Фомка

1974 год. Это случилось в деревне, где мы – студенты, шефствуя над колхозниками, убирали с рассвета до заката сено. К нам был прикреплён тракторист, который сено увозил и подбрасывал нас в колхозную столовую, что была в десяти километрах. "Подбрасывал" – это самое верное слово, так как дорога представляла из себя сплошную полосу препятствий.
Тракториста звали Фомой, или по-простецки – Фомкой. Это был дядька лет сорока, квадратного телосложения. "Квадрат" этот был обтянут в серую одежду с кепкой. Он был вечно пьян, но трактор его слушался и был как-бы продолжением своего хозяина. На немыслимом пятачке разворачивался Фомка с лёгкостью профессионального танцора, и любой крен был только креном – а не крышкой гроба для пассажиров…
В редкие дни бывал он пьян до такой степени, что мог нечленораздельно – но разговаривать и тогда мы узнавали у него новости с большой земли и о деревенской жизни. Оказывается, у Фомки имелась пасека, и мёда в этом году у него было много. В фомкином изложении это звучало так:

"А что, на фуй, мёда? Мёда, на фуй, до фуя! На фуй, ложить его, фуйню эту, некуда! Хошь ты его жопой ешь, хошь в фязду ложи, на фуй!"
"А что, Фомка, можно у тебя мёда купить?"
"А приходь на хутор, на фуй, в выходной! Я тебе этой фуйни, на фуй, отвалю до фуя!"

И вот настал выходной и в утреннем тумане, в травах по пояс, пошёл я к Фомке в гости. А видели ли вы летающие острова? Я видел! Представьте! Три берёзки с нежными листочками на высоком пригорке, где низ пригорка отсечен стелющимся туманом. Это туман плывёт, а кажется, что остров с берёзами – движется, движется!

По грязному трактору, угрюмо уткнувшемуся в канаву, я понял, что пришёл точно по адресу. Я позвал Фомку по имени. Молчание. Я прислушался. Где-то тоскливо щебетали цыплята. Подул ветер и протяжно заскрипела незакрытая дверь…
Вытерев ноги о противотанковую, ребристую мину, что лежала у порога – я вошёл и снова покликал Фомку. В ответ раздался тяжёлый храп. Я вошёл в горницу. Фомка лежал на полу, раскинув руки и ноги и сладко спал. Вокруг бегали беспризорные цыплята, и резко пахло мочой. Я осмотрелся. Вокруг была нехитрая деревенская обстановка: буфет, кровать, шифоньер, зеркало на стене, диван, стиральная машина "Чайка", каркас телевизора – всё как у людей. Разница состояла в том, что всё это было в мёде. Мёд был светло-бордового цвета каменной консистенции. Он был залит в бак стиральной машины, в таз, помещённый в экран телевизора, в банках, склянках, ушатах и даже в мусорном ведре, где корчился, вмурованный в стенку, но всё ещё живой червяк… И как-то мёд я разлюбил…

Назавтра ожидался по отрывному календарю "День освобождения африканских народов от колониального рабства"… Ну, да…
Трактор въехал на луг сам, потому что Фомка сидел с закрытыми глазами, руки его мирно лежали на коленях, рубашка была в рвоте. Пока мы загружали прицепы, Фомка отлёживался в стогу, затем с помощью бригады загрузил своё тело на водительское место, ударил по газам, и трактор весело рванул по знакомой полосе препятствий.
Приближалось время обеда, а от Фомки ни слуху, ни духу. Я вызвался его поискать и отправился в путь. Стоит отойти от дороги шагов на двадцать, чтобы не видеть раздолбаной колеи – и ты как будто перемещаешься во времени – то ли это 19 век? То ли это – 13? Где ты в душистом поле с розовым иван-чаем обнаружишь ориентиры? По сапфировым мотылькам? По изумрудным кузнечикам?..

Трактор стоял над обрывом. Двигатель  был не заглушен. Значит нужно внимательно смотреть под ноги. Фомка выпал где-то здесь. Дошёл до обрыва. Внизу расстилалось озеро. С тростниками. С утками. Фомка стоял на четвереньках на песчаном плёсе и пил прямо из озера.
"Фомка!" – закричал я. В ответ – ни звука, ни движения. Сбегаю по склону вниз.
"Фомка!" – говорю машинально, потому что вижу, что Фомка давно уже мёртв, и тело его задеревенело. Он опустил свою тяжёлую, пьяную голову в воду – а поднять уже не смог. Так и захлебнулся…
А небо голубело, а в голубом небе светило солнце - и вся эта радость жутким контрастом отражалась в озере, как в зеркале...