Могущественное разума

                1

    Осознавать чувство превосходства на планете может только одно существо, определивший, назвавший сам себя homo sapiens. Лев не знает, что он царь зверей. От природы наделённый огромной физической силой, сильными клыками, мощной агрессивностью, не знающий конкурентов в среде обитания, он не знает, ничуть не подозревает, что он царь зверей. Его на такое царственное, королевское звание, на такое вот императорское величие короновал вот этот двуногий, именованный высочайшим званием homo sapiens. И он составляет конкуренцию, да что там конкуренцию, он превосходит его, намного превосходит его, становясь для него богом над царём, по прихоти своей, устраивая в саванне сафари, куда, опять же по прихоти своей, часто ненасытной, запросто может соотнести его к категории обречённой жертвы. Такой вот он – этот двуногий homo sapiens! А каких-то там тысячи лет назад предок этого, возомнившего себя чуть ли не богом, при одном лишь виде его, густых грив его над травами саванны, от страха бежал куда попало во все стороны, что лишь нагие пятки блистали, сверкали в лучах солнца, Солнца, этой звезды, дарящей, воздающей живительное тепло этой планете именованной Земля, так уютно, удачно комфортно вписавшейся в тонко тончайшую прослойку вакуума космоса, в это идеальное расстояние от звезды спектрального класса G, в эту, по истине, уникальную «зону Златовласки».   

    Он имел превосходство, он владел превосходством. Он шёл по улице снующих пешеходов, автомобилей никем не замеченный, ибо его  никак не могли не то, что заметить, даже увидеть. Он в этот протяжённый момент в своей юной жизни, был точно человеком-невидимкой. Но точно он не был, как Гриффин, велико знаменитый герой из бессмертной книги Герберта Уэллса «Человек-невидимка». Он не был совершено нагим, ему не надо бояться дождя, да и холода, ибо он одет в спортивные брюки, футболку с изображение парящего орла. Но поверх обыденной одежды он облачён в «плащ-невидимку» из совершенного метаматериала, такой вожделенной мечты разных спецслужб от всего мира.
    Упивался ли он вот таким невероятным превосходством над всеми остальными прохожими, то ли праздно гуляющими по улице, то ли спешащими по своим делам, осознающими ли в такой миг, что они принадлежат к гордому племени, виду избранных высоких саном, званием homo sapiens? Да нет, никак нет. В этом плане он никак не походил на учёного именем Гриффин, возомнившего себя сверхчеловеком, такой возвышенной личностью над людьми. Никак нет, ибо он просто старшеклассник, хотя не просто, которому вот так удачно, сверхудачно улыбнулась столь капризная фортуна судьбы. В данный момент он испытывал «плащ-невидимку», испытывал себя в роли человека-невидимки. 

    Гриффин Герберта Уэллса ходил по улице нагишом, испытывая холод и прочие неудобства, а в дождь рисковал обрести видимость для окружающих, тогда как он поверх спортивных брюк, футболки, надевший «плащ-невидимку», не испытывал дискомфорта от летней жары, ибо «плащ-невидимка» подстроившийся под температуру лета, обдавал его свежей прохладой. Что ж, наступит зима, и он наденет «плащ-невидимку» поверх меховой куртки, ватных брюк, и будет разгуливать сам по себе, невидимый для всех снующих пешеходов, автомобилей, для всех в родном городе, спешащих куда-то по своим делам.   
    Да, Артур был не только в данный миг, но и за всё последнее время, вобравшего в себя примерно две недели июньского месяца, чуть ли, не самым счастливым человеком в этом мире. И счастье это заключалось не в том, что на нём вот этот «плащ-невидимка», и потому он возымел преимущество, такое волшебное превосходство, о чём и не мог даже в помыслах возмечтать, под горестно тягостным грузом неизлечимой болезни, идущий безнадёжно в дни, в лоно последнего лета. Но это было, и это прошло, безвозвратно прошло, ибо получил он в дар от новых друзей самое драгоценное сокровище – здоровье, отменно крепкое здоровье, перед которым блекнут горы бриллиантов, чемоданы валютных купюр и так далее, и так далее.

    Он шёл по родному городу, упиваясь ли превосходством, как увидел, опять же недалеко от того скверика, где недалеко бар пивом на розлив, такой достопримечательности данного квартала, слывущего криминальным, и не более того. Да, как и в тот раз, назревала пакость мерзостного характера. Да, всегда во многих городах мира ежедневно бывает такое, что выявит изначальную агрессивность человеческой натуры, вида homo sapiens, что длинным шлейфом тянется и тянется с доисторических, древнекаменных веков. Неаполь и Медельин, Кейптаун и Богота, Рио-де-Жанейро и Мумбаи, Мехико и Палермо, Нью-Йорк и Гонконг, и ещё длинный, длинный список городов. И его родной город не исключение.

    Группа юнцов хулиганских наклонностей, такая группировка шкетов не просто приставала, хотя, и это тоже из разряда плохо, но точно, собиралась ограбить вот этого бедолагу, вот этого интеллигентного на вид юношу на глазах его девушки, столь перепуганной, что готова закричать зовом помощи, чтоб и полиция услышала, и посторонние вмешались. Но как назло, как-то пустынно у этого скверика, потому и выбрано такое место и время вот этими юнцами хулиганских наклонностей.
    Как разнообразен вид homo sapiens! Кто-то открывает графен, получая за такой труд Нобелевскую премию, кто-то виртуозно исполняет Шуберта на скрипке, кто-то отличным тенором исполняет арии в миланском Ласкала, кто-то с блеском прыгает четверным тулупом, кто-то филигранно вбивает мяч в девятку, а кто-то в виде таких городских шкетов по всем континентам, а таких к сожалению множество, и множество, придаёт городам сомнительную славу криминальных чемпионов. Да, разнообразен вид homo sapiens.

    Он, невидимый для всех, наблюдает за началом этой отвратительно мерзкой сцены, упиваясь ли своим превосходством. Да у него превосходство, но ведь есть у него настоящее оружие, которым одарили его новые друзья, ибо у него полнстью отредактирован геном, предопределивший и крепость духа, и крепость тела. Потому он не останется в стороне, он сделает то, как это сделал его новый друг по имени Эрик, который на данное время отсутствует в его мире, находясь за миллиарды световых лет от этого скверика, он и, конечно же, и Лаура, и Евгеника.
    Он не будет невидимкой атаковать этих отъявленных мерзавцев с поганым разумом, он сделает это в открытом бою, как подобает воину, ибо после того случая на пустыре, когда он, ведомый неведомым посылом от генетического эксперимента и продемонстрировал мастерство, филигранное мастерство. Потому он снимает плащ-невидимку и кладёт в рюкзак-невидимку из метаматериала. Теперь он виден всем.

  - Оглянитесь, подлые душонки. Со мной разговаривать будем, - первое слово было громким, походящим на громовой крик, но последующие слова были преисполнены и уверенностью, самоуверенностью, переходящей в тона наглости, возможно, много было и в словах его, и в поведении его многого от картинности, будто от кино бравирующих боевиков.
    Конечно же, группировка дневных рэкетиров оглянулась под лёгким ли шлейфом обволакивающей опасности, мол, кто их так одёргивает бесцеремонно, и сколько их там, у них за спиной. Но когда оглянулись и увидели его совершено одного, то вновь завитала над ними чёрной тучей зловещая аура господствующей пеленой по этому пространству у этого скверика, недалеко от этого квартала, слывущего криминальным. И, опять же, эта агрессивная группировка так и оседлала, как прежде, этого спесивого коня вседозволенности, нахальства, наглости, агрессивности и всего прочего, сопутствующего всякой ли толпе, сброду хулиганских наклонностей, в общем, пакостным ребятам во множественном числе. И, конечно же, вперёд из группировки вырвался один из них, уж парень довольно крепкой наружности, явно имеющий боевой запал, такие навыки от драки на улице.

    Нет, он никогда не имел навыки уличной драки, да какое там, когда всего лишь две недели назад и был-то обречён на медленное угасание, умирание от неизлечимой болезни, проведший половину жизни по разным больницам в виду скудости, чахлости здоровья. Но это было тогда. А теперь же, в этот остро заостренный момент экстрима он предстал перед группировкой, однако, истинно суперменом, прошедшим в саркофаге у новых высоко, всесильно могущественных друзей вот такое редактирование генома, что вышел оттуда с совершено новым организмом на высшем качественном уровне. Но ведь и дух волшебным образом отредактировался, преобразился, и прежде неизвестные навыки привились прочно, что он, неожиданно для себя так и проявил их тогда виртуозным мастером на том пустыре, когда и состоялась стрелка, в которой он увидел воочию  сверхмогущество новых друзей.
    Противник близко, так и сокращает дистанцию в полной решимости разделаться с ним, отработать на нём все навыки, приёмы уличной драки. Но в данный миг интригующего момента и он сократит дистанцию…

    Это был его крик, собственный крик, что разразился не раскатным громом, но металлом, звук которого точно убьёт всяко разных мелких грызунов, мелкую живность. Потому враждебная группировка человеческим ухом уловила подобный звук, заставляющий встрепенуться сердцу, что дух пакостный уйдёт на парализацию, равно как и тело.
    Это был прыжок неистовости, то был приём кун-фу «усиро-гери» в его должном исполнении, что едва ль уловит глаз. Он таким крутящимся волчком взметнулся верх высоко, и в действии искромётного огня был поворот, разворот стремительности на один оборот в триста шестьдесят градусов на ровно рассчитанной дистанции до головы этого самоуверенного шкета, что до соприкосновения лишь доля секунды, в которой вскроется истина момента, момент истины.
    Как выстрел, как молнии блик, взрывом ли удар пяткой, боковой поверхностью стопы обозначился в переносице, как в лучших традициях кино, боевиков Гонконга, Голливуда и так далее. Этот шкет, подбегавший с надеждой разорвать его, был опрокинут напрочь, уже на лету скошенной травой, утерявший сознание от нокаута, что долго, долго будет приходить в себя, возлежав распластано на асфальте недалеко от этого скверика.

    Нашёлся ещё один смельчак из этой группировки, нашпигованной пакостью, мерзостью от души гнилостной. Но не просто. Такую храбрость придавал ему нож, зажатый кистью правой руки, как весомый ли аргумент в доказательстве ли правоты, но скорей, как продолжение мерзости души. 
    Феноменальная память, опять же из того саркофага, воспроизвела до каждого атома ту боевую сцену с блистательным актёром из Гонконга, с легендарным Брюсом Ли из того фильма «Большой босс». За памятью мгновенно последовало действие точно по её колее, что удар ногой, неуловимый пристальному взору, бликом молнии, взметнулся носком в середину тыльной части ладони, что мгновенно отдалось болью, будто током, что разжалась кисть, и нож полетел, улетел в придорожную пыль, сверкнув на солнце искрящим бликом от лезвия заостренного. А через долю секунды он произвёл второй удар приёмом «мае-гери» из арсенала каратэ, что концом молнии пришёлся точно в челюсть оппонента, от которого опять же убегание сознания в нокаут, что опадёт, уложится неподвижно тело на асфальте рядом с другим соискателем такого приключения.

    Свершил, исполнил филигранно виртуозно, будто высокоорганизованный боевой робот обликом андроида, запрограммированный по новейшей модели виндовс майкрософт с высочайшей оперативной памятью и мастерством феноменального бойца от единоборств.
    Повержены были, однако, два самых крутых бойца из этой группировки, что застыла в данный миг, над которой так и заклубился дымок от страха ли. Но ведь только начало. И на удивление, изумление он совершит настоящий волшебный трюк…
    Он взмывает в воздух, нет, ни в каком не прыжке, он просто взмывает в воздух. Но что значит, просто взмывает в воздух, да при этом и повисает в воздухе, изготовившись…? К страху некогда агрессивной группировке добавляется удивление, изумление с налётом опять же того страха. И это только начало…

    Руками он рулит в воздухе, уподобляется управляемому ветру, вихрю, пролетая над ошарашенными противниками, делает круг и возвращается таким вот парящим орлом, и в полёте подхватывает двоих за шкирки, взмывая не до небес, до высоты второго этажа, как и есть. Затем разжимает пальцы, и эти двое несчастных ли, кубарем укатываются вниз на асфальт у того скверика, и расшибаются больно, будто и грохнулись подобно мешкам с картошкой. После идёт на второй круг парящим полётом, чтобы подхватить ещё двоих оставшихся от этой некогда агрессивной группировки. Но эти двое, завидев такую перспективу, бросаются наутёк.
    Говорят, от страха не так побежишь, но разве убежишь от летающего, что делает всё происшествие полнейшей неправдоподобностью, но ведь это так. Потому и подхвачены эти двое, которых через секунды от высоты второго этажа постигает участь предыдущих. И застонали на городском асфальте…
    В полёте замечает, успевает увидеть изумлённые взгляды девушки и парня, что мигом ранее пребывали в роли жертв на заклание от уличных лихачей на лёгкую поживу. Но и проблеск благодарности, что от этого и есть взлёт души…

    Он улетает, подобно главному герою из голливудского фильма о супермене, улетает за гаражи, прекрасно понимая, что вот эта некогда агрессивная группировка сегодня никак не способна на какое-либо злодеяние. За гаражами, где нет никого в это время, он приземляется. Затем жестом ли грациозным он отдаёт распоряжение компьютепру, в композитный пояс из сверхпроводящих магнитов на высокотемпературной основе, что в доли секунды он может стать властелином над гравитацией, летая, взмывая, пикируя, господствуя в воздухе.
    Пожалуй, на сегодня хватит. Вечером он пойдёт к Эрику, точнее к клону Эрика, и отнесёт подарок от новых друзей, предназначенного для него, клона Эрика. Потому, вынув из невидимого рюкзака из метаматериала «плащ-невидимку», о котором мечтают многие спецслужбы мира, облачившись в невидимость, он воспарил над землёй и заспешил домой, где голосом включит браслет-компьютер, войдёт в интернет, что отобразится в воздухе комнаты 3-D голограммой, и дождётся вечера.

* * *   
 
    Эхекатл покорно ожидал своей очереди. Наверху на площади перед храмом в честь бога  Кетцалькоатль раздавались протяжные стоны, а то и крики, что затем затухали безвозвратно ли,  дабы затем вновь стоном, криком другого, до которого дошла очередь. Скоро и его черёд священноё жертвенностью предстать перед белым богом, перед его взором зелёного огня.
    Жрец Уеман, чьи руки были натружены в этом деле, были мастеровиты в вспарывании пальцами и живота, груди, безошибочно определял трепыханье сердца от страха ли, и сжимал, и одним мановением вырывал, что продолжало оно трепыхаться в лучах ясного солнца.

    Дошла до него очередь, и всходил он на площадь, когда подводили его за руки два служителя храма, дабы не подкосились от страха ноги, дабы смог бы возгордиться от такой почести предстать перед взором белого бога. Да что там возгордиться, когда знал, все знали о предстоящей невыносимой боли, что предстоит тому, кого повели на заклание жертвенностью предстать перед Кетцалькоатль, некогда во времена истечения рек древности взлетевшего в высь синевы божественных небес.
    Унесли предшествовавшего ему, чей дух уже предстал перед взором белого бога, когда уже опустело ложе в ожидании очередного. Страх – великий спутник, вселяющий боязнь неимоверной боли, боязнь смерти и неизвестности. И подвели его, столь дрожащего к опустелому ложу, уложили спиной к камню, грудью навстречу лучам ослепительно яркого солнца в самом зените синевой океана небес, по которому подобно пирогам, мерных ходом плывут белые облака, которым и нет никакого дела о священных обрядах, творимых в обильной земле ацтеков.
    Вот готов жрец Уеман будто копьём вонзить острые пальцы меж рёбер его затрепетавшей груди. Лишь тенью покорности Эхекатл приготовился к самому страшному в своей до того короткой юной жизни, что слышал звонко гулкое биение собственного сердца, что мигом позже затрепыхается последним безжизненным колыханием в лучах бесстрастного ярко ослепительного солнца. Он приготовился…

    Готово было начало священного обряда, когда к жрецу подбежал вестовой с достойным именем Яотл, подбежал, дабы поведать тихим говором, однако волнительным голосом, да и лик беспокоен, новость, которой не было равных и во времена дедов, не будет равной и во времена внуков. Голоса вестового, как и жреца, были слышны ему тоном беспокойной взволнованности. Голос Яотла так и выразил, что временами тихий говор чуть не прерывался лёгким криком, в котором чего было более – страха ли, удивления, а то ль радости:
  - Люди на берегу увидели белых богов, и я увидел.
  - Как белых богов? Он один – премудрый, всесильный Кетцалькоатль – бог ацтеков, вознесшийся на воздушной пироге в синеву бездны небес, – позабыв об очередной жертвенности, пробовал жрец Уеман возразить истине внезапно нахлынувшей новости, что взволновано изрыгалась из уст вестового.
  - Они приплыли на больших пирогах к берегам земли некогда всесильных майя, над  пирогами белых ли богов реют большие матерчатые ткани, из которых соткать довольно множество одежд и для жреца, и для воинов, и для простого люда…
  - Так и белые боги?
  - Да, белые, но глаза разные. И чернь ночи, и желтизна порой бурого песка, и лазурная синева небес.
  - Но отсвет зелёного огня?
  - Однако, и так было в глазах, вершиной ли божественностью взирающих…
  - Да, неслыханную новость ты принёс, стоит углубиться в значение истины её.
    Повернулся Уеман, совсем позабывши от такой новости об очередной жертвенности, но остановился, едва ль повернулся и взмахнул рукой, изрекши слова, что ранее никогда не исторгались из уст его:
  - Отпустите, пусть идёт…, совсем…

    Безумно рад был Эхекатл от нежданно обретшего счастья жить, что в душе он наплевал на то, что недавно выпала ему почётно ли священная доля жертвенности, такая участь предстать перед взором самого Кетцалькоатль. О нём позабыли, и поскорее бы убраться, но, всё же, перед бегом, стремительным бегом за жизнь он, однако, не преминул устремиться взором в высоту синевы океана, бездны далёко лазурных небес.

                2   

    Он не мог объяснить самому себе, когда, с какого дня, ночи стали происходить  с ним странные, по большей части невероятные вещи, касательно его и только его. И вот сейчас, сегодня, когда летняя сессия первого курса позади, и он уже второкурсник, придя с тренировки, уединившись с ноутбуком в своей комнате, стал вспоминать тот самый день, когда началось с ним вот это невероятное. Туманность начинается, когда они вместе с отцом сидели на скамейке у скверика, Тогда на них напали какие-то отморозки, отец тогда, как бывало тогда частенько с ним, был пьяным. Вот с этого дня и заволакивается туманом. Какой-то провал, а после него и начинается твориться с ним такое вот непонятное, но с явным плюсом в пользу его личности, его самого, как биологического объекта, как человека. После этого провала, и начинается в нём что-то вот такое революционное, что он начинает ступать в такую зону необыкновенности, что не осталось это незамеченным в его классе. Но шли тогда последние месяцы в школе для учеников выпускного класса. Да, в тот период жизни неожиданно, прежде всего, для него самого, у него обнаруживается феноменальная память с ярко выраженным синдромом савантизма.
Но не только. Он становится физически сильным, очень сильным, да к тому же проявление ловкости гимнастов, акробатов уровня мастеров спорта, никак не менее. И вдобавок знание приёмов, навыки мастеров от единоборств, различных единоборств. Его сознание контролирует мозжечок, имеет власть над ним. И потому он становится таким вот суперменом…

    Стоило вспомнить и другое, также связанное со школой, связанное с ней. Первая школьная любовь, неожиданно прерванная, оборванная по его воле, но уж никак не по неё. Но ведь изначально складывалось так, что это была одностороння любовь с его стороны, безнадёжно безответная.  Но вот после какого-то таинственного провала неведомо определенного периода в памяти, а затем таких вот проявлений необыкновенности, невероятности он почему-то и охладел к ней. Но почему? И ответ не может найти до сих пор. Но как-то вспышкой да просачивается кое-то…

    Тогда в ясную, тёплую мартовскую погоду на уроке физкультуры физрук давал старт парням одиннадцатого класса, тогда как девчонки, уже отбежавшие положенную дистанцию, по-разному сдавшие зачёт, стояли в сторонке, предвкушая зрелище.
    Одноклассники бежали с нарастающей прерывистостью дыхания, учащённостью биения сердец, тогда как в нём продолжала присутствовать свежесть тела, как до старта, будто не бежит. Тогда он решил увеличить темп, почувствовать упругость, поющую упругость в ногах. Весёлый смех девчонок стал затихать, и физрук насторожился, напрягся, ибо он внёс интригу, развернув на беговой дорожке невиданное зрелище…

    Он бежал, превознося красоту легкоатлетического бега, его изящность, таким вот парящим полётом грации, природой ли воспетой, вознесенной, к которому органично вливалась мощь положенной скорости. Он, как истинный стайер, «садился» на опорную ногу, что она «заряжалась» подобием амортизирующей пружины. А далее вниз опускающей маховой ногой как бы «захватывал» гаревую дорожку школьного стадиона, что маховая нога затем почти выпрямлялась, вытягиваясь вперёд вниз так, чтобы первой приземлялась пятка, снижая ударные нагрузки, точно как у бегунов-легкоатлетов высокого класса. Но ведь он тогда не посещал секцию по лёгкой атлетике.   
    Тогда изумлённый физрук, глазами не верящими, смотрел то на секундомер, то на него, а затем и воскликнул во всеуслышание: «Две минуты пятьдесят пять секунд. Ты из трёх минут выбежал! Так разрядники бегают, да что-то раньше не припомню, чтоб ты так бегал. Сразу пятёрку ставлю за четверть. Однако, я тебя тренерам покажу…»

    Тогда в тот день, в тот час, в тот миг впервые он вызвал восхищение у прекрасной половины класса, посреди которой для него неожиданно и выделилась первая красавица класса, да что там класса, школы, да так, что в глазах у неё наряду с восхищением вспыхнули, сыгранули невыразимо искристые огоньки кокетства, непременного атрибута какой-либо красавицы. Да, вряд ли устоять каждому из юношей, а уж он-то и подавно, ибо и вздыхал тайно несколько лет. Но, странное дело, тогда с ним такое не произошло. Ровное биение холодного ли сердца?

    Другой миг ступил на освещённый тротуар памяти. Тогда он спускался по ступенькам, чтобы ступить на широкую площадку перед школой, как кто-то кликнул его именем, и голос был очень приятным, мелодичным, что даже незнакомец мог бы предположить, что он принадлежит несомненно красавице, и он бы не ошибся. Он узнал её голос, который не узнать невозможно. То был её голос, голос первой красавицы класса, а то и школы. Оглянулся, да это была она, в переливаясь в красе, от которой многие уже сходили с ума ли, обрекаясь в бессонные ночи, взирая и взирая и стан, и лик, и глаза мощью ли воображения от сердца взбудораженного. Но ведь и он относился к их числу. Относился…

    Он оглянулся на голос дивной мелодичности, но что было надо ей от него, от которого ей раньше как-то и не было никогда дела, какого-либо дела. Он остановился, скорей, из вежливости, не более того. Но почему так? Не понимал самого себя, что с ним, что за трансформация, идущая от собственной бездны души.
  - Ты откуда такой стал? Я же вижу… – голос красавицы приятной кокетливой мелодичности прорезал мартовский воздух, но никак не сердце его, как показалось ему тогда.
  - Много учился, много тренировался, – легко соврал девушке, особенной девушке, своей первой любви в этой пока юной жизни, легко соврал, хотя, раньше при виде её, не мог и выразить слова внятно, когда одолевало что-то вот такое, что краснота от робости проступала на лик его мальчишеский, что не мог подеваться куда-либо.

    А ведь она знала про это, у многих видела такое, взирала с превосходством, потому и могла в любой предоставленный миг использовать такое вот преимущество, одаренное природой. Что же до него в эти дни, какие-то странные дни, то это было так, лишь краткий блик внимания и не более того. Но сегодня, когда она спускалась по широким ступеням, оглядывала она его, что было впервые, как никогда с интересом, что проявилось и искренностью, и с кокетливостью девичьей. Да, он в эти минуты, в этот день, но по всей вероятности после этого как-то уж сильно необыкновенного забега в зачёт физкультуры стал ей интересен. Осмысливать ли это, но взыгралось что-то, неожиданно ли взошедшее от сути ли всегда прекрасно девичьей?

    Раннее мог бы, если случись такое, наверное на долгое, долгое время наслаждаться такому нежданно свалившемуся случаю прекрасного мига, как счастью с неба, оказаться рядом с ней, и не только. Но в эти секунды не случилось с ним такого, что явилось таинственностью для его сознания, разума. Что за странная трансформация будоражится внутри?
  - Сегодня вечером мы собираемся на дискотеку, – проговорила она как бы между прочим, хотя, был в этом сообщении свой особенный направленный акцент.
  - Я бы пошёл, но сегодня не могу, честно говорю… – ответил он, и в значении слов его тогда не прозвучало, не было какого-либо акцента, кроме искренности.

    Да, у него в эти странные дни проявились другие думы, другие замыслы, и как-то другие цели, о которых у него и было-то пока расплывчатое представление. Но он стремился к этому, и в этом и было всё дело.
    Проявилась ли, была ли в ней – первой красавицы класса, а то и школы своя особенная девичья гордость, но более она никогда не подходила к нему, не заговаривала с ним, продолжая господствовать над остальными парнями, так и хомутать их израненные юные сердца. Тогда шла четвёртая четверть учебного года, последняя четверть последнего учебного года.

    И вот ровно год после выпускного бала, вечера, когда одноклассники раскиданы по разным вузам, институтам разных городов огромной страны. А он не уехал, остался в родном городе, что всегда готов встречать рассвет, что птицами воспет, как поётся в песне, что услышал как-то раз в детстве, в ту пору, когда застучалась в сердце та первая любовь, от которой отошёл, не зная почему, каким-то неведомым проявлением неведомой бездны собственной души. 
    В таких думах ли, в таком наплыве от памяти, но почему-то о ней, которую, а именно ту первую школьную любовь, и вспоминал-то совсем мизерным количеством времени, сидел он в своей комнате за ноутбуком, зайдя в интернет, почитав кое-что по теме касательно по будущей профессии. Затем решил взглянуть по обыкновению в почтовый ящик, и когда открыл, то бросилось в глаза в электронной почте письмо о сообщении в сети «В контакте». То было сообщение от неё, от Анжелики – первой красавицы класса, а то и школы, того прекрасного воплощения первой любви, что невольно и вздрогнуло сердце.
    Редко в эти дни он бывал в сети «В Контакте». Сейчас он прочитает её сообщение, вот уже приготовился. И в этот миг, когда неожиданно разволновался, услышал он голос матери: «Эрик, к тебе пришли, какой-то мальчик, юноша…»
    С такой неохотой Эрик (клон Эрика, что не подозревает о своей уникальности, своей единственности на планете в этом бурном XXI веке, эпохи стремительно идущей, бегущей к вершинам научно-технического, технологического развития) оторвался от ноутбука, вышел из комнаты, направился к прихожей. Там с ноги на ногу переминался Артур, тот самый Артур, с которым познакомился недавно, но который, однако, становится его другом. Да, этот юноша также отважен, и также верен дружбе, и также преисполнен благородства, такой высоты духа, как и он. Ну, что ж, потому он рад гостю, поговорит с ним, а позже, как можно, спокойно, стараясь как-то унять нахлынувшее внезапное волнение, он трепетно ли зайдёт на страницу «В контакте» и прочитает неожиданно пришедшее сообщение.

* * *
   
    Это были чудовища, они были чудовища, даже сказители не знали, не слышали о таковых, как остервенело хищных посланников ада.
    Четыре ноги, уподобленных резвости ягуара, но сильнее, намного сильнее, бежали взрывая землю, что она отдавалась гулом то мерно звонким, то устрашающей дробью барабанов. Огромное тело было таковым, что никто не видал такового, одно огромное с головой, на котором развевались длинные волосы на ветру, когда бежал, гнался за ними, за всеми, владеющими языком науатль. От огромного тела верх потянулся отросток, однако, крепкого тела, на которое увенчивала другая голова с белым лицом, с глазами и черноты, и синевы лазурной, что покрыта убором из железа в сиянии от лучей ясного солнца. Две головы! Двухголовое чудовище, однако, двурукое, яростной хваткой держащее железную палку, изрыгающую огонь, что намертво поражал в ужасе убегающих людей племени мешика, просящих, молящих неистово помощи у белого бога ацтеков Кетцалькоатль. Но тщетно. Отчаянные мольбы, крики о помощи не доходили до небес…

    Огни из железных палок поражали и поражали всех до единого, кто бежал, убегал рядом с ним. Уж лучше ему бы вознестись жертвенностью к небесам тогда на каменном ложе, но вестовой сообщил жрецу Уеману невероятную новость в тот самый миг, когда он уже занёс острые пальцы над его грудью, дабы вонзить, копнуть меж рёбер, дорваться и выхватить пока тёплое сердце, что затрепыхается под лучами ясного солнца. То была новость о неведомых белых богах, на маленьких пирогах отплывающих от большой пироги, что затем на берегу преобразились в двухголовых чудовищ. Но лучше бы тогда, чем в этот ужасный последний миг, когда он, Эхекатл остался один из говорящих языком науатль, когда его, бегущего быстро настигают эти четвероногие чудовища, бег которых намного быстр, стремителен, чем он, пока не ведающий усталости от страха, ужаса, дожившего до скончания белого света.
    Молил ли разумом в отчаянии о помощи, но над рекой Пануко, воздающим воды свои в озеро Тескоко, он увидел (о, услышаны мольбы от сердца отчаявшегося, метущегося разума!) сияние ли, в котором сверкнул, отметился явственно очертание белого бога Кетцалькоатль.

    Всадники – конкистадоры Кортеса приостановили бег взмыленных коней в погоне за последним из индейцев того поселения у широкого ручья, когда увидели это знамение ли, что как-то и поубавилась ярость азарта погони. Что за необыкновенное чудище предстало перед ними, вознесшись вверх, в воздух над рекой. И он ли тот покровитель некогда могущественной империи ацтеков, их бог?
    Кетцалькоатль с железной палкой в хваткой ладони, воздевал кругом, и вознёсся изрыгался огонь ли, тонкий луч яркости ослепительной, что обожгла, срезала пополам деревья пополам, что обомлели чудовища. Но пожалел властитель могущества – Кетцалькоатль этих двухголовых чудовищ. На них было сотворено другое действо такой же мощи, отринутое от глаз бога ли ацтеков, что они остались в живых, но лишились определенной памяти. Никогда не узнают, что были в этом месте в яростном азарте погони, что видели его, пришедшего ли с небес. Ох, могуществен же этот истинно всесильный громовержец ли небес!

    Он опять спасён, как тогда, жертвенностью возлежащий на каменном ложе. И страх перемежевался с изумлением от разума. Лишь миг спустя, когда, развернувшись, уходили лишённые памяти от разума эти двухголовые чудовища, будто и направила их неведомая сила неведомой воли, и заговорил Кетцалькоатль, указывая на невесть откуда взявшийся в небесах воздушный дворец, сверкнувший бликом из-под облаков. То похож был на овальный мяч, что гоняли, подбрасывая, две противоборствующие стороны мужчин народа майя стараясь забросить меж округлости каменного кольца в вышине. То были слова белого бога, слова языком науатль:
  - Так подай мне руку. Ты не жертвенностью, живым во плоти и разумом ясным вознесёшься со мной к небесам на колеснице богов, именуемых вами Кетцалькоатль. Судьбе ль уготовано тебе увидеть, обозреть дивно непостижимо великую необъятность империи звёзд…   

                3

    Продолжение следует...