Прыжок над Великой стеной

                9

    Крытый экипаж с занавешенными окошками, вместо колёс которому служили четыре довольно выносливых носильщика, что говорило о некоем проявлении роскоши, ибо в большинстве своём имелись в наличии экипажа два носильщика, крепко держащих четыре выступающие ручки, был не столь приметен на оживлённой улице. Сколько таких? Свернув от основной улицы, ведущей своё начало от рыночной башни в переулок, носильщики свернули уже в другой переулок, а затем и пошли всякие разные переходы, до того узкие, что приходилось протискиваться сквозь некоторые из них. Проводник по этим лабиринтам, где и чёрт ногу сломит, продолжал свой неторопливый бег. Но ведь и носильщики, такие рикши, не отставали от него. Но вот, наконец, добежали. Видать, она и была та самая старая пагода с внутренним квадратным двориком, что всегда имел опрятный вид.
    Во внешних стенах не было окон. «Это и к лучшему. Зачем лишние глаза».  –  подумал он, который ни за что не хотел бы лишнего свидетельства своего присутствия в таких местах, далеко не подобающих его рангу. Кажется, это подворье – типичный сыхэюань с одним выходом вполне надёжно в самом смысле истинного инкогнито. Заштатная рядовая пагода, крыша которой покрыта, весьма, серой черепицей, и есть олицетворение этого смысла.

    Расплатившись с проводником, он отпустил его, надеясь, что носильщики запомнили дорогу и выведут как-нибудь его обратно из этого лабиринта всяких переулков, закоулков Яньцзиня. Во дворе его встречал мужчина примерно средних лет немного убогий на вид, но весьма услужливый, если судить по повадкам его.
  - Надеюсь, доложили ему о моём визите? – спросил он тихо, оглядываясь немного, будто у стен имелись глаза и уши.
  - Он знает, – коротко ответил встречающий, жестом предлагая войти внутрь.
    Пройдя в комнаты с, весьма, скромной обстановкой он присел на низкий стульчик, предложенный ему. Оставалось ждать.
   «Он слепой, но истинный провидец», – говорили ему про него.

    Наконец, в комнату вошли трое. Двое из них за руки подводили того, к кому он и нанёс столь тайный визит. Усадив его напротив, те двое не поспешили удалиться, так и оставаясь за его спиной. Ну, что ж, их присутствие не так уж и раздражает его. Всех их сейчас объединяет таинственная аура над встречей, которую же он сам и облёк в тайну от всех, но прежде от тех, кто причастен к власти потому, как и он из власти, ибо высшей миссией визита и является радение за благополучие государства, которому он служит бескорыстно и верно.

    Тот, к кому он явился, сидел перед ним, прикрыв веки, но те двое, стоящих за его спиной, проявили на слишком уж участливых лицах некое подобие улыбки, нет, скорее, усмешки, что и не скрылось от его бдительного взгляда по долгу службы. Похоже, над присутствующей аурой обратился некий зловещий оттенок. Ну. Что ж, пусть будет так. Он сам напросился на эту встречу.
    Тот, к которому он нанёс визит, наконец, соизволил открыть глаза, что прикрылись веками, как тяжёлой занавесью. Но лучше бы не делал так. Мерзкий холодок прокатился по спине, вносящий липкий холодок. Ехидные усмешки чиркнули огнём зловещим в глазах у тех, стоящих за спиной. Но что мог выражать взгляд того, к кому он и пришёл? А они выражали, ещё как выражали не естественную не гармоничность мира сего. Вздымали на вершину самое, что ни на есть, уродство, торжествующее природное уродство, от которого и скрутит изнутри, и придёт во сне истинным кошмаром.      

    Вот такова была реакция его, что и бывает у каждого, и потому ехидные усмешки наложили зловещую тень на лица этих двоих, стоящих за спиной. Они знали, и видели не раз такую реакцию, одну единственную в таком роде. А что больше могут вызвать глаза слепца, что ярко белые белки навыкате, как мерзкое сияние, где зрачки и отсутствуют начисто? 
  - Министр пограничных дел Чен-сян пожаловал увидеть истину за изгибом будущего? – спрашивал голосом, достойным мрачной обстановки, невозмутимый слепец, этот оракул – обладатель другого взгляда.
  - Да, мне важна истина будущего, – отвечал Чен-сян, немного оправившись от давящего впечатления.
  - Истина касается тебя?
  - Нет, скорее государства.
  - Ох, хо-хо. Как же я забыл, что нанёс мне визит сам министр пограничных дел, – засмеялся голос замогильно, тогда как лицо с таким взглядом устрашающего уродства оставалось неподвижно каменным, открыто придавая мерзкому смеху присутствие неких зловещих сил. – Вот уж заботятся денно и нощно чиновники о благе государства, тогда как многие подданные императора вечно влачат саму нищету. Ну, да ладно. Что нам до них. Нам в этот миг важнее государство. Спрашивай. 
- Что государство… – промямлил, было, Чен-сян немного с уязвлённым достоинством, но набравшись духу, сказал немного в другом ключе, не меняя суть. – Что ожидает людей, живущих на территории Цзинь, что ожидает столицу Цзинь, что ожидает меня, что ожидает тебя? – немного распалился Чен-сян и уставился нагло в невидящие глаза, мол, раз ты видишь по-другому, то покажи уж на самом деле.
- Тебе приснился сон и потому ты явился ко мне... – говорил предсказатель, чуть сменив тон.
  - И я могу сказать то же самое. Приснился сон, прибежал ко мне, – уж в этом тоне Чен-сян не проявил никакого уважения.
  - Тот человек с северо-запада… – начал было этот оракул лабиринтов тихо, даже вкрадчиво, где и нет подавно никаким подобиям усмешек, скорее, что-то похожее на тревожность, но умолк на время.

    Одно лишь такое упоминание свело на нет забушевавшие, было, эмоции министра. Истинный провидец перед ним! Но вот то, что стало происходить дальше с этим прорицателем судеб людских и не только, заставило его содрогнуться в трепетном уважении.
    Белки отсутствующих зрачков меняли свою сущность, меняя ужасную яркость уродливой белизны на блеклость, задумчивую блеклость, меняя даже суть пространства, в котором властвует одна лишь сосредоточенность. Другое озарение.  Потому и затих в душе министр пограничных дел, ведомый тревожным ожиданием. Так и проходило время в гнетущей тишине, но наконец, оракул прервал молчание:
  - Я не вижу, как все, простых вещей, я не вижу свет этой лампады, я не вижу дверь, я не вижу тебя. Из внутренних сущностей твоих возникает и витает над тобой вопрос – что же вижу я. Я вижу образы, образы будущего, ибо раскрыта передо мной завеса самой таинственности, под которой подразумеваем ожидающую предопределённость. Ты хочешь, прикрывшись интересом государства, заглянуть в глубины собственной судьбы, сокрытые тайной, сокрытые за стеной недоступности истинного могущества, что и есть время. Не каждому дано продвинуться разумом, войти самой сущностью в мир более просторный и потому богатый, чем вот эта реальность обыкновенного бытия. Мой разум в данный миг шагает по другой долине, читая книгу Хаоса. Всё, что окружает нас, было сотворено, рождено из хаоса. И потому, находясь во власти хаоса, мне и видится предопределённость, сокрытая барьером времени. Я вглядываюсь в Хаос.

    Застыли тени в зловещем свете лампады. Не шелохнутся в гнетущей тишине, сквозь которую ушли слова с загадочным шлейфом. Может, застыло и само время, как свидетельство редчайшего действа, творящегося под сводом необыкновенности.
  - Что видишь ты? – спросил, наконец, Чен-сян, видя в этом слепце, что ни на есть, самого зрячего из всех.
  - Обречённость империи. Обречённость этого города. Смерть витает над этой землёй. Но ведь и вызвали сами… – и замолчал оракул, в словах которого и открылся неведомо неотвратимый рок.
    У двери слова провидца заставили обернуться его:
  - В твоей судьбе предопределённость встречи с этим человеком. 

* * *

       Миновав лабиринты Яньцзиня, убогие окраины столицы, сиротливо примкнувших к центральной части, экипаж, то бишь носильщики, наконец-то вывернули на основную улицу, ведущую к рыночной башне. Предзакатным днём ощущалось оживление, большой оживление, нежели в тех местах, где он только что побывал. По большей части служащие возвращались домой, дабы на утро вернуться опять к делам государственных важностей, к делам империи, участь которой он вдруг посчитал предрешённой. «Уж слишком много вас развелось. Лучше бы пополнили войска императора. Бездарного императора, расплодившего всяких продажных чиновников», – зло подумал он. Не знал он значения того, что случилось с ним вдруг, будто охватило какое-то озарение, мрачное озарение, но увидел он другую картину перед собой. Что-то заложенное далеко изнутри, будто выждало своего часа и проявилось то ли галлюцинацией, то ли провидением. Быть может, все эти страхи недавних дней или вот эта неожиданная злость, или вот эта встреча с оракулом из лабиринтов и явились неким толчком к пробуждению неведомых возможностей. Он увидел ясно предопределённую участь этих людей. Неотвратимая смерть – как грозно нависший рок. Пожарище и груды тел. И смрад. И ворон стаи. Неужели та самая предопределённость? Чёрное дно глубокой впадины. Чёрный зигзаг реки-времени.
    Пекин пережил и такие времена.

    Он постарается, изо всех сил постарается предотвратить встречу с этим человеком. Надо убедить императора провести очередной рейд в северо-западные степи. На этот раз экспедицию небывалую по своей жестокости.
  «Смерть витает над этой землёй. Но ведь и вызвали сами…» – зловещим отзвуком раздались те самые слова оракула, как напоминание о том, что и вызвали грядущую бурю сами же чжурчжени. И надо было с незапамятных времён, будучи сами кочевниками, совершать набеги в северо-западные степи? И надо было, будучи империей, посылать войска, даже через каждые три года, уничтожать племена степей лишь ради того, чтобы приуменьшить их, дабы этим и обезопасить империю Цзинь. И надо было казнить их предков, вождей племён да ханов, пригвоздив к деревянному ослу, дабы устрашить эти племена северо-западных степей? И вот оно возмездие, о котором и не подозревает бездарный император, как и всё нынешнее государство с его продажными чиновниками. Что-то не зря этот вертлявый принц Вень-ян якшался с этим смотрителем каравана дани. Чересчур уж хитёр да умён тот степняк. Он постарается…

* * *    

    Дано ли щепке удержаться против мощного течения, против цунами мирового масштаба?

                11   
 ...

***             

    Прекрасные долины, где растёт всё возможное в изобилии, где выращивается всё угодное в изобилии, раскинулись во множестве своём на берегах великих рек Янцзы и Хуанхэ. С незапамятных времён, когда и не существовали солнечные и лунные календари различных народов, различных цивилизаций почвы исконных плодородий облагорожены были созиданием рукотворным истинных тружеников на земле. Яблоневые сады, как и рисовые поля, как и плантации белого хлопка можно ставить в один ряд с изготовлением фарфора, приобретением компаса, изобретением пороха, а потому и зарождением россыпей всевозможных феерических цветов огней салютов, фейерверков, как украшений всевозможных праздников, что есть и будут у всех народов во все времена. Вот такая земля, богатая залитым солнцем и обильным дождём, где зимы мягкие, а южнее и вовсе их нет, подвергалась часто нападению соседей с севера. И решено было оградиться от них не силой военного искусства, хотя и этого хватало, но больше в различных трактатах, нежели в свирепости боя, естественной каменной стеной невиданного, неслыханного рукотворного создания, что и видна она до сих пор единственной рукотворностью за синевой Вечного Неба.
    Оградила ли она навсегда от всяких напастей, идущих с севера? Бывало, и перелезали, перешагивали через неё вот эти самые соседи с севера. Но, наконец, преодолели, кажется, навсегда чуть больше столетия назад воинственные кочевники чжурчжени из лесов, степей маньчжурских, образовав на северных территориях на юг от стены империю династии Цзинь. Преодолели, но так прельстились и красотой, и плодородием земель, что и отказались от жизни предков, уподобившись завоёванным народам. Но укрепили стену, и потому она, как щит всем берегам великих рек Янцзы и Хуанхэ.

* * *   

    Вот так и шли через долины двое, один из которых поводырь, другой слепец. Поводырь спрашивал у встречных китайцев: «Как выйти через ущелье на дорогу, ведущую в Йенпин?» Поводырь спрашивал у встречных чжурчженей : «Как выйти через ущелье на дорогу, ведущую в Яньцзин?»
    Однажды на дороге им и повстречалась группа всадников. То были солдаты императорской армии. И спросил насмешливо офицер:
  - Неужели такой молодой, а слепец?
  - Он с рождения такой… – тоном покорности отвечал поводырь.
  - Ну, посмотрим, какой такой с рождения, – продолжил офицер в том же духе.
    Вынул саблю, примерился, взмахнул. Будто молния. Ещё немного, и был бы отрублен нос. Филигранная точность. Вот так мастерство. Изумился поводырь.
  - И впрямь слепой, – удостоверился офицер без всякой насмешки, снаряжая саблю обратно. – Вот за той скалой дорога. Больше не останавливайте нас. Своих дел хватает. Прочь с глаз моих.
    Изумился поводырь не мастерству офицера. Таковых хватает в армии. Другому. Не вздрогнули веки, не шелохнулся мускул. Но озарился взгляд смыслом совсем другого значения. Где ты молодость задорная, где ты весёлость духа? Вот оно – окно  души, окно мозга.
    Элбэг увидел, Элбэг запомнил.

 * * *   

   «Разведывательные действия применялись монголами повсеместно. Задолго до начала походов разведчики до мельчайших подробностей изучали местность, вооружение, организацию, тактику и настроение армии неприятеля. Все эти разведданные давали монголам неоспоримое преимущество перед противником, который порой знал о себе гораздо меньше, чем следовало бы. Разведывательная сеть монголов раскинулась буквально по всему миру. Шпионы обычно действовали под личиной купцов и торговцев». – историк Дмитрий Чулов.

  «Следует обратить внимание на то широкое применение, которое получала у монголов в области военного дела тайная разведка, посредством которой задолго до открытия враждебных действий изучаются до мельчайших подробностей местность и средства будущего театра войны, вооружение, тактика, настроение неприятельской армии и так далее. Эта предварительная разведка вероятных противников, которая в Европе стала систематически применяться лишь в новейшие исторические времена в связи с учреждением в армиях специального корпуса генерального штаба, Чингис-ханом была поставлена на необычайную высоту… . В результате такой постановки разведывательной службы, например, в войну против государства Цзинь монгольские вожди нередко проявляли лучшие знания местных географических условий, чем их противники, действовавшие в своей собственной стране. Такая осведомлённость являлась для монголов крупным шансом на успех. Точно так же во время среднеевропейского похода Батыя монголы изумляли поляков, немцев и венгров своим знакомством с европейскими условиями, в то время как в европейских войсках о монголах не имели почти никакого представления», – доктор Эренжен Хара-Даван. 

                12    

 ...   

   «Добродетели, которые он ценил и поощрял, были: верность, преданность и стойкость; пороки, которые особенно преследовал у своих подчинённых: измена, предательство и трусость. По этим признакам Чингис-хан и делил людей на две категории. Для одного типа людей их материальное благополучие и безопасность выше их личного достоинства и чести; поэтому они способны на трусость и измену. Такой человек подчиняется своему начальнику из-за его силы и мощи, посредством которых он может лишить его благополучия и жизни: поэтому он трепещет перед его силой. Он подчинён своему господину в порядке страха, то есть, он в сущности раб своего страха. Изменяя своему господину или предавая его, человек такого типа думает избавиться от источника страха. Это – низменные, рабские, подлые натуры, и Чингис-хан беспощадно уничтожал их на своём завоевательном пути, например, в тех случаях, когда они являлись к нему, предав своего господина – врага Чингис-хана – в надежде получить за него награду. Наоборот, после одержанных побед он осыпал наградами и приближал к себе тех, кто оставался верен своему бывшему властелину, хотя бы эта верность была им невыгодна и опасна Чингис-хану и его войскам.
    Вот эти ценимые Чингисом люди ставят свою честь и достоинство выше своей безопасности и материального благополучия. Они боятся не человека, могущего отнять у них жизнь и жизненные блага, они боятся совершить поступок, который может обесчестить их или умалить их достоинство, не в глазах людей, а в своих собственных. В их сознании живёт постоянно моральный кодекс, они им дорожат более всего, относясь к нему религиозно, так как такие люди в то же время религиозны, понимая мир как установленный божественной волей порядок, в котором всё имеет своё определённое место, связанное с долгом и обязанностью. Человек подобного психологического типа повинуется своему начальнику не как лицу, а как части известной божественно установленной иерархической лестницы, как ставленнику более высоко стоящего начальника, который, в свою очередь, повинуется поставленному над ним высшему начальнику и так далее до Чингис-хана, который правит народом по велению Вечно Синего Неба». Князь, лингвист, философ Трубецкой Н. С. под псевдонимом И. Р. Наследие Чингис-хана. Берлин.1925.

   «Вот на такой иерархической лестнице, с людьми такого психологического типа в качестве начальников и строил всю империю Чингис-хан, который, будучи сам типичным монголом и человеком этого типа, искал и черпал таких же людей среди кочевых народов. Кочевые народы, то есть монголы, давали больше второго типа людей, так как они были религиозны оседлых; в силу кочевого быта они не накапливали движимое имущество, а потому и не впадали в соблазн из-за страха потери его кривить совесть, изменять.
    Чингис-хана в оседлых народах отталкивала алчная приверженность к материальному богатству, не всегда честно приобретённому, высокомерное, оскорбительное обращение с низшими и униженное пресмыкание перед высшими. В их политической жизни он видел карьеризм, предательство и измену». Эренжен Хара-Даван. Чингисхан. Как полководец и его наследие. 

    Бурлящий котёл степей над пассионарным огнём кипел, и пар исходил от него, чтобы выплеснуться…

 «Из сказанного было бы, однако, ошибочно выводить такое заключение, что относясь с пренебрежением к типу людей, испорченных цивилизацией, он из-за этого презирал цивилизацию саму по себе…
   Напротив, одной из важнейших политических задач, которые поставил себе великий монгольский завоеватель, было именно создание из всей азиатской державы посредницы между цивилизациями Востока и Запада, с тем, чтобы подвластные ему народы могли воспользоваться благами той и другой, а особенно плодами материалистической культуры цивилизованных народов, которую он невысоко ценил вообще, кроме техники. Можно даже сказать, что подобно тому, как Чингисхан разделял людей на два психологических типа, он и народы делил на две категории: на служащих делу цивилизации и на таких, которые являются исключительно хищниками, то есть, мешающими мирным международным сношениям. Такие разбойничьи народы он считал своими врагами, в отношении к первым же он, по выражению подполковника Рзнка, проявлял бесспорно благородные возвышенные чувства». Эренжен Хара-Даван.

  «У этого гениального дикаря бросались в глаза естественное величие духа, благородное обращение, рыцарство поступков, что приводило в изумление даже китайцев. Он был в душе аристократом и царём». Подполковник Рэнк.

  «Сам до конца жизни не знавший ни одного языка, кроме монгольского, он принимал меры к тому, чтобы его преемники не находились в зависимости от иноземных чиновников; с этой целью он позаботился дать образование своим сыновьям и вообще юному поколению монгольской знати». Профессор Бартольд В. 

  «Всякий мальчик, родящийся в Баргуджи-Тукуме, на Ононе и Керулэне, будет умён, мужествен и богатырь, без руководства, наставления и опыта будет знающ и сметлив, всякая девушка, родящаяся там, будет и без причёсывания и украшений прекрасна и красавица», – изречение №25 из общего свода изречений Чингисхана «Билик» в переводе заслуженного профессора Петербургского университета, востоковеда, монголиста, тайного советника Березина И. Н.

    Не в этом ли была мечта, пронесённая через всю жизнь, от тех лет, когда и бедствовал, съедая коренья трав, от тех лет, когда пришлось и поносить колодку раба на шее…? Мечта рождённого гения!
     А тем временем бурлящий котёл степей над пассионарным огнём кипел, и пар исходил от него, чтобы выплеснуться…
    Через пять лет в год овцы, в году 1211 по григорианскому календарю потянулись людские массы в ту сторону, в сторону реки Керулен. Но то можно ли было назвать просто людскими массами, что и было так в год тигра, когда со всех степей собирались знатные представители племён на Великий Курултай в урочище Делюн-Болдок, в клочковатую местность на правом берегу Онона, что и положил тогда начало повороту, коренному повороту мировой истории. Всё же другое время, и не уместно было бы сказать, что потянулись людские массы на берега Керулена. То стягивались войска трёх крыльев первого монгольского государства, пока и не империи всемирного порядка, но единого, как никогда, во всех просторах степей, да и лесов северных территорий. Стягивались туда, чтобы и начать то, к чему и готовились изо дня в день, дабы удивить потом военных экспертов, специалистов всего мира во все времена. Но разве были об этом думы?

    Возле юрты стояли сыновья его – Джучи, Чагадай, Угэдэй, Толуй, рождённые от первой жены Бортэ, от которых и продолжится род чингисидов на большей территории света.
    Возле юрты стояли они – Богурчи, Наян, Мухали, Джэлме, Чилаун, Хубилай, Субудай, Джэбе и остальные, которым и дал право командовать от разума своего, по зову сердца своего. 
    Встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся и подозвал одного из всех. Им оказался Богурчи.
  - Помнишь, когда-то нас было двое, – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого восседали они ещё совсем подростками, отбившими несколько лошадей от взрослых вооружённых конокрадов. – Скажи мне, сколько нас сегодня? – спросил уже тихо, но услышали это все в звенящей тишине.
 - Девять туменов и ещё половина одного ждут на берегах Керулена одного твоего слова. Вот столько нас сегодня, – отвечал также тихо Богурчи, но услышали это все в звенящей тишине.
  - Я вхожу, мой друг.
  - Иди, наш повелитель.
    Встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся, и подозвал ещё одного из всех. Им оказался Джэлме.
  - Я выжил в ту ночь, когда сразила меня стрела говорящего на одном языке. Ты тогда напоил меня кумысом, – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого они восседали уже воинами, собиравшими воедино степи, и говорил тихо, но услышали это все в звенящей тишине.
  - Не сразит тебя стрела, и не придётся потому доставать кумыс для тебя, а тот, говорящий на одном языке, стал твоим наконечником копья Джэбе, твоим верным воином, как и все девять туменов и ещё половина одного, – отвечал также тихо Джэлме, но услышали это все.
  - Я вхожу, мой друг.
  - Иди наш повелитель.
    Сошла улыбка, наполнив решимостью всю непоколебимую суть.
    Он сделал первый шаг, положив начало.

    Просторная юрта наполнена была благовониями, сопутствуя молитвам, обращённых Вечному Синему Небу. О, полевой цветок степей Ая-ганга! О, душистая трава степей Алтаргана! Откуда знать, что запахи их, как мысленный взор родной земли, будут рядом с ним в далёких сторонах, где и восходит солнце на востоке от Великой стены, где и заходит солнце за морем Каспия.
    Запахи дали открыться тому, что в тяжкие годы старался забыть или же спрятать в самых отдалённых глубинах души то самое светлое, чем и дорожил всегда. То было то дальнее детство, когда и был жив отец. И тот самый багряный закат ослепляющего красного солнца над горизонтом бескрайней степи, над изумрудами высоких трав воспламенил память того дня, того вечера, когда отец и указал на юго-восток.

  «Отец, отец – мой славный родитель, не увидевший роста своих сыновей, своей дочери. Отец, отец – мой славный родитель, видишь ли ты меня с просторов Вечного Синего Неба, первенца старшего своего? Отец, отец – мой славный родитель, как могли я и мать моя Оэлун, славная жена твоя, старались не уронить знамя твоего рода, знамя твоего духа. Мы выдержали, мы выжили, мы поднялись, мы встали, мы взлетели подобно степным орлам. Другое время. Другой сын, ставший отныне Чингисханом. Я прекратил все войны степей, все раздоры говорящих на одном языке, которые так искусно раздувал коварный властитель Алтан-хан империи Цзинь или же сами уподоблялись разбойничьим ордам, наживающихся на бедах таких же говорящих на одном языке. Стая волков всегда едина в охоте. Но не таковыми были люди степей, не таковыми. Чужая воля, чужая хитрость необузданно скакали по берегам наших рек. То было так. Но другое время несут течения наших рек, другое время. Я привёл все народы степей и лесных краёв под единое девятиножное белокошное знамя под покровительством Вечного Синего Неба. И сегодня девять туменов моих и ещё половина одного стоят у берегов Керулена, чтобы по слову моему от завета Вечного Синего Неба пойти за мной и отомстить за смерть наших славных предков…»

    Неведомо затаённая суть вздымалась от запахов трав родной степи. Одну память сменила другая. «Говорят, при рождении у этого первенца Есуге на ладони был твёрдый сгусток крови. Это знак от Вечного Синего Неба», – тот голос был незнаком ему.
    Устреми ту силу взгляда, от которого когда-то встрепенулся всей дрожью конь Таргутай-Кирилтуха и чуть не скинул надменного седока. Неужели взором исторг тогда змеиный мир, холодный мир, от которого цепенеют мыши. Так пусть же устремит он змеиный хищный глаз на юго-восток на всю империю врага, от которого и оцепенеет она подобно мыши. Жестоким разумом на жестокость.
    Плавно реющий полёт орла, небесного хана посреди взлетевших от просторов степей. Взгляни в низины, узри ползучее движение. Начни. Твоя охота. Нет слабее, беспомощнее той жертвы, на которую, подобно молнии, обрушится его орлиный взор. Устремись в низину, подобно камню, в одном желании растерзать. Твоя охота – истинный хан небес!
    Лишь шёпот определённых фраз-заклинаний, шёпот молитвенной сути: «Тишина будь спутницей моих устремлений в просторы Вечного Синего Неба.
   Откройся моему разуму, как и сердцу, неведомость морей времени, откройся моему разуму, как и сердцу, неведомость морей познания.
    О, Вечное Синее Небо, дай мне сил во имя исполнения заветов предков, за которых и пойду я мстить…
    О, Вечное Синее Небо, дай мне сил, поднять на высоту достоинство и честь моей земли, на которую и смотрят с надменных вершин те самые, которых мои предки смиренно и подобострастно звали Алтан-ханом.
    О, Вечное Синее Небо, дай сил моему народу занять достойное место под солнцем, что в священных просторах твоих восходящий на востоке, заходящий на западе…»
    Ая-ганга – полевой цветок степей, источающий благословенный запах.
    Алтаргана – душистая трава степей, источающая благословенный запах.
    Суть разума, суть духа – одновременность.
    Он шёл по дивному полю дивных цветов. Поле, безмерное поле, вместилище вечных радостей, успокоений. Ветер обдувал тихо, но был ли это ветер в неведомой сути неведомых просторов. Другие переливы чужих горизонтов чужих небес. Иное поле иных событий.
    На каком берегу, какой реки?
    Суждено ли познать, хоть краем, суть гармоний неведомо высших истин?
    Там, впереди, отдалённо впереди кто-то стоял, будто ждал.
  «Ты стал старше меня в просторах степей…»
  «Как ты молод…»
    Остаться, навсегда остаться в этом поле…, не твоё время, не твоё…, не настало.  Он указал, и он вернётся в суетный мир. Там его предопределённость, там его предназначение.
 
* * *   

    То был отец.

                13
 
    Берега Керулена стали той стартовой площадкой, откуда и пронёсся поток, повернувший колесо мировой истории.

  «Моральная подготовка к походу на Золотое царство заключается в том, что Чингис-хан старается придать ему в глазах монголов религиозный характер: «Вечно Синее Небо поведёт его войска мстить за прежние, причинённые монголам обиды» – говорил он. Перед выступлением в поход Чингис-хан уединился в своей кибитке, вознося молитвы о даровании победы. «Предтечный Творец, – молил он, – я вооружился для отомщения крови моих дядей…, которых императоры цзиньцев умертвили бесчестным образом. Если ты одобряешь моё предприятие, пошли свыше Твою помощь, чтобы люди, добрые и злые духи соединились для одоления моих врагов».  Военный историк и географ, генерал-лейтенант Иванин М. И. 

  «…военная машина, созданная Чингисханом, обрушилась на Северный Китай. Для монголов поход против тамошней чжурчженьской династии Цзинь явился священным актом возмездия, как когда-то вторжение греко-македонской армии в Персию. Владыка кочевников должен был отомстить за позорную казнь своего деда Амбагай-хана. Три дня и три ночи он в одиночестве молился в своей юрте, а вокруг стояла в нервном ожидании толпа воинов. Затем владыка вышел и объявил, что Небо дарует Победу». – историк Григорий Козлов.

  «Окружавшие кибитку народ и войска всё это время взывали «Тенгри! Тенгри! (Небо). На четвёртый день Чингисхан вышел и объявил, что Небо дарует победу.
    Весною 1211 года монгольская рать выступает в поход со своего сборного пункта у реки Керулэн; до Великой Китайской стены ей предстояло пройти путь длиною около 750 вёрст, на значительной части своего протяжения  пролегающий через восточную часть пустыни Гоби, которая, впрочем, в это время года не лишена воды и подножного корма. Для продовольствия за армией гнались многочисленные стада».  – доктор Эренжен Хара-Даван.
   
    Продолжение следует...

    Московским интернет-издательством "Сканбук" (раздел худ. литература) издана первая книга из трилогии о Чингисхане "Прыжок над Великой стеной".