Непутевые заметки
Что такое жопа, я думаю, никому из вас рассказывать не надо. Если человек слишком культурен, чтобы отправить неприятного собеседника пешим эротическим маршрутом, он пошлёт того в жопу. «Как дела?» - спросите вы приятеля и, услышав в ответ короткое «Жопа», - без лишних слов поймёте: дела - хуже некуда. «Руки из задницы растут», - говорят о человеке, который ни хрена путёвого руками соорудить не способен. «Лизать жопу» - мерзко, хотя кому-то, наверное, и нравится. «Черно, как у негра в заднице» - ну, полный беспросвет. Даже поговорка «Умён задним умом», - подразумевает не столько отсутствие находчивости человека в необходимый для того момент, сколько зачаточный интеллект жопы, к которой, между прочим, ведёт из головы спинной мозг, намекая, что тот по изначальному плану Творца должен был соединять два самых важных и преисполненных значимости органа, но то ли для седалища глина попалась некачественная, то ли Господь внезапно решил, что человеку для отпущенных ему целей интеллекта должно хватить и из одной лишь головы...
Согласитесь, что позвоночник похож на мост, а кости таза – на недоделанный череп. Если посмотреть на рентгеновский снимок таза в прямой проекции, то явственно видно маску Зорро, с отверстиями для глаз и прочими необходимыми принадлежностями. Но что поделать – жопа, как известно, это всего лишь жопа. Озарений от неё ждать не приходится. И ничто хорошее из неё не вырастет. «О, а как же ноги?» - возразите вы. Но подумайте сами: что вы умеете делать ногами? Вышивать бисером? Печатать на клавиатуре? Ковырять в носу? Пожимать ---ноги--- руки знакомым при встрече? Всё это, как и миллион других дел – привилегия рук. А ноги умеют только ходить. Ну, ещё они умеют быстро ходить, медленно ходить, бегать, и если вы не очень тучный человек – прыгать. Ещё они умеют сгибаться в коленях, когда вам надо сесть. И всё. По сравнению с руками – набор для тупых.
В общем, мои ноги оказались ещё тупей, чем у большинства людей. Они вдрызг рассорились с головой, вообразили, что им достаточно того интеллекта, что обретается в жопе (дескать, откуда растём, с тем и дружим) и стали подчиняться исключительно ей. А что такое жопа – я уже подробно рассказала, да вы и сами всё знаете. Короче, задница пришла в восторг от проявленного к ней уважения и изложила свой взгляд на вещи ногам: дескать, хозяйка их бессовестно закабалила, заставив много лет ходить по дорогам пешком и пользуясь транспортом лишь в исключительном случае. Она припомнила, как тяжело им было отправляться в 30-километровый поход по отвесным тропам вокруг озера Хепо Ярви. Она сказала, что это самодурство и жесть – дрессировать родные ноги, как будто у них нет свободы воли, и заставлять их по 3-4 раза в неделю в любую погоду вылезать на фотосъёмки чёрти куда. «И ведь жрёт, сучара, одни макароны, - поддакнули ноги. - толстеет каждый год. А мы, бедные, всё терпим, несмотря на то, что сэкономили ей кучу денег». «Вам пора начать бастовать, - посоветовала жопа. – Пусть приказывает, что хочет, а вы делайте, что вам нравится. У вас для этого есть все права».
В общем, ноги, чтоб им ни дна ни покрышки, оказались одного теста с задницей, и наотрез отказались делать даже ту немудрёную работу, для которой предназначены – то бишь ходить. Так что пришлось кое-кому из моих друзей поднапрячься и уложить меня в больницу…
АНГЕЛ-АДМИНИСТРАТОР
Как известно, ангелы подразделяются иерархически по чинам (архангелы, херувимы, серафимы, престолы и пр.) и по профессиям (хранители, небесное воинство, посланники, называют и встречного ангела, но многие в его существовании сомневаются, хотя Серафим Роуз, к примеру, неоднократно его упоминает). Не так много о них известно, как хотелось бы. Вот, к примеру, об ангелах-администраторах мне до сих пор слышать не доводилось, но меня с одним познакомили, так что я теперь твёрдо знаю, что и такие на свете бывают.
Был ангел-администратор, как и положено ангелам, в белых одеждах, а крылья прятал под маскхалатом. Он встретил меня внизу больницы и сразу полетел наверх с моими вещами и сыном Лёшей, который эти вещи тащил аки мул. Лёша мой - добропорядочный хиппи, - сопровождая мать в больницу, оделся как в нашем приличном районе – Петроградке – и бомжи постеснялись бы: в рваные джинсы и самую страшную облезлую куртку, какую только сумел раскопать в своём гардеробе, из дыр её вылезали огромные клоки ваты, словно внутри куртки прятался, скрючившись, Дед Мороз. Это Лёша расстарался, разумеется, от великой любви к матери. Ну, типо, чтобы знали, с кем дело имеют и не слишком надрывались, когда станут лечить.
Пока ангел с сынулей были наверху, меня внизу оформляли. Когда спросили фамилию-имя-отчество, я ответила честно. А вот когда осведомились насчёт адреса, нагло наврала и назвала чужой, ибо мой полис ради госпитализации переоформили на область. Регистратор посмотрела на меня, словно прицениваясь, а когда я прямодушно-бессовестно выпучила в ответ глаза, сказала, что, собственно, можно говорить правду, так как в самом деле всем по фигу, к каким ухищрениям прибегают будущие пациенты, чтобы их стали лечить в нашем родном государстве. Потому что в России без затей, увёрток и прочих хитросплетений простому смертному в больницу не попасть. Но об этом, может быть, я расскажу в другой раз. А покамест продолжу.
У меня спросили, чем я зарабатываю на жизнь: пенсией или работой? Я успела усовеститься после того, как меня призвали к тому, чтобы я говорила правду и только правду, и потому хотела честно ответить: «Чем Бог пошлёт», - но это явно не вписывалось в каноны регистрационного листа, поэтому я уклончиво ответила, что домашней работой. «Какой?» - не отставала прилипчивая регистратор. Жизненный опыт мне подсказывал, что называть себя писателем – не стоит, это неизменно вызывает снисходительную усмешку, поэтому я осторожно сказала, что выполняю всевозможную работу с текстом. «Какую?» - продолжала меня пытать регистратор. Пришлось срочно вспоминать всё, что нам с Бромкой* подкидывали в последние годы для заработка Подосинкина** и другие друзья: статьи для строительного сайта, сценарии для радио, редакторская правка, вёрстка. «А, ясно», - отвязалась наконец регистратор и заполнила карту словами, которые я так старательно избегала: «ПИСАТЕЛЬ, ЖУРНАЛИСТ».
И тут спустился с 9-ого этажа небес ангел-администратор с весьма удручённой миной на лице и сообщил, что больница из трёх соединённых между собой 13-этажных корпусов напоминает лабиринт со сложной системой коридоров и лифтов, в котором больные начинают слегка ориентироваться только спустя неделю пребывания. «Здесь и минотавр заблудится», - сказал ангел-администратор и озабоченно посмотрел на меня. Я поняла, что Лёша потерялся. «Не представляю, где его искать, - сказал ангел-администратор. – Но сам он не выберется». Я в тот момент ещё не знала, насколько эти слова могли оказаться пророческими, не будь мой Лёша раздолбаем, который хотя и страдает наследственным топографическим кретинизмом, но способен выбраться из любого лабиринта без распущенного на нити Ариадны свитера, даже если у каждой входной двери находится набор из турникета, сурового сторожа и механизма, который выпускает из чрева лабиринта только обладателей персонального пропуска. В общем, не прошло и минуты, как с сиюящей физиономией и блистая лохмотьями Лёша показался в поле нашего зрения. Причём, разорвав в моём мозгу пространственно-временной шаблон, зашёл он с улицы, а не спустился с девятого этажа, куда мне теперь предстояло подняться…
ГЛЮЧНЫЙ РАЙ
На девятый этаж я попала аккурат между завтраком и обедом, но ангел-администратор решив, что меня непременно следует покормить, тут же потащил меня в столовую. Отделение выглядело вымершим. Огромный, просторный, наполненный светом белый коридор, никаких раскладушек по стенам, никаких слоняющихся пациентов, даже в стоящих там-сям удобных креслах никто не располагался. Непривычный облик для больницы. Ни больных, ни врачей, ни медсестёр…
В столовой тоже никого не было. Даже буфетчицы. Ангел-администратор зашёл на кухню, погремел кастрюлями и, радостно улыбаясь, вышел с тарелкой каши и парой сосисок. «Сидите-сидите, - приветливо сказал он, сервируя мой столик. – Вам хлеб принести или булку?» Меня начал продирать нешуточный озноб. Я решила, что я умерла, сама того не заметила и меня, по молитвам Тани Подосинкиной и Светы Кузиной***, несмотря на все мои грехи, определили в рай. В ту его пустынную область, где такие агрессивные натуры, как я, не сумеют никому навредить, но смогут наслаждаться всеми благами райской жизни.
Быть может, вам непонятно моё остолбенение, быть может, каждый день перед вами ангелы-администраторы столики сервируют, улыбаясь. Но я уже сто лет как не питерский интеллигент, а самый что ни на есть натуральный маргинал. И эта маргинальность прописана у меня на физиономии ярчайшей социальной печатью. Те из френдов, кто меня лично знают, об этом прекрасно осведомлены, но деликатно делают вид, что не замечают. Ибо как ни старайся, маргинальность не скроешь. Потому, вероятно, и врачи меня не лечат, а бомжи так вовсе принимают за своего. А если, тем не менее, кто-то столь невнимателен и не способен её заметить, то сын Лёша, как вы помните, всеми силами поспособствовал, чтобы ославить мать на всю больницу. Короче, я себя почувствовала нищим мальчиком Томом Кенти, которого судьба забросила в королевский дворец, и поставила на место Эдуарда VI.
Палата, в которую меня определили, была рассчитана на пять мест, но кроме меня в ней никого не было. Ангел-администратор любезно предложил выбрать любое место и улетел по своим ангельским делам. Я выбрала кровать у окна, там уже стояли сумки с моими вещами. Я подумала, что раз уж я в раю, почему бы мне не поваляться немного, прежде чем начать их разбирать – вещи ведь никуда не убегут. Но просто так лежать было скучно, минут через пять я решила встать и тут – бац! матрац словно дал пинка моему вообразившему себя умным заду! – я не поняла, как оказалась на полу.
До этого момента только одна моя нога целиком и полностью была послушна жопе, вторая – слегка сомневалась. Теперь они обе стали подчиняться только ей. Ходить стало совсем невыносимо больно. И тут во мне впервые закралось подозрение, что, может быть, я попала всё же совсем не в рай… А если в рай, то в какой-то глючный, черновой его вариант, оставленный для доработок Создателем «на потом».
Через пару дней я уже твёрдо знала, что я не где-нибудь, а в родной матушке России. Ноги мои еле передвигались, но лечащий врач назначил мне массаж шеи и вихревые ванные рук. Где ещё такое может быть? Врач, кстати, не вредитель вовсе и не дурак, он просто делал всё, что можно было вытянуть из ОМС.
ОМС – это такой страшный зверь, который не разрешает врачам лечить пациента, к примеру от инфаркта, но позволяет ему закапывать нос каплями от насморка. Садюга, этот ОМС, и логика у него весьма извращённая…
ПРОСТО ПРИЯТНАЯ ТЁТКА И ШАПОКЛЯК
В тот же день ко мне подселили соседок. Одна выглядела на тридцать пять, была дородной, спокойной, насквозь положительной, и я бы назвала её, не задумываясь, «просто приятная дама», но у одного из моих френдов уже есть такой ник, поэтому я окрестила её для себя «просто приятная тётка» (она, кстати, мой блог уже успела нарыть, так что если набредёт на эту запись, надеюсь, не обидится – в конце концов, кто мы, как ни тётки?). Вторая оказалась шустренькой старушенцией – вылитая Шапокляк, только без зонтика. Как ни по-разному они выглядели, выяснилось, что обеим уже стукнуло по 53. Я сперва подумала, что нас и определили вместе, исходя из возраста, но потом выяснилось, что есть признак, который объединяет нас ещё больше: у всех троих рост оказался 1 м 64 см. При этом Просто приятная тётка выглядела крупной женщиной, а Шапокляк – меленькой, худенькой, востренькой…
Шапокляк, кстати, была единственным человеком на отделении, который, глядя на меня, видел всего лишь ---«голого короля»--- маргинала, а никакого не писателя. Все остальные смотрели на меня с уважением, пожалуй, какого в реале мне уж лет десять не оказывали – с того времени, как я на «Доброй Лире» получила две награды. И репутация писателя за мной закрепилась как-то сразу. Наверное, мою несмываемую маргинальность здешний народ так и воспринимал – как чудачество творческого человека. Я с этим не спорила. А для поддержания авторитета попросила сына Лёшу притащить несколько экземпляров «Подмастерья», чтобы автографы пораздавать.
Обе соседки отличались ещё одной особенностью. Обе были близоруки, но очками не пользовались, ходили с лупами и, когда им требовалось что-то прочитать на бумаге, водили увеличительным стеклом по строчкам. Как-то чёрт меня чуть не дёрнул за язык обозвать их за это «лупоглазыми», но я вовремя сдержалась. Шапокляк читала исключительно свою медкарту. А Просто приятная тётка – ещё и детективы на планшете. При этом шрифт делала такой огромный, что на экран едва влезало 5-6 слов. Зато очки ей были при этом не нужны…
Оставшиеся две кровати в палате так и пустовали до выписки, ехидно напоминая своим видом о клятвах врачей поликлиники, что «в больницах нет мест».
ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА
На отделении, действительно, было очень мало пациентов: одновременно лежало не больше 8 человек (на 40 мест), правда, были ещё амбулаторные больные, которые приходили каждый день на лечение, места не занимая. Но и их было не так уж много.
Сперва я думала, что это чистой воды гадство и вредительство – 10 лет мне отказывали в плановой госпитализации, клянясь, что в больницах нет мест, а как их нет, когда вон их сколько навалом!
Потом я стала искать этому явлению разумное объяснение, а не впадать в паранойю в поисках больничной мафии. Я придумала две причины, почему такое положение вещей могло сложиться. Первая – это то, что больница, в которой профилирует хирургия, возможно, является резервом на случай терактов или других ЧП. Вторая – это требования противопожарной безопасности. В 13-этажном здании шесть лифтов, которые в случае пожара отключаются, и поэтому персонал и все пациенты (а большинство последних передвигаются на инвалидных колясках или костылях) должны будут спускаться по неудобной узкой пожарной лесенке, совершенно не приспособленной для панического бегства обезноженных людей.
Как выглядит пожарное учение в больнице, я узнала на второй день пребывания здесь. Нам выдали номерки с процедурами на первый этаж на всё утро и заранее предупредили, что в 11 будет пожарная тревога, так вот – вы не поднимайтесь, пока всё не закончится. Мы так и сделали. Как я понимаю, на остальных отделениях картина была приблизительно такой же. Даже если кому-то не надо было на первый этаж, ещё до начала тревоги его отвозили туда на лифте, а потом, когда все пациенты уже собрались внизу, почему было не объявить о начале учений?
ОЧЕРЕДИ
Больница – это такие же очереди, как в поликлинике, с той разницей, что тебе выдают несколько номерков на одно и то же время, а ты должен везде успеть, или тебя «уволят». Пациент сам выбирает приоритетность тех или иных обследований или процедур. На одни надо попасть обязательно, на другие могут взять по договорённости в другое время. Третьими придётся жертвовать…
То и дело слышишь фразы, подобные этой:
- Я стояла за жёлтой майкой, а теперь, очевидно, за зелёной рубашкой, а если подойдут красные штанишки, то буду за ними (зелёная рубашка, это я, если что)…
В коридорах все-все читают. На отделениях есть свои библиотеки, но книги с собой оттуда никто не берёт. Все увлечённо изучают самую интересную, самую важную книгу: свою собственную Медкарту. В больнице она является аналогом Книги Жизни.
ГОЛУБАЯ СМЕРТЬ
Первые врачи, к которым меня назначили, были психолог, медицинский психолог и психотерапевт. Получив направления, я слегка оторопела и подумала, что перед поступлением надо было всё-таки расшифровать страшную аббревиатуру «ФГБУ СПБ НЦЭПР». Точно ли это ортопедический центр, как меня уверяла Света Кузина, а не психушка? Бром, который звонил почти каждый день, так и спросил без обиняков: «Ты вообще куда попала? Почему тебя отправляют к таким странным врачам?» Но оказалось, что попала я по адресу. Просто ОМС зачем-то посылает эту психотроицу каждому пациенту.
Психологи занимались любимым делом обитательниц блогов – тестами. Мне пришлось пройти их до кучи. А в результате этих тестов первые два психолога записали в медкарту в качестве диагноза все мои жалобы на саму себя.
А вот третий оказался очень словоохотлив, из-за него я даже на обед опоздала – очень уж ему хотелось поболтать, и вид у него был такой одинокий, неприкаянный, что мне его было жаль оставлять. Прочитав в карте, что я «писатель, журналист», психолог сообщил, что он тоже увлекается фрилансем, а раньше даже не брезговал бумагомаранием и написал несколько сказок. Затем мы потрепались о Прозе.ру, которую доктор сильно невзлюбил с тех пор, как его бывший однокурсник опубликовал там заметки о нём, выведя его под собственным именем в весьма нелицеприятном виде. То, как психолог переживал по этому поводу, доказывало мне воочию, что художественное слово имеет-таки силу. А я уж было сомневаться начала… Потом он сказал, что превалируют в моей натуре интеллект и творчество, поэтому профессию я выбрала правильно. Про то, что на графике моём предприимчивость стояла на нулевой позиции, он умолчал, но я и без него не знала, что менеджер из меня никакой. Также доктор отметил, что я человек бесконфликтный и не люблю спорить. «Как же», - ухмыльнулась про себя я, представив, как это замечание восприняли бы дамы из сообщества «Обсуждаем книги». Чтобы психолог сильно не обольщался, я с ним слегка поспорила на тему, люблю ли я спорить, но сильно не возникала, на всякий, знаете ли, случай. Потом выяснилось, что у врача жена из Макеевки, поэтому весь последний час сеанса он рассказывал мне о Донбассе то, что я и без него знаю.
Завершающий штрих по этой теме. Парочка врачей изо всех сил намекала мне, что у меня депрессия. На мои слова, что это не так, и мне хорошо, и даже радостно, меня убеждали, что то-то оно и плохо, что мне хорошо, когда мне должно быть плохо. Вот такая вот психология. А всё потому, наверное, что я работу в цветовом тесте выбрала кровавого цвета, болезнь - чёрного, а смерть - голубого. А кто ж виноват, что она голубая – цвета неба? Когда я помру, то за три дня надо будет столько всяких разных мест успеть посетить, о которых при жизни мечталось, да вечно не было здоровья и денег для этого. Будет ли ещё такой уникальный случай? Летать придётся со сверхсветовой скоростью. По небу. Небо голубое. Конечно, же и смерть - голубая!
ДВОЕЧНИКИ
В палату то и дело наведывались парами студенты, которых сопровождал врач-преподаватель. Их жертвой как правило становилась Просто приятная тётка – то ли потому, что ближе всех к двери лежала, то ли потому, что она, действительно, приятная, то ли ещё по какой причине.
В каждой паре студентов один всегда был явным отличником, другой – двоечником. Наверное, их специально так подбирали, чтобы умный дурака подтягивал.
- Какие вы знаете точки аускультации сердца? – спрашивает преподаватель. Двоечник сопит, умный знаками подсказывает. – Ну, попробуйте послушать пациентку. – двоечник пихает фонендоскоп к груди Просто приятной тётки. – Не сюда, выше, правее. – терпеливо вздыхает преподаватель. – Какие типы и виды сердечных шумов вы знаете? – в ответ молчание.
Как-то раз старшего вызвали куда-то, в палате остались одни студенты.
- Экзамены сдаёте? – спрашиваем.
- Да.
- А курс какой?
- Шестой… Выпускные…
Представляете такого доктора в своей поликлинике?
А мне, кстати, повезло. Ко мне прикрепили ординатора-негра из Судана. Мальчика звали Мохаммед. Был он жутко застенчивый. А я ещё и в краску его, чернокожего, ухитрилась вогнать.
- Что у вас болит? - спрашивает.
- Ноги, - говорю, - болят, грудь болит, бок вот тут, спина вот тут и тут, голова…
А он уж и не знает, что сказать.
- Что-нибудь ещё? – вопрошает.
- А вам этого разве мало? – возмущаюсь я.
Расстроился, бедный. Взял медкарту и ушёл думать…
САМОЕ СТРАШНОЕ
Самое страшное меня миновало. Нет ничего хуже в больнице, чем когда кто-то из соседей по палате храпит или ненавидит свежий воздух, и все не могут из-за одного человека заснуть или задыхаются в духоте от спёртого воздуха. С соседками мне неописуемо повезло: спят тихо, а окна открыты настежь в любую погоду. Дверь от сквозняка бьёт так, что стены трясутся.
Ещё в больницах страшное – это туалеты. Но у нас туалет прямо-таки волшебный – просторный, с большим окном, в которое видно два стоящих рядом православных храма: церковь и собор. Между ними только дерево растёт и всё. Почему храмы так близко друг к другу расположены – я так и не сумела выяснить. Трижды в окне появлялась радуга – знак надежды. А по ночам в туалете слышно, как выводят рулады соловьи (это в Питере-то, я их раньше ближе Красного Села не встречала) – в прежние времена на месте больницы находилась соловьиная роща. Видать, среди птиц тоже патриоты встречаются… Не все улетели.
Кстати, туалет отучил меня раз и навсегда класть мобильник в задний карман. Унитаз каждый раз издавал такой лязгающий металлический звук при спуске воды, что я, забыв про боль в ногах, опрометью неслась в палату – проверить, на месте ли телефон.
Но это всё прибаутки. В самом деле, самое страшное – это когда люди без рук или ног, а иногда – и без того, и без другого. Люди после тяжёлых травм, которые не могут ходить. А хуже всего – это больные искалеченные дети. И родители рядом с ними – которые держатся изо всех сил. У нас на отделении всех этих ужасов нет, тут я единственная выгляжу калекой, но на других этажах и в лифтах мы то и дело пересекаемся.
ТРЕНИРОВКА МАРЕСЬЕВЫХ
В больнице есть тренажёрный и гимнастический зал. Это единственное место, где с самого начала занимались моими ногами, несмотря на то, что ОМС это не поддерживает. Что тренеры там у себя записывают – не знаю, но дрессируют ноги так, что слёзы из глаз. Старушка-тренер, жалуясь на свой артроз и грозясь, что если не двигаться, то можно и вовсе перестать ходить, заставляет заниматься растяжками. Наконец-то кто-то услышал, что я в первый день грохнулась с кровати и повредила ногу, она всегда стоит рядом настороже - следит, чтобы я не ухитрилась рухнуть и с тренировочного стола.
Народ на гимнастике самый разный, некоторые едва могут шевелиться, но занимаются через боль - так, что действительно слёзы льются. Маресьевы-не Маресьевы, а никто не хочет волочить беспомощное существование, даже те, кто уже никогда не вылезет из инвалидных колясок.
ЖИЗНЬ БЕЗ ТЫРНЕТА
Две недели я спокойно жила без тырнета, потому что настроилась на то, что его не будет по определению, а значит, и переживать нет смысла. И без него дел хватало. С утра процедуры, уколы, тренировки, массажи, обследования, вечером – старалась писать, смотрела кино, а ещё ребята каждый день звонили: Бром, Подосинкина, Света Кузина, один раз даже раздался голос Ерёмина. На радостях я тогда раздавала «Подмастерье» с таким примерно автографом: «На память от автора о больнице Альбрехта в тот день, когда в неё звонил главный герой этой книги».
Через две недели забежал ангел-администратор, принёс деньги на рентген от Светы Кузиной, передачу от Токсовского храма и подарил мне пароль от вай-файки ординаторской. Я обрадовалась, подключилась к сети, загорелся зелёный огонёк агента, но тут же мигнул и погас. И сколько я ни старалась, больше не загорелся. Я чуть нетбук по винтикам не разобрала – ничто не помогало. На следующий день выяснилось, что вай-файка поломалась, и так её до моей выписки и не починили. Вот теперь, когда я почувствовала вкус тырнета на губах, когда счастье было так возможно, так близко и обломилось – вот тут у меня началась нешуточная ломка, и я поняла, как соскучилась по этим информационным дебрям, кровавым баталиям, интеллектуальным беседам, вульгарным мордобоям… Как Пушкин без этого жил? Разве есть жизнь за пределами тырнета?
ТРИ ТЁТКИ ПО МЕТР ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ
Жизнь у нас в палате была сложной, а значит, совершенно не скучной. У меня сложились замечательные отношения с Просто прекрасной тёткой. А вот Шапокляк я сильно не понравилась. Шапокляк когда-то работала в собесе, и терпеть не могла свой «контингент», состоявший преимущественно из бомжей, инвалидов, бывших заключённых и других ущербных личностей. Во мне она сразу же распознала ту самую маргинальную породу, с которой сталкивалась всю свою сознательную жизнь. При этом её дико раздражало, что у меня со всеми хорошие отношения. Когда Шапокляк начинало лихорадить и трясти от злости, я спокойно надевала наушники и начинала работать под музыку. Тогда она набрасывалась на Просто прекрасную тётку и срывала на ней дурное настроение. Впрочем, у Просто прекрасной тётки и меня хватало спокойствия, чтобы переносить все её смены настроения. Подувшись и сбросив на нас очередную порцию адреналина, Шапокляк успокаивалась, переставала грубить и начинала всех настойчиво угощать шоколадками и печеньками.
Рассказывать о своих болезнях Шапокляк могла до бесконечности. Кто-нибудь что-то скажет, а Шапокляк тут же подхватит тему и переведёт на себя и свои хвори. Большая часть этих болячек была придуманной, и старушка часто сама себе противоречила.
Например, я скажу:
- Ну, Просто приятная тётка, ты сегодня ворочалась полночи.
- А я вообще всю ночь ворочалась, - тут же сообщает Шапокляк, хотя это и неправда.
- А ты тихо лежала, - говорит мне Просто приятная тётка. – Больно шевелиться опять было, да?
- Ой, как больно, - причитает Шапокляк, будто спросили у неё. – Я за всю ночь ни разу не повернулась…
Но справедливости ради, стоит отметить, что выходя из столовой и не забыв сообщить, как ей больно двигаться и как у неё кружится голова, Шапокляк при этом спрашивала у меня, видя как я ковыляю:
- Тебе помочь донести до палаты компот?
Я думаю, что это гипертрофированное существо Господь мне послал в назидание за то, что я то и дело жалуюсь на свои боли Брому и Подосинкиной. Может, в моём случае это и не кажется столь утрированным, но для меня оказалось полезным уроком – увидеть со стороны, как выглядит «кладезь болезней».
Любимое занятие наших дам – это протирание тумбочек гигиеническими салфетками. Тумбочки они протирают по пять раз в день, хотя они и так чистые. При этом Шапокляк искоса бросает взгляды на меня – пойму я намёк или нет. Но я протёрла тумбочку в первый день, через три дня – во второй раз, через неделю – в третий. Меня на понт не возьмёшь, делать это по пять раз на дню я никогда не стану, тем более что воображаемой в воспалённом воображении Шапокляк пыли тут нет и в помине. В итоге, в её глазах я ещё больше приближаюсь к презираемому ею «контингенту»…
- Как тяжело жить, - вздыхает Шапокляк. – Вы представляете, я живу всего на 150 рублей в день. Разве можно прожить на такие деньги?
Я молчу. Я живу на 30 рублей в день. Просто приятная тётка давно об этом догадалась и втихую пытается меня подкормить – то грушу принесёт, то вафли, то пирожки купит в буфете и меня одарит… Она тоже не жирует, но на жизнь пока хватает. И вот изо дня в день мы слушаем и слушаем, как тяжело живётся Шапокляк.
Вы можете подумать, что Шапокляк мне сильно не нравится. Это не так. Мне её жаль. В самом деле, она попала в неприятную историю. Она взяла кредит и купила квартиру, потому что соседи достали её курением под окном. Купить квартиру купила, а старую – не продала, потому что заявился господин кризис, да и кому нужна квартира на первом этаже в посёлке Гатчинского района, куда даже электричка не ходит? Теперь вся пенсия Шапокляк уходит на оплату процентов от кредита. Она уверена, что справится с этой ситуацией, хорохорится и гоношится, но вид у неё при этом жалкий, как у мокрой курицы. Наверное, поэтому она и злится на каждом шагу, что сильно нервничает, поэтому и хочет вывести из себя окружающих. А мы не выводимся, а жалеем её, сочувствуем. И это её тоже раздражает. Замкнутый круг.
Я пишу статью о Толстом и Достоевском. Возникла вдруг интересная идея, которую я раньше ни у кого не встречала. Хочется записать и оформить, благо, время есть.
Шапокляк:
- О чём ты пишешь?
- О Толстом и Достоевском.
- А зачем?
Она ставит меня в тупик. Зачем я пишу? Я не знаю. Наверное, потому, что есть кто-то, для кого эти мысли окажутся востребованными. Но по большому счёту – для чего я пишу? Я не знаю. Я давно уже не верю, что литература может как-то повлиять на человеческое общество в лучшую сторону.
Просто приятная тётка рассказывает о смерти своей матери, которая недавно скончалась. Шапокляк тут же встревает с кучей всевозможных советов более чем сомнительного и суеверного содержания.
- Есть такая книга, называется «катехизис», - осторожно и издалека начинаю я, но она тут же чует куда ветер дует.
- Нет у меня времени ваши катехизисы читать, - обрывает она меня. – и вообще я не католик…
В соседней палате живут две старушки. «Проблемные», - как окрестила их Просто приятная тётка. Старушки прибыли на следующий день после нас и объявили нам войну. Они ехидно говорят друг другу, что Просто приятная тётка выглядит здоровой, а не больной, при этом они демонстративно делают вид, что нас рядом нет. Наши дамы решительно принимают бой. «Приятного аппетита», - говорят они мужчинам в столовой. «Какие вы культурные!» - поражаются мужчины. «Мы ведь живём в Петербурге, - громко сообщает Просто приятная тётка. – Конечно, мы всегда всем желаем приятного аппетита. Хотя даже в нашей культурной столице находятся люди, которые никогда не здороваются»…
Кстати, то, что мы живём в культурной столице – мной очень даже чувствуется. Практически всегда мне не удаётся самой взять свои тарелки в буфете – кто-нибудь их хватает первым и подносит услужливо на мой стол. Ну да, я ведь еле хожу, но всё-таки дома как-то сама справляюсь, чувствую себя от этого очень неловко.
ЗОМБИЯЩИК
Дурманные ящики стоят в каждой палате, а также постоянно фонят в фойе и в столовой. У нас в палате телевизор нерабочий – поэтому Шапокляк каждый вечер уходит в фойе и сидит там до ночи. Вообще меня поразило, как люди с утра и до ночи прикованы к телевизорам. Постоянно идут какие-то шоу, где все кричат, жутко нервничают, и ведут себя так, что лютому зверю ОМС впору отправить их на обследование тем самым психологам, которые зачем-то занимались нами. В столовой, дружно двигая челюстями, народ смотрит на большой экран и внимательно слушает, какие йоговские упражнения лучше делать для дефекации.
Однажды в столовой телевизор сломался. Я обрадовалась, а Шапокляк в горе.
- Идите в палату посмотрите, - советует буфетчица.
- У нас не работает, - говорит Шапокляк.
- К счастью, - добавляю я, только сейчас сообразив, какой страшной участи мы с Просто приятной тёткой избежали. Ведь если бы не это, мы бы вынуждены были день и ночь слушать всю эту муть.
Шапокляк вспыхивает.
- Не всем же сидеть в интернете день и ночь, - кричит она.
- Да я и не сижу, - говорю я. – вай-файка-то сломалась.
- Ещё бы не хватало, чтобы тебе дали бесплатный интернет! – кипятится старушенция. – У тебя на уме одна информация, а мне нужно живое общение…
Бедная-бедная Шапокляк… Телевизор для неё – живое общение. За все эти 23 дня ей только дважды позвонили – и то это была агент по недвижимости…
ПРАЗДНИК ЖИВОТА
- Худеть, вам нужно худеть, - с маниакальной настойчивостью твердит нам (даже худенькой Шапокляк) лечащий врач. Сама врач тощая, видать, следует завету Амосова: «За стол нужно садиться голодным, а выходить из-за него ---еще голоднее--- с лёгким чувством голода».
Попробуй похудеть на больничных харчах, когда еду приносят на всё отделение, а нас тут только восемь.
Но настоящий праздник живота наступает в выходные. На отделении остаются лишь Шапокляк, я и медсестра. Мы съедаем по 3-4 порции всего самого вкусного, набиваем карманы варёными яйцами, утаскиваем с собой в палату горы сосисок и литровые бутылки кефира.
- Вы должны худеть! – с утра в понедельник заводит свою волынку лечащий врач.
- Халява кончится – сразу начнём худеть, - чистосердечно обещаю я.
БРОДЯЖЬЯ БОЛЕЗНЬ
Было время, когда у меня зверски болела голова. Лет 30 – по 2-3-4 раза в неделю, исправно, как по часам. В конце концов, я не выдержала и взмолилась: «Господи, пусть лучше ноги болят, а голова пройдёт». Голова прошла… Думай, Аболина, о чём просишь впредь. Хотя, по большому счёту, когда болит голова – это всё-таки хуже. Но в перспективе…
Никто бы, кроме тренеров, и не занялся моими ногами, если б не ангел-администратор. Прошло уже почти две недели, а мне лечили, что угодно, только не то, ради чего я легла в больницу. И вот-таки ангел прилетел и сообщил, что вызвал мне ортопеда. Ортопед шёл ещё дней пять. Уже почти подошёл срок моей выписки, когда он наконец до меня добрался.
Три минуты поговорил, три минуты посмотрел. Тут же поставил диагноз. Три минуты сообщал, какие назначения мне следует пройти в оставшиеся дни. Пришлось поднажать и пройти.
А диагноз (помимо обычных возрастных артрозов), между прочим, оказался под стать моему творческому псевдониму. Не верите? А вот завидуйте! «Перемежающая хромота». Какой ещё может быть более типичный диагноз для Бродяги?
Вообще-то диагноз звучал весьма безобидно и меня не впечатлил, а зря. Меня больше напугало, что ноги стали разной длины и вообще кости перекосило. На деле же оказалось, что последнее не так уж и страшно, а с перемежающей хромотой шутки плохи. Болеют этой дрянью в основном мужчины причём исключительно заядлые курильщики. Редко, очень редко – диабетики. А чтобы и не курильщик, и не диабетик – такого по определению не бывает. Вот так вот Господь пошутил. Думай, Аболина, какие псевдонимы себе выбирать. Худшее в этом диагнозе то, что боли будут год от года усиливаться, пока не станут столь невыносимыми, что даже морфий не сможет их унять. Ну, а что потом – лучше уже не рассказывать. Скверный диагноз. Не знаю, насколько эта перспектива коснётся моей судьбы, но судя по тому, как ухудшается состояние, коснётся по полной. Для меня важно растянуть этот процесс настолько, насколько удастся. Хочется верить, что страшного избежать удастся. Но как выйдет, так выйдет. Иллюзии строить тоже не стоит.
НЕПРИЛИЧНОЕ ЧУДО (ГЛАВА ТОЛЬКО ДЛЯ ДАМ)
Как вы думаете, о чём любят говорить меж собой 53-летние бабы? Мои наблюдения за Просто прекрасной тёткой и Шапокляк говорят, что наиболее востребованная и значимая тема – это климакс. Как только Просто прекрасная тётка начинала рассказывать обо всех ужасах приливов и отливов, так Шапокляк тут же сообщала, что у неё они случаются по сто пятнадцать раз на дню.
Я вообще климакса до этих страшных разговоров ждала, как манны небесной, ибо врачи мне сказали, что при его наступлении миома моя, которая мучает меня последние годы (хоть и не так сильно, как спина, грудь и ноги), может (в теории) сама рассосаться. И вот две тётки в климаксе разговаривают о нём день и ночь с каким-то загадочным и даже хтоническим придыханием. И я начинаю бояться.
В самом-то деле, климакс ко мне на порог пока даже и не думал стучаться. Как раз в первые больничные дни я с тревогой ожидала критических дней, и даже на всякий случай, хотя это и не в моих правилах – молиться о своих личных заморочках, сказала: «Господи, Ты нам, бабам, эту чертовски неудобную вещь придумал, не знаю зачем, Тебе виднее, конечно, но поверь, напряг от неё большой, в общем, будь добр, если будет на то Твоя воля, организуй, пожалуйста, задержку до конца больничного срока. Я, конечно, понимаю, что прошу о слишком многом, но пожаааааалуйста». Господь услышал. И в тот самый день, когда оно (то самое) должно было начаться, в палату вдруг врывается после процедур Шапокляк с криком:
- У меня начались месячные! Вы представляете! У меня их три года не было!
Просто прекрасная тётка, которая краем уха накануне слышала моё несвязное, обращённое к Небу, бормотание, глянула на меня с мистическим уважением. А я подумала, что сочла бы, при других обстоятельствах произошедшее простым совпадением. Но Господь подчеркнул, что это не совпадение, а чудо. Хотя и не очень приличное. Вот так вот бывает…
ВЫПИСКА
Отпустили меня домой на 23-й день с перспективой перейти в ближайшее время в другую больницу и надеждой, что уж во второй-то мои разнесчастные ноги подлатают немного получше. Об этом тоже позаботился ангел-администратор. Зовут ангела, кстати, Ольга. Надо было об этом, наверное, раньше сказать. Очень хороший и редкий она человек.
Будь я Шапокляк, я бы гордилась тем, что мне обозначили в эпикризе 30 самых разных диагнозов, но я уже столько всего понаписала, что чувствую, как начинаю становиться похожей на эту сварливую старушонку, поэтому перестану-ка распространяться на эту безусловно скучную и неприятную тему. Хочется надеяться на лучшее.
6-14 июня 2016
* Бромка - Игорь Маранин, мой соавтор и друг из Новосибирска
** Подосинкина - Татьяна Подосинкина - сетевой закадычный друг из Москвы
*** Света Кузина - сетевой друг из Токсово
Свидетельство о публикации №216062601235