Дар губернатору

  Вот также и меня когда-то арестовали и в каталажку посадили, считай, что ни за что: шел я ночью с банкой варенья на животе, по окраине небольшого района, который назывался Отрываловкой, в небольшом городке, а тут они - сержанты на полосатом УАЗике и всё...

Было мне тогда 11 лет от роду, но эти, несмотря на мой малолетний возраст и презумпцию невиновности, сразу признали меня виноватым в краже из чужого погреба малинового варенья в количестве трёх литров и увезли меня не ко мне домой, чтобы передать воспитателям прямо из рук в руки, а к себе в отдел и посадили в камеру (КПЗ), к взрослым мужикам, сказав, что всего лишь до утра задержан.

Астахова тогда не было (юрист, известный адвокат по защите детей), а если бы был, то такого бы со мной не было, а этих полицейских он бы всех утром к ответу призвал, а меня поприветствовал бы успокаивающе: - Ну! Как спалось? Незаконно осужденный! - Поржали бы мы с ним! Он, говорят, жизнерадостный даже и в сложных ситуациях, и весёлый он, говорят!

  Пока меня вёл в камеру какой-то здоровенный Сапун (я, этого выводного, так сразу и назвал и, надо же, с этой кличкой он и умер потом, спустя много лет, когда уже и милицию ту переименовали в полицию!) : он сильно сопел и хлюпал носом, и я его боялся, думал, что он сейчас сморкнётся прямо на меня, а я, несмотря на то, что нищий и бедный, и в рваных штанах, был очень брезгливым чистюлей с обязательным подобием носового платка в кармане, и я думал про себя,
 внутри весь содрогаясь:

- Господи! Помоги мне, Господи, избежать мести этой мерзкой гадины! Слёзно прошу тебя Господи: лучше пусть уж он мне своим кулаком-кувалдой по голове и в морду, но только не это. А если он сейчас сморкнётся в кулак и скажет, что «... я тебе это сейчас по морде твоей воровской размажу - я сразу во всём признаюсь, чего не спросят и откажусь от моей явной невиновности...».
Господи, помогай мне: самому мне здесь ничего не смочь и не сделать, и не убежать мне никуда...

Настроение, от такой несправедливой безысходности, было ужасное, такое же, как я думаю, сейчас настроение и у этого Губернатора лесного, которого арестовали тоже ни за что где-то, а не в собственном кабинете, как меня тогда тоже, не у «обворованного погреба, вычищенного тобой под чистую от сладостей», как сказали мне тогда милиционеры.

Только это и успокаивало и даже радовало - я понял, от этих болтунов, что друзей моих и не видели, потому что они не сказали «вами», а сказали «тобой»!  - это подняло мне  настроение!

Хорошо, если и у Губернатора есть такие же друзья и он, вспоминая их, хоть чуть-чуть да и приободрится - дай ему Боже силы и воли все правильно сообразить!
Его Сапуны и каторга его только начинаются и настроение, и боль души, а она бывает по-больнее физической, от того противостояния с теми, кто имеет документ о власти над тобой, вплоть до права унижать тебя не только морально, но и истязать физически, вызывают у меня тяжкие воспоминания и слёзы за его ближайшее будущее...

Из своего опыта короткого пребывания в КПЗ знаю, что сейчас с ним там происходит и очень ему сочувствую, так как понимаю его и не могу забыть своё пребывание там, хоть уже и 50 лет прошло - это не забывается никогда.

***
   В камеру я влетел орлом, падающим с высоты отвесной скалы на бегущую в сухую траву мышку-полёвку, от "выстрела" в мою спину сапогом Сапуна: так он профессионально влепил, что я все пять метров боролся с неожиданным ускорением, что не смог затормозить вовремя и оказался на груди у мужика средних лет возрастом и кавказской национальностью на лице, который принял меня на себя и тут же посадил рядом с собой на общий деревянный лежак, на котором лежали еще двое мужиков, проснувшихся от моего шумного приземления и спросил:
- Детдомовский?
- А тебе чего? - сказал я. - Незаконно арестованный я. Невиноватый.
Он согласно покивал головой и спросил снова:
- Чё спёр?
- Чего сразу спёр-то? Подставляют меня: женщина какая-то, вроде, как из-за сердечной доброты угостила вареньем, малиновым, чтобы от простуды... И, вообще, не для меня она, а для всего дома передала, а тут они, а она слиняла, будто бы её и не было никогда: или их испугалась, или... Подстава, короче.
- Менты... - вздохнул мой сокамерник тогда и опять закачал головой. – Меня, вот, уже на четырнадцать лет наподставляли, а сейчас... Не знаю... Что-то совсем заелись. Переживаю я за тебя, пацан. Опытным глазом вижу, страдания тебя, пацан, впереди ждут...
- Никто меня не ждёт: завтра воспитательница придёт и вытащит - не первый раз замужем. Сам директор со мной - уважает и сам придёт, а нет - у него друзья в области, люди тяжеленные, против нашей мелкоты. Легко вытащат...
- Ну, пока тебя твои вытащат, тебе тут шейку-то твою, тонкую скрутить могут. А потом докажут, что отпустили тебя домой, а зачем ты в речьке в такой осенний холод потом купался, они и сами не понимают...

Он замолчал, странно стал ворочать головой, прижимая её к плечу, а потом:

- Никогда и никому не говори, что у тебя никого нет! - почему-то нервно заорал мне прямо в лицо. - Легко забьют суки и скажут, что тебя у них вообще не было, потому что спрашивать за тебя утром никто не придет, как и вечером тоже. Да и вообще, безродный ты и никто тебя искать никогда не будет...

Страху он на меня нагнал, своими нервами, а потом успокоился и сказал мне, чтобы я сознался, что спёр это варенье и в одиночку - никто не будет выпытывать про друзей и он, типа, всё уладит. Опережая события этой повести скажу, что я потом всё обдумал, поверил ему и утром сознался.

  Потом, после полуночи, пришел Сапун вызывать меня на допрос, а Ваха подошел к нему и сказал:
- Если с пацаном случится что, то я оставлю вас не только без детей будущих, но и без внуков и внучек на три колена вперёд - я не слова говорю, ты меня знаешь. Некому сейчас допросы делать - кроме вас, двух баранов, тут никого больше нету.
Сапун повернулся и ушел молча, и больше не приходил.

Мы просидели-пролежали на этом топчане с Вахой всю ночь и он вдолбил мне, наивному еще пионеру, на всю жизнь, что "...дай власть хорошему человеку и этот хороший человек станет скотом от этой власти, переступающим даже и через голодных людей, а здесь, в местах исправительных, безжалостным, настоящим фашистом. А ты, пацан, если хочешь жить по-человечески - никогда не воруй больше! Зарекись сейчас же!".

Хороший человек был Ваха и опытный, стаж у него был уважаемый - с 15-ти лет уголовник, а ему уж под сорок было, он меня предупредил, что "...выходить будешь, тебя в копчик будет пинать лейтенант. Постарайся не прозевать, а то через месяц на костыли на всю оставшуюся жизнь перейдёшь".

Так и было, но я увернулся, я был среди своих самый шустрый, и все равно он попал мне сапогом чуть повыше поясницы.

Я радовался и благодарил Ваху, пока его в область не увезли, еженедельными передачками (чай, табак и даже сахар приносил) и всю жизнь добрыми словами потом вспоминал, да и сейчас не забыл и помню.
Но, всё равно, в 24 года мне сделали удаление наростей с хребта, операцию в том месте куда мне попал своим сапогом этот скот-лейтенант.

Но, у меня всё же не такая тяжесть провинности была, как у этого Губернатора и я представляю себе, как его «пытают» сейчас: думают, что у него деньги еще где-то есть и будут пытать его, пока все не отдаст, в разы больнее его бьют и пытают, чем меня тогда: доску-пятидесятку на спину ему, например, поклали и кувалдой долбанули со всей силы по ней, чтобы легкие оторвались маленько и прослойку воздушную с костями клетки имели. Орёт он теперь дурнем, потому что дышать нечем и сразу перестал мотать следователю нервы и по-быстрому думать и сознаваться начал в преступно-содеянном, пока выручатели его еще не приехали и не начали спасать. Ну, и, как положено, меры специальные приняты, чтобы на улице не было слышно воплей и криков его: шинельная ткань часто применяется и эффективно звуки посторонние глушит...

Ох, не знаю, но представляю и от всего сердца сочувствую и, как дар ему, спасительный от меня, подкидываю версию годную - если правильно разыграть и сознаться, то можно всех в дураках оставить...

Надо попробовать запустить версию, что «... слух был, я что-то слышал, что спецслужбы иностранные готовят какую-то операцию для нового Закона подобного тому, как по Магницкому. Я не мог и думать, что выйдут на меня, а сейчас понял, что это меня они на эту роль выбрали и пригласили для этого... Специальную операцию подготовили, чтобы опорочить нашу страну, нашу власть и Президента, где я известен, как самый честный и... и, наверно, наши спецслужбы их прошляпили и... и почему прошляпили?! Или специально прошляпили? Чтобы с работы меня снять и кого-то своего поставить? Проверять их... и тд, и тп. и дорабатывать, и дорабатывать мою версию буду...

А дальше? А дальше, лежишь на нарах и думаешь, думаешь, думаешь... Там мысли всегда хорошие и чистые, свежие мысли одна за другой приходят в голову, потому что явно представляешь себе неизбежное, а жить хочется и поневоле просишь, чтобы хорошо теперь охраняли, потому что предан Родине, а то те, как тогда того, невиновного, и всё - а я ведь еще и не жил, и обещаю, что больше не буду...".

Зарекаться, будто б зря, но всё же, посоветую другим Губернаторам: зарекитесь брать! Потому что не совсем правда то, что «от сумы и от тюрьмы не зарекайся» - я тому человеку, в той камере тогда, из уваженья к нему пообещал, что больше красть не буду и с тех пор только я и не сидел в тюрьме, а все мои друзья там перебывали, а некоторые и жизнь там  свою закончили, так и не разбогатев...

Иван Атарин.