Август 91-го

У меня еще есть сомнения насчет поступательности нашего дальнейшего развития и окончательности социального выбора. Хорошо, если августовская буря была последней. А если нет? Если расслоение людей на постсоветском пространстве будет все более омерзительным, то какими еще отголосками отреагирует на это людская масса? Ах, какие мы внутри нее все разные!.. У каждого свой бог, свои герои. На площади выходят сотни или тысячи, у телевизоров остаются миллионы. В возникших на развалинах Советского Союза странах все еще не определились с названием общественной формации, в которую мы рухнули после социализма, стеснительно называя ее переходным периодом – как ни странно и как ни печально, к капитализму, который уже проходили, потом ниспровергли и на протяжении нескольких поколений усердно и плодотворно клеймили. А теперь постигаем заново…

15 августа.

Москва, Зубовский бульвар, 4. Здесь я должна забрать путевку в Болгарию, в дом отдыха журналистов. Огромное бетонное здание. Занимают его различные   пресс-службы, агентства, издательства. Мне в последний подъезд — Правление Союза журналистов СССР. Где-то здесь кабинет его председателя Эдуарда Сагалаева. Как ни в чем не бывало, голову набок, в видавших виды джинсовых куртке и брюках идет навстречу Юрий Щекочихин. Идет вразвалку, смотрит скучно. Шальная мысль проносится в голове: вдруг он окажется в нашей группе?! Но чудес не бывает - в группе журналистов, отправляющихся на отдых в предместье Софии, знаменитостей нет. Намеревался было поехать актер Земляникин с женой, да что-то у них не сложилось. И горящие путевки достались юным отпрыскам из семей журналистов. Руководителем группы назначили редактора московского издательства Ирину, прихватившую с собой в дорогу дочку-десятиклассницу.

Накануне я с превеликими хлопотами оформила заграничный паспорт и купила в Национальном банке (как турист) 200 долларов по официальному курсу, больше не полагалось.

Мы отправлялись с Киевского вокзала, на две недели покидая Родину. У меня ручьем текли слезы от расставания с сыном-подростком, который вместе с отцом еще на несколько дней оставался в Москве – мою поездку мы совместили с их короткой побывкой в столице. Благо правление союза забронировало для иногородних  журналистов номера в гостинице «Москва». Круто! На седьмом этаже за огромными окнами фойе – Кремль и Манежная площадь как на ладони.

С попутчиками знакомимся уже в поезде. В моем купе – Лена из «Могилевской правды»,  Тулкун, собкор из Намангана, и его жена Луиза. В соседнем купе Ирина с дочкой, тоже Ирой, и два паренька из журналистских семей, которым кто-то на всякий случай посоветовал представиться студентами журфака. За всё время поездки и отдыха они почти не общались с нами и никакого интереса к практикующим журналистам не проявляли, из чего мы сделали вывод, что вряд ли это будущие журналисты.

Едем по Румынии. Прошлым летом, вспоминала коллега, напутствуя меня перед поездкой, они, пересекая Румынию, спускали шторы на окнах и из вагонов на остановках не выходили — советские поезда, случалось, забрасывали камнями. Нет, пока все нормально, окна открыты, душно, мы по пояс высовываемся наружу, на остановках высыпаем на перрон. Вот румынские мальчишки в самом деле атакуют вагоны, выкрикивая по-русски:

- Дай сигарет!

- Дай рубль!

Поймав на лету круглый металлический рубль, приветственно вздымают вверх сжатый кулак. Белозубый, дочерна загорелый пацаненок, тут же окрещенный кем-то «амиго», кричит свое:

- Чаушеску капут! Горбачев капут!

Господи, а Горбачев-то с какой стати «капут»?..

Румынские виноградники сменились болгарскими.  Пошли белые, известковые, причудливой красоты горы. Прорываемся сквозь них по туннелям. Восьмой... Двенадцатый...  Не сосчитать. За всю ночь поезд не сделал ни одной остановки. А мы так ее ждали! Несколько человек в нашем вагоне ехали в Грецию, насовсем. Семья и двое парней. Так вот один из них, хлебнув на радостях лишнего, учинил ночью фантастический дебош, как в фильме ужасов... Голый по пояс верзила, с грудью, густо поросшей черной шерстью (ни дать ни взять Кинг-Конг), с ножом носился по вагону за низкорослым проводником, повалил того на пол, грозился тут же изнасиловать и вообще нёс нецензурный бред!..  Женщины и девушки для безопасности взмыли на верхние полки, а попутчики разъяренного эмигранта силой пытались его обуздать.  За окном летящего по чужой земле состава не видно ни зги, ни полустанка, а начальник поезда обнаружился уже после того, как буяна скрутили. Хорошо, что он уезжает совсем.

София, вся в окружении гор, надежно защищенная ими от ветра, но щедро открытая солнцу, раскинула перед нами свои проспекты, бульвары и парки. Но автобус везет нас дальше, в Банкю, курортное местечко в горах неподалеку от столицы, здесь располагается база отдыха болгарских журналистов. Вот и указатель. Налево Банкя, прямо - Югославия, до которой 47 километров. Всего-то!

628 метров над уровнем моря, чуть-чуть хлопает в ушах, но самые высокие горы так и остаются на горизонте живописным пейзажем. Мы побываем в них позже. Городок славится своей минеральной водой, известной и популярной в Болгарии, а водолечебница, в просторечии банька, и дала название курорту.

- Будете жить на даче Живкова. Условия шикарные! — расписывали мне, предлагая путевку. Откуда взялась такая информация, непонятно.     Резиденция Живкова в Банке действительно есть. Не дача — Дворец съездов. Когда-то здесь гостил Брежнев. Многочисленные апартаменты, бассейн, застекленный от пола до потолка, в круглой чаше которого плещется минеральная вода, огромный фруктовый сад. Позже часть здания переоборудовали в отель для иностранцев. Если считать, что русские в Болгарии — тоже иностранцы, то, возможно, принимают здесь и наших соотечественников. Но наш пансионат куда скромнее. Вместо бассейна — душ, номер без телевизора, зато с видом на горы, а внизу, под окнами, сад со спелой алычой и грушами, весь в нашем распоряжении.

19 августа.

Все утро мы загорали в саду. Солнце было спокойным и ласковым, легкий ветер шелестел по траве. Ирина читала последние статьи мужа в «Деловом мире» - провожая, Олег сунул ей несколько номеров - и попутно отвечала на вопросы Лены:

- Ну да, у Саши Маслякова жена действительно Светлана, но не Жильцова. Я хорошо ее знаю, она тележурналист, редактор молодежных программ.

- Ага, вот откуда такая путаница, из-за имени, - Лена с пониманием вздохнула и вдруг резко сменила тему:

- Знаете, как дома хоронят? Страшно…

- О чем это ты?

- А вот выселенные после Чернобыля деревни или улицы... Роют огромный котлован, потом пригоняют бульдозеры. И весь дом — под нож  и в яму! Потом второй…

В пострадавшем от радиации Черикове Лену ждал 8-летний сын, которого она между нами называла не иначе как «человек». Мальчик уже несколько раз ездил без мамы с группой чернобыльских детей на оздоровление в Италию. Нечего и говорить, что мы с Леной втайне завидовали Ирине, дочка которой была при ней.

- А не пойти ли нам под душ, пока лишние рентгены не схватили?.. – спохватилась Лена.

Душ у нас с ней, как и номер, был один на двоих. Только успели по очереди окатиться освежающей струей - стук в дверь. Обмотавшись полотенцем, приоткрываю. Ирина. Лицо белое, глаза квадратные:

- Девчонки, скорей ко мне! Горбачева арестовали! В стране чрезвычайное положение!

Все обмирает внутри. В комнате Ирины соседка по этажу, болгарка, старательно подбирая русские слова, передает только что услышанное: «Болгарское радио сообщило, что Горбачев арестован в Крыму, приостановлено действие всех партий, в Москве танки».

Это что же, повторяется 1964 год? Как с Хрущевым? Опять тайком ото всех? Заговор? Но сколько можно?!

- Не может быть! Это неправда. Я ей не верю, — тихо, настойчиво повторяет Ирина дочка, когда мы остаемся одни. И радостно спохватывается: — Может, она отрывок спектакля услышала по радио?! И приняла за чистую монету?

Увы. Спектакль разыгрался в жизни. С живыми людьми в главных ролях. И с народом в неоплаченных массовках.

- Это на три дня, не больше, вот увидите... – убеждает нас маленькая Ира. Ее устами и вправду глаголила истина…

Однако взрослые восприняли ситуацию пессимистично – уже привыкли к политическим подвохам и сюрпризам, привыкли ничему не удивляться… Во время обеда болгары поглядывают  на нас сочувственно, как на больных. Нелли, консьержка, даже предложила освободившийся номер с телевизором и радиоприемником. София принимает первую программу нашего ЦТ. Вечером мы впились глазами в экран. И с тех пор проводили у него все вечера до отъезда.

20 августа.

Но как же связаться с домом? Мои как раз вчера должны были уезжать из Москвы…

Мобильников тогда и в помине не было. Международный звонок стоит дорого, а поменять валюту на левы сможем только завтра в Софии. В болгарских газетах, выставленных в витринах, лишь скупая информация о заявлении ГКЧП. Слушаем западные радиостанции, сообщения из Союза все тревожнее. Горбачева объявили больным. В Москве комендантский час. В Вильнюс ввели войска. Ландсбергис рассчитывает на помощь Запада. Может завариться такая каша...

В обрывке дневного телерепортажа увидела взбиравшегося на броневик Ельцина, и сердце упало: неужели он все затеял?! Непредсказуемый человек. И защипало в носу от растроганности, когда услышала, что соперник президента требует дать Горбачеву выступить перед народом. Уф!..

Объявили о закрытии газет. «Комсомолка», «Московские новости», «Литературка», «Московский комсомолец», перечень бесконечен. В том числе и «Деловой мир», где работает Ирин муж. Он обозреватель-международник. Я успела прочесть его последнюю статью, рассуждения после встречи в верхах Горбачева и Буша, о перспективах, которые она открывает... Всё, теперь никаких перспектив…

Прокуратура возбудила уголовные дела по крупным финансовым сделкам. Чего ж она раньше не возбуждала? Указ за указом. Грозные предупреждения о валюте, совместных предприятиях, частном предпринимательстве. Больше всего жаль народ. Сколько можно над ним глумиться? Только-только начали расставаться с прежними догмами, настраиваться на самостоятельный труд, искать, во что вложить средства и каким же делом заняться, и на тебе — опять по мозгам! Мне кажется, у нас никто больше ни во что не поверит — ни в социализм, ни в перестройку, ни в какую другую приманку… Никогда. Непредсказуемая страна.

- А мы дом за городом только начали строить, теперь что же, отберут?.. – уже вслух рассуждаю я.

- Так, может, домой рванем? — удрученно предлагает Тулкун.

- Вряд ли до нас это скоро докатится, а до вас и подавно, - качаю я головой. - Да и попробуй сейчас выберись отсюда!

- Слышали? — врывается в комнату Лена. — Ленинград не пустил танки и не признает ГКЧП! Рабочие вышли на улицы!

Ого! После умиротворенных репортажей во «Времени» о том, что все слаженно трудятся и не возникают, это первая обнадеживающая информация. Значит, нашлись те, кто дал отпор заговору, у кого хватило духу и смелости?

21 августа.
 
С утра пораньше едем в Софию. Улица графа Игнатьева, 4. Бюро Союза болгарских журналистов. Снежана Тодорова, шеф международного отдела, улыбается приветливо и чуть виновато: такие неприятные события... Двое молодых болгарских журналистов привстают с кресел.

- Отправляются в Москву,— комментирует Снежана. На пишущей машинке она   отстукивает командировочные удостоверения для парней. А те усиливают звук приемника. Каждые пятнадцать минут болгарское радио передает новости из Москвы.

Болгары потрясены случившимся в Союзе. В потоке разноречивой информации трудно установить логическую последовательность, но они понимают, что это реакция, коварный заговор, военный переворот, и, не дай бог, он затянется, в Болгарии найдутся желающие последовать примеру русских.

Снежана заказывает по телефону Москву. Телефонистка предупреждает, что придется подождать: колоссально возросла нагрузка на линии. Ждем. Наконец дают Союз журналистов в Москве.

- Как там у вас? — кричит в трубку Ирина.

- Ну как... Вы разве не знаете? Вот бэтээры внизу стоят, «охраняют»... Комендантский час ввели, правда, Ельцин его уже отменил.

Дозвонившись до Олега, Ирина просит его перезвонить моим и узнать, выбрались ли они из Москвы. Уже вернувшись домой, я узнаю, как муж и сын покидали столицу в первый день путча. В гостиницу «Москва» как раз съезжались депутаты, которым предстояло решать судьбу Союза – на завтра было назначено подписание Союзного договора. Знакомые по телеэкрану лица, депутатские значки на пиджаках – солидные мужи кто степенно, а кто и торопливо пересекали просторный вестибюль. Это было занятно, но при выходе на Манежную открылось еще более удивительное зрелище – по площади медленно двигалась колонна бронетранспортеров.  Будут охранять важное мероприятие? Но от чего? От возможных провокаций? Гляди-ка, почти на каждом  перекрестке - бэтээры, БМП, танки. Лихо! Уж слишком серьезная охрана!.. На поезд успели, он стартовал точно по расписанию, а, едва миновав Москву, вдруг остановился: приехали! Громко заговорило радио, и ничего не подозревавшие пассажиры услышали текст заявления ГКЧП. Лишь спустя два часа поезд продолжил движение.

…Мы идем по проспекту Георгия Димитрова (его не переименовали), самый центр Софии, очень много киосков, лотков, в основном коммерческих, торгующих всем вперемешку: косметикой, парфюмерией, одеждой. Цены космические, лучше не отвлекаться. Навстречу нам и обгоняя нас, спешат деловые, озабоченные горожане, на ходу жуя кукурузу, щелкая семечки. Неожиданное, если не сказать шокирующее зрелище, но здесь это в порядке вещей. Шелухой от семечек забиты тротуарные щели.

Переговариваемся, жутко довольные тем, что связались с Москвой. Молодой мужчина (копна темных волос, черная рубашка, думали, болгарин) останавливает бег и оборачивается к нам:

- Из Союза?

- Да.

- Все, земляки. Арестовали путчистов.

- Не может быть!..

Смотрим на часы. Три. Ну и ну! Неужели пронесло? Не верится. До поздней ночи просидели у телевизора, слушали Горбачева, смотрели «Взгляд».

В тот же день Олег позвонил из Москвы моим и, не скрывая ликования, сообщил: «Мы победили!», а позже смог передать Ирине, что мои муж и сын уже дома. Ура!

Утром читаю в болгарской «Думе»: «Ельцин заявляет о прекращении деятельности Российской компартии. Закрывает шесть партийных газет». Не слишком ли много он на себя берет? Категорические указы о центральных газетах и центральных архивах как будто не по чину республиканскому президенту. Собчак - и тот выступил против разжигания антикоммунистической истерии, считая, что она только обострит обстановку. Согласна. Почему молчит Горбачев? Вот уже и он слагает с себя полномочия генсека, предоставляя партию самой себе. Словно капитан тонущего корабля первым прыгает за борт. Чувствуется, неизгладимое впечатление произвело на него заступничество Бориса Николаевича.

- Слушай, надо ехать, — опять  заволновался Тулкун. — У меня все приятели в секретарях. Надо выручать.

- Брось. Неужели ты думаешь, что они пропадут? Посмотри, кто возглавляет совместные и малые предприятия? Одна номенклатура…

Жизненный успех и карьера, раздумываю я потом, определяются совсем не приверженностью благородным идеям и целям, не семью пядями во лбу, а характером и смекалкой. Люди, жаждущие властвовать и снимать сливки, не пропадут и не затеряются ни в какой системе, если только не полные дураки. И партию они безошибочно выберут правящую, и без сожаления распрощаются с нею в случае чего. И дело найдут по возможности беспроигрышное.

Прошла неделя после путча. Мы не уехали раньше времени, острой необходимости в этом не было даже для москвичей, а уж для остальных тем более. Бежим пить минералку. Хоть это бесплатно, остальные удовольствия:  бассейн, персики, даже эскимо, – всё дорого.  И здесь резкая девальвация. Высокий седовласый старик, переходя дорогу, глянул искоса: 

- Русские?                                                

Киваем. Он сокрушенно качает головой:

- И что ваш Горбачев делает?.. Разваливает Союз. Это же... — он выразительно крутит пальцем у виска и, махнув рукой, бредет дальше.

Неприятно. И нам, и болгарам. Они уважали нашу мощь, рассчитывали на нее. И когда-то старательно нам подражали. Сейчас трезвеют.

Во время экскурсий мы побывали в двух соборах — Александра Невского в Софии и в Рильском монастыре, высоко в горах. Соборы роскошные, очень старые. Мы зажигали тоненькие свечи и ставили туда, где «за здравие», каждый при этом что-то загадывая. Одну я поставила за то, чтобы дома все обошлось. Вторую — чтобы откликнулся Румен, однокурсник, с которым вместе учились в Москве. От него давным-давно не было вестей - может, вовсе уехал из Болгарии? Короткое письмо я отправила ему с софийской почты.

…Однажды, набродившись по выставке на Кузнецком и немного одурев от московского авангарда, мы с явным облегчением устроились за столиком в кафе, и тут Румен запальчиво начал:

- У вас нет обращения к женщине!

- То есть?

- Ну как? Девушка? Гражданка?

Это он, наверное, в который раз вынужден был назвать девушкой толстую тетку на раздаче.

- ...Товарищ, - недолго думая предлагаю я.

- Ха-ха-ха! — от души рассмеялся Румен. — Хорошо, теперь я буду звать тебя «товарищ Таня».

Когда в регистратуре пансионата зазвонил телефон и я услышала знакомый голос, язык мой присох к нёбу и не мог повернуться.

- Товарищ Таня, — раздалось на том конце провода. Звонил Румен, из Варны: — Ты когда уезжаешь?

- Через день.               

- В так называемый Союз?

- Не остри, не смешно.

Он рассказывал про детей. Кошмар! У него их пятеро. Про то, что строит дом и сейчас в жутком кризисе. Еще бы! У них такая дороговизна. Про работу. Расспрашивал про однокурсников. «Хотят собраться в Москве? Что ты! Это не для меня. Один билет две тысячи левов». Я готова была потратить уйму денег, чтобы пересечься где-нибудь между Софией и Варной, но с каждым новым его словом понимала, что мы не встретимся.

…Снова стучат колеса. Через двое суток — Москва. В нашем вагоне едет Павлик. Ему три года. Но он еще ничего не говорит, только «баба» и «мама». Целый месяц он лечился у Ванги, под Пловдивом. И стал слышать, и сказал эти первые слова. Денег Ванга не взяла. Павлик с мамой едут в Одессу, в Кишиневе у них пересадка. Но в Кишинев нас, похоже, не пускают. Женщины в Тирасполе сидят на рельсах, с самого утра. Два часа нас маринуют, ищут объездные пути. Наконец забастовщики соглашаются пропустить московский поезд, в расчете на то, что тогда о них скорее узнают в Москве.

На перроне в Тирасполе шум, колонна женщин с плакатами идет вдоль вагонов, скандируя: «Свободу депутатам!» Мурашки ползут по спине оттого, что это не в кино — в жизни. Десять вечера. Довольно темно. Они смотрят на нас — осунувшиеся лица, в глазах усталость и горечь. Тулкун успевает сделать снимок, я — спросить:

- Чего вы хотите?

- Хотим жить в Союзе.

- Вы русские?

- У нас тут всякие. Интернационал. Пусть отпустят наших депутатов! Расскажите о нас в Москве.

Поезд медленно набирает ход. Под Тирасполем горят костры. Тревожно. Мы уезжали из Советского Союза, а возвращаемся в какую-то другую страну…

--------------------------------
P.S. Прошло тридцать лет. И что можно сказать теперь? Только повторить вслед за Сталиным сказанное им в 1941-м: "Проср...ли страну!" И какую страну!