Чернокнижник

Чернокнижник

                Антихрист

В ушах нестройный пьяный хор,
Рассвет банален, как блевота.
Глянь - солнце всходит... На костёр,
Со светлым взором идиота.

И лижет лапы мёртвым псам,
Символизирующим вечность,
И осыпается фасад
Слепого дня... Наступит вечер,

Рассея ляжет под меня,
И недоношенный Антихрист
Пойдёт босой, прося огня,
Сквозь строй лежалых вечных истин...
               

           *   *   *

Небо стерто в клочья,
Небо нынче низко.
В небо этой ночью
Бросимся с карниза.
Голыми руками
Разрывая сети,
Упадём в канаву -
Здесь нас не заметят.
Здесь нас не отловят,
Здесь нас не засветят,
Здесь нас не узнают,
Здесь нам не ответят.

Здесь в гнилых лохмотьях,
При любой погоде,
Древние старухи
По ночам выходят
Рыться в старом хламе
Да в железном ломе...
Нынче - в жёлтом храме,
Завтра - в жёлтом доме.
По размытой трассе,
Уходя от плети,
Здесь на с не отловят,
Здесь нас не засветят.

Небо рвётся в клочья
Под напором ветра.
Если выйдем к ночи,
То придём к рассвету.
А услышишь топот,
Знай - идут за нами.
Если нас догонят,
То забьют камнями.
Если нас догонят,
Если нас заметят,
Дикой болью взвоет
Падший ангел - Ветер.

               
                Девять троп

Я помню лес, в котором листья из свинца,
И у корней, едва журча, струится ртуть.
Как девять линий на ладони мертвеца,
В нём девять троп, и все ведут - куда-нибудь.
На перекрёстке трёх из них стоит мой дом,
Без стен и окон, и без стука у дверей.
В нём три кувшина, дна не видно ни в одном,
Питья не жалко - заходи, садись и пей.
В одном из них - вино, полынь и аконит,
От этой смеси словно грезишь наяву.
Хлебни, и сразу же услышишь, как звенит
Свинцовый лес, и девять троп тебя зовут.
Второй кувшин в себе таит опасный дар
Лесных хвощей, горячих вен и чёрных жаб.
Крутое зелье - не напиток, а пожар,
И тут тебе уже не выжить, если слаб.
Напиток третий - он покрепче первых двух,
На вкус он точно родниковая вода.
Он с первой каплей поднимает в небо дух,
А со второй его уносит навсегда.
Из трёх кувшинов каждый - это нож,
Огонь и ветер, сон и шанс пойти ко дну.
Хлебни из всех из трёх, и, может быть, придёшь
Туда, где девять троп сливаются в одну.


    Баллада об электрическом стуле

Однажды мне приснился странный сон,
Где я сижу на мрачном чёрном троне.
Я - бог, я - Император, я - Нерон,
В венке или в вольфрамовой короне.

Вокруг меня толпится разный люд -
Охрана, потаскушки, педерасты,
И все в тревоге, все чего-то ждут -
Ждут повеленья, проявленья власти.

Все ждут огня, но я лишён огня.
Простых свечей - и тех осталось мало.
Лишь вольтовые дуги от меня
Шипят, искрятся, бьются в стены зала.

Я знаю, враг толпится у ворот,
Мечтая уничтожить нечестивцев.
Давясь словами, открываю рот
И понимаю - это только снится.

Но, хоть во сне, я должен превозмочь
И всех и вся, клянусь своей могилой!
Едва на мир падёт тугая ночь,
Я соберу исчезнувшие силы.

Я отыщу огонь, испепелю
Врагов, упрямо лезущих на стены,
И на меня молиться будет люд,
Отныне до десятого колена.

Но в двери хлынул вражеский поток,
Меня опередили силы вражьи.
И мой огонь обрушил потолок
И подкосил незыблемые башни.

Где ж девочки? Их всех пожрал огонь.
Где мальчики с упругими задами?
А подо мною полыхает трон.
Меня сжигает собственное пламя.


Родина-Ад

Червячок-сын – червяку-отцу:
- Папа, но почему же мы в дерьме-то живём?
- Родина, сынок…
Из анекдота

Шёл сын эпохи, шёл куда-то прочь,
На край земли, от неуютных родин,
И сам себе играл на дудке ночь
Ad libitum. Ад, как сортир, свободен.

Ад был пустынен – никаких чертей,
Совсем, как в свидригайловском виденьи.
Прямоугольно. Просто. Без затей,
И без греха. Без шанса на спасенье.

Да, здесь нечисто. Под ногами слой
По-лягушачьи квакающей жижи.
Здесь был огонь, он сделался золой,
Потом – дырой, дырой, ведущей ниже.

Коль хочешь, расстели по грязи шёлк,
Кроваво-красный, вспомнив о корриде.
Сын Человеческий сюда зашёл,
С тех пор его давно никто не видел.

И вот – твой Ад, и в нём ты одинок,
Но незаметен жизнь жующими гнидам.
А что поделать?  Родина, сынок - 
Та, что тебя вскормила цианидом.


Голем

Я искал здесь себя
Поздним днём, ранней ночью,
Проистекшей из дня
(Это если быть точным).
Я искал себя здесь,
Только так и не встретил –
Не в вине, не в воде,
Не на смятом портрете,
Не в грязи, не на троне
А после сказали,
Что я был похоронен
В еврейском квартале.
Ведь я жил так давно,
Что ещё не родился,
И меж трёх пьяных нот
Навсегда заблудился.
Но до этого много
Я нахулиганил –
Осквернил синагогу,
Мечеть и две бани.
Слыл народным кумиром,
Мной вылеплен Голем
И разбросан по миру
С семи колоколен.
Разлетелись осколки
По рвам и по ротам,
По полкам и по полкам,
По строчкам, по нотам.
А найдёт меня тот,
Кто, устойчиво-зыбкий,
Черепки соберёт
И сыграет на скрипке.


*   *   *
Вот как вышли мы в степь да завыли диким хором
На пустую Луну да на ночь, чтоб мне пропасть!
А в слепых небесах матерится хриплый ворон,
Только жаль – нет ружья, да, к тому же, не попасть.

И никак не понять, где там торг, а где здесь творог.
Тьма нам застит глаза, и в овраге бродит мрак.
Ну, а тот, что вверху, он не ворон – лютый ворог.
Чёрный ворон мне друг, этот мне первейший враг.

Эх, как стрельнул бы я с ковылей да в поднебесье,
Сшиб бы ворога и разломал бы все мосты.
Только крылья слабы, а в душе резвятся бесы,
И смеётся в лицо бледный призрак пустоты.


Готическая элегия
Адоре

В холодной серой мгле или при свете дня
Уйду, а Вас самих оставлю мучиться.
Простите Вы меня, простите Вы меня,
Простите Вы меня, если получится.

К Вам всадник постучит в незапертую дверь,
Дождливой ночью или в утро раннее.
Незваный бледный гость поднимется наверх,
Он привезёт Вам от меня послание.

Подумаете Вы, что вот – Ваш пробил час,
Но скажет безучастный и бесчувственный:
«Я не за Вами, нет – не нынче, не сейчас,
Просил он передать, что Вам сочувствует.

Да, он грустит по Вам, но не зовёт к себе.
Раз так, не торопитесь же со сборами!
Не следует, мадам, противиться судьбе,
Я прилечу за Вами чёрным вороном».


Деревенский некромант

У соседа кукарекнул суп,
Ветер просвистел по огороду.
Дед Макар тайком точил косу –
Защищать крестьянскую свободу.

Дед Макар пентакли рисовал,
Восковых свечей извёл немало,
Всяких разных духов вызывал,
Но и про топор не забывал он.

Ночью он по кладбищу бродил,
Ухмылялся в бороду-лопату.
Что случись – все встанут из могил
И пойдут войной на супостата.

Он скрутил газету «Коммерсантъ» –
Подымить махорочкую, что ли?
Нам ли плакать, коль такой гигант
Бдит на страже всекрестьянской воли?!


Две белые вороны

Мы здесь с тобой как белые вороны,
Как зэки, что в побег ушли из зоны,
Одетые всегда не по сезону.
Но и на это есть у нас резоны.

Раскраивать реальность, край от края –
На это нас судьба толкнула злая.
Весь мир на нас цепной собакой лает,
Горланит вороньём, но мы взлетаем.

Сдираем шелуху с прогнившей плоти,
И нам ли тормозить на повороте?
Заходится мир в лае и блевоте,
Но что нам до него, мы на работе.

Мы каркнем так, что небо развернётся,
И обжитой планетой станет Солнце.
Там будут жить красавцы и уродцы,
И Тьма лишь знает, чем всё обернётся.

Одетые всегда не по сезону,
Как вспугнутые колокольным звоном,
Презревшие каноны и законы,
Взмывают ввысь две белые вороны…


*   *   *

Нас не поставили в известность,
Вернее, не предупредили.
Вокруг уродливая местность
И тошнотворный запах гнили.

Какого ж чёрта, ради бога,
Под ливнем, в темноте кромешной,
Нас завела сюда дорога,
Чтоб гибель стала неизбежной?!

Предатель-сон слепляет веки,
И не прожечь нам полночь взглядом.
Текут отравленные реки
Впадать беззвучно в море яда.

Strangers on the Night

Догоревшею свечой потухло лето,
День упал за горизонт и там зачах.
Только странники в ночи идут к рассвету
В полинявших до белёсости плащах.

И хотя вода в колодцах не застыла,
Всё как будто бы повисло на краю.
Вот уж рыцари зимы бредут уныло,
Тесно сгрудившись в тевтонскую «свинью».

Скоро, скоро стылый клин войдёт в природу.
Заморозит и надежды, и пути…
Ну, а странники не делают погоды,
Их удел – идти, идти, всегда идти

По Луне, по тусклым звёздам, по приметам,
По привычке, в полуяви – в полусне…
Вечно странники во тьме идут по свету,
Ностальгируя по будущей весне.

Апокалипсис

Кончилось время, героев отныне не будет,
Тесным змеиным кольцом обернутся дороги.
Будут ползти по земле недобитые люди.
Будут мелькать в облаках рахитичные боги…

Будет и то, чего ранее не представляли
Клоун из Патмоса и психбольной Нострадамус.
Будет и света конец – провода оборвали,
Будет и зверь «шесть-шесть-шесть», лобызающий анус.

Сбудется злое пророчество вымерших майя –
Всё переврёт календарь, потерявший значенье.
Дряхлый Эйнштейн, с перепоя натужно икая,
Для Лобачевского станет отличной мишенью.

Князи падут в грязь, из грязи попрут Робеспьеры,
Крест без особых трудов превратят в гильотину.
Встанут из тёмных могил мэры, сэры и пэры,
С ними – Адам, с пиджака отрясающий глину.

Тотчас же люмпены выйдут незыблемым строем
С вечным желанием всё поделить и напиться.
И Адонаи, тот самый, что всё так устроил,
Вставит себе два куба одноразовым шприцем.

Всё, что скрывалось внутри, всё прорвётся наружу
Выплеском гноя, морфина, дерьма и эфира.
Так древний храм превращается в грязную лужу,
Так завершается мной окончание мира.

Разрушитель

И снова за моей спиной руины…
За мной стоят, отвергнутые тьмой,
Те порожденья тёмной половины,
Что разделили сложный выбор мой.

По многим предсказаньям и приметам,
Мне суждено в моей земной тюрьме
Во имя света биться с белым светом,
Во имя тьмы рассеяться во тьме.

Или остаться бестелесной тенью,
Тем самым предрассветным смутным сном,
В котором за момент до пробужденья
Одолевают грёзы об ином.

Не ангел и не демон, не святоша,
Но еретик, каких не видел свет.
Я – пилигрим, чья непосильна ноша,
За кем везде, повсюду – чёрный след.

Кресты, могилы, смрад и дым пожарищ,
И вой, как эхо песен боевых.
Да, люди, я для вас плохой товарищ –
Живой для мёртвых, мёртвый для живых.

Пусть говорят: я – зло, я – Разрушитель,
Пусть повторяют старое враньё.
Свет ярок, но темна души обитель,
И за спиной пирует вороньё…

1992 - 2016