картина истинного безумия. Неуравновешенный, можно сказать вооруженный, и считающий себя обманутым он начал бить санитаров карандашами по лицу, колоть глаза, протыкать горло и истошно вопить. Белые халаты заливала кровь, бездыханные тела падали на землю, вопли боли казалось слышала вся больница. Раненые санитары с диким ужасом в глазах пытались отползти за вновь появляющихся, чьи лица так же выглядели испуганно. Бой, а точнее бойня сместились, открывая мне путь к выходу. Путь этот усеян трупами. Я решил, что надо действовать. Меня трясло. Не то от увиденного, не то от ожидания свободы, но медлить нельзя. Я побежал. Уже у самого выхода я увидел клубок тел из которого на меня глядели обреченные глаза. Он понял что я обманул его, понял, слишком поздно. Из его израненного тела торчало множество игл. Он осознал, что его использовали и это были его последние мысли. Больше ему не дадут думать, он станет просто телом. Я открыл двери. На меня глядела бездна. Бесконечная, бескрайняя, пугающая пустота, но что-то в этой пустоте было прекрасное.
- Не делай этого! - Услышал я отчаянный крик позади себя. - Ты убьешь нас всех!
Я на мгновение вспомнил все, улыбнулся и шагнул в эту прекрасную темноту.

- Просыпайся, просыпайся. На работу опоздаешь.
- Что? На какую работу?
- Как на какую? В офис. Давай вставай.
- Встаю, встаю. Мне такой странный сон снился. - Говорил он сонным голосом.
- Какой сон?
- Про то как… ЭЭЭ… - Напрягся на мгновение. - Забыл. Вот только что помнил и забыл. Как будто и не снилось ничего. Разом все забыл.
- Так всегда с интересным сном и бывает. - Говорила жена.- Он как мыльный пузырь — повис на секунду и лопнул.
- Да, да. Как мыльный пузырь. - Сказал он уже думая лишь о том как не опоздать на работу.