В космосе нам не место

   Отец был немногословен. Как-то раз он напился так сильно, что заговорил. Невозможно было понять, что он себе бормотал, это была одна и та же фраза. Часа в четыре утра, когда все спали, он с трудом поднял со стола лицо и подошёл к мойке. Воды в кране не было, в чайнике тоже оказалось пусто. Тогда он прошаркал, шатаясь, к балкону и там, постояв, повторил своё загадочное заклинание более внятно, хоть и совершенно безжизненным голосом. Окно было открыто, поэтому я услышал. Это так удивило меня, что я, уже не скрываясь, стал смотреть, что же он делает. Отец просто стоял, но в ту же секунду, как я привстал, он с неожиданным проворством забрался на перила и оттолкнулся.
    До сих пор остаётся для меня загадкой, как же умудрился он в падении с третьего этажа добиться паралича нижних конечностей. Когда мы перевезли его домой, он стал ещё менее разговорчив. Мать всё старалась показать ему, что для нас он остался тем же, и отчасти это было так. На второй день его возвращения она устроила семейный обед. Отец не ел и не говорил, только посматривал изредка на видимый ему край зеркала, где должен был отражаться. Мать старалась вовлечь нас в разговор, но её волнение только сильнее вжимало нас в стулья. С какой-то насмешкой оглядывал он из своего кресла наши с братом испуганные лица. Через несколько минут он оттолкнулся руками от подлокотников и упал лицом книзу, ударившись при этом о стол. Когда мы с братом поднимали его, он смотрел на нас с такой ненавистью, какой я до сих пор не встретил. Я смотрел на его каштановые усы – в них были какие-то крошки. Он рявкнул на причитающую мать.
    Мы укладывали его, мать, кажется, звонила доктору – я слышал её голос. Выгнав брата из комнаты и велев прикрыть дверь, я смотрел на своего родителя. В обрамлении мешковатых штанов, в линялой майке наизнанку, в одном носке, с густыми курчавыми волосами, с грязью щетины и отметинами пристрастия к бутылке на волевом когда-то лице, лежало тело. Я вернул ему его странную фразу и вышел.
    Ночью он выпрыгнул ещё раз.