2. Эликсир от воспаления крови

Джиакомо сильно продрог в пути под ливнем. В таверне под Лангедоком, где он навещает родственника, епископа Жана де Маргона для секретной беседы, он останавливается под ливневым дождем и слегает в лихорадке. Неожиданно в его комнате появляется новый жилец. Юрген оказывает ему услугу - лечит его снадобьем без вкуса и запаха.


ЭЛИКСИР ОТ ВОСПАЛЕНИЯ КРОВИ

Лангедок было небольшое княжество Россильона, известное лишь тем, что его епископом значился духовник Марии Медичи. Однако одно это делало его лакомым куском на черном рынке торговли и недвижимости, что несомненно привлекло и де Гизов. Джиакомо состоял в дружбе с епископом, и привилегии, которыми одаривали того дружба с Гизами, делало его дом первым среди модных домов Европы, что позволяло ему рекомендовать королеве самые изысканные редкости, которые были доступны со всех континентов: шелк, драгоценности, холсты и живописцы, уникальные изделия мастеров. Таким образом его горячая искренняя привязанность к Джиакомо была пропорциональна той выгоде, которую он извлекал из дружбы.
Старая служанка ни в коей мере не могла удовлетворить в путешествии потребности Джиакомо, как и его слуга Вадинар и Бист Бурбон. Для этих целей было принято брать с собой девушку, но это было не в правилах дядюшки Алонзо, а племянник старался во всем следовать его слову. Все, о чем мечтал сейчас Анри, это прекрасная постель, причем понятие "прекрасная" включало в себя и её случайную обитательницу. Но увы, ничего даже близкого к тому ложу, что готовила для него милая Луиза, не было сейчас возможно. Множество шелковых одеял поверх самых нежных перин и ворох шелковых подушек под занавесью из газа ждали его только дома, в Венеции. Его могла бы примирить постель в епископском дворце, но проливной дождь и шквальный ветер заставили опять остановиться в трактире. Джиакомо без ужина поднялся сразу наверх, и кинулся на расстеленную для него постель. Она оказалась вполне сносной - белые льняные простыни покрывали теплые шерстяные пледы, в изголовье, скрытом бархатными шторами раскинулось множество подушек, а перина была мягкая и нежная. Диванная обивка была дорогая и новая, уютно горел камин, и комнату наполняли милые вещицы из ценного дерева. Джиакомо отдыхал, пока подавали горячую ванну, и уже спустя полчаса приготовился ко сну с томиком Овидия в руке. Он было задремал, но сон бы нездоровым, и около полуночи он проснулся, ощущая сильный жар. Он немедленно позвал Вадинара, слуга и Бист спали в каморке рядом с его комнатой. Вадинар явился, обеспокоенно осмотрел хозяина и тут же снова вышел. Вернулся он спустя минуту со снадобьем из плодов дикого тамаринда.
- Боюсь, у нас нет ничего другого, - сокрушенно констатировал он.
- Позови лекаря, - ответил Джиакомо. - Я не способен переварить сейчас твою индийскую медицину.
Вадинар быстро удалился, и Джиакомо остался один, считая медленно текущие минуты. Жар распространялся по всему телу, жгло даже глаза, виски и затылок мучила пульсирующая боль и все тело ломило.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел незнакомец. Он был хорошо сложен и довольно высок. Хотя его почти скрывал длинный плащ и широкополая шляпа, Джиакомо разглядел замечательную вышивку на его камзоле и драгоценный золотой эфес тонкой изящной ковки. Все от перчаток до сапог было в незнакомце высокого вкуса и достоинства. 
- Простите, я кажется ошибся, мне сказали, что наверху есть свободные апартаменты, - проговорил он по-итальянски.
- Пожалуйста, проходите, здесь достаточно вместительный диван, вы можете устроиться на нем, - ответил Джиакомо, переходя на то же язык.
Незнакомец снял шляпу, и Казанова с удивлением увидел завязанные за шеей в узел светлые волнистые волосы. 
- Я думал, вы итальянец, - продолжил Джиакомо на английском внимательнее вглядываясь в незнакомца, - а вы англичанин, как и я.
Тот постарался улыбнуться.
- Многие так думают.
- А... это цвет глаз...
У Джиакомо закружилась голова, и он со стоном опустился на подушки.
- Вы больны? И кажется это острая лихорадка.
- Мой слуга сейчас приведет лекаря.
И действительно, дверь раскрылась и появились Вадинар и доктор со своим саквояжем. Внимание Джиакомо полностью переключилось на них. Доктор быстро осмотрел его, и сделал вывод, что "у господина, слава Богу, не чума", кажется, его волновало только это. Он достал из саквояжа снадобье, велел принимать его каждые два часа. Это был обычный липовый отвар с медом.
Между тем незнакомец при помощи горничной устроился на диване и, распаковывая свои вещи, наблюдал за действиями доктора. Когда лекарь, приняв от Вадинара свой гонорар быстро исчез, он в халате подошел к постели Джиакомо.
- Я вижу, что это лекарство слабо помогает вам. Если вы доверяете мне, - он властно сжал на запястье Джиакомо венозный ток, и в ладонь стали отдавать сильные и быстрые удары. - Воспаление крови, - спустя несколько мгновений заявил он. Я всегда вожу с собой свое собственное средство. Вам необходимо его принять. Он протянул флакон с прозрачной жидкостью. Джиакомо сделал несколько глотков. На вкус это была обычная вода. Заметив его растерянный взгляд, приезжий улыбнулся.
- Не верите? Хотите пари, что завтра к утру вы будете совершенно здоровы?
- В таком случае просите, что хотите, я хочу завтра же выехать в Венецию, где меня дожидаются дядя и сестра.
- Я тоже еду в Венецию. Метаморфозы? Гость взял с постели Джиакомо книгу. Хотите, пока лекарство действует, я почитаю вам?
Джиакомо кивнул, и его собеседник расположился рядом полусидя. Он запрокинул голову на спинку кровати и закрыл глаза.
...Жил на картийских брегах, посвященный тамошним нимфам,
Ростом огромный олень; широко разветвляясь рогами,
Голову сам он себе глубокой окутывал тенью.
Златом сияли рога. К плечам опускалось, свисая
С шеи точеной его, ожерелье камней самоцветных.
А надо лбом его шар колебался серебряный, тонким
Был он привязан. Сверкали в ушах у оленя
Около впадин висков медяные парные серьги.
Страха не зная, олень, от обычной свободен боязни,
Часто, ничуть не дичась, и в дома заходил, и для ласки
Шею свою подставлял без отказа руке незнакомой.
Боле, однако, всего, о прекраснейший в племени Кеи,
Был он любезен тебе, Кипарис. Водил ты оленя
На молодые луга и к прозрачной источника влаге.
То оплетал ты цветами рога у животного или,
Всадником на спину сев, туда и сюда направляя
Нежные зверя уста пурпурной уздой, забавлялся...
Губы незнакомца манили очертанием приятной полуулыбки, но глаза словно были погружены в туманы, жесткое выражение молодому его лицу придавали выдававшиеся скулы и твердый подбородок, тщательно уложенные золотистые волосы волнились по плечам. 
- Как ваше имя? - спросил Джиакомо.
- Юрген, - ответил его ночной гость.

Песнь о Герцоге Роланде и Короле оленей.
Из песней Роланде

Тоскливо стонет лес над хижиной убогой,
Что от людей в глуши его сокрыта,
И отпевает, плача, дождь ее осенний,
Зима же вьюгой пеленает в саван.
Весною соловей союз любви взаимной
Не смеет славить здесь среди унынья
Руладой дерзкой. Темный плющ дает
Могильную прохладу в летний полдень,
И солнца луч теряет блеск и яркость,
Сюда неосторожно попадая…
Кто мог в этом пристанище печали
Найти приют? Кто тот отшельник,
Что отринул все наслажденья мира,
Что проклял жизнь саму и ей назло
Здесь молится о приближении смерти?
О чем он так рыдает безысходно?
Быть может, он был предан близким другом,
Или сбежал трусливо с поля битвы,
Или враги забрали дом и земли,
Или соперник завладел его невестой?
О, нет, бывают и страшнее преступленья…

Случилось это в те далекие года,
Когда еще встречалось благородство
Не только в книгах, но и наяву,
И верность почиталась высоко,
Предательство и ложь карались смертью.
Владел здесь всеми землями богатый герцог,
Он был отважен на полях сражений,
Он был горяч, нетерпелив и дерзок,
Но ласкам женским он не доверял,
Хотя пленял девиц он обликом прекрасным,
Всего превыше обожал охоту,
Стрельбу из арбалета и мужскую дружбу
Ценил. Имел прислужников он много
И служанок, жил в царской роскоши,
Не знал ни в чем отказа, и малейшей
Прихоти немедля следовало исполненье.
Печали, беды обходили стороною
Его владенья, праздные забавы
Досуг его денно и нощно наполняли.

И вот однажды по весне, возможно, в мае,
Он видит сон, как будто псовая охота,
Оленя царственного травят гончие,
И герцог на коне за ним летит вдогонку
И арбалет в руках уж держит наготове.
Олень хорош, ну просто невозможно
Стерпеть и этими ветвистыми рогами
Свой холл трофеем лучшим не украсить.
Проснулся герцог и забыть не может
Того оленя, королевскую его осанку,
Голову гордую, его рога. И тут же слугам
Велит к охоте знатной все готовить.
И скоро вышли гончие на крупного оленя.

Когда охоты горны затрубили
И гончие помчались резво в лес
К стрелкам оленя загоняя лаем,
Сокольничие птиц пустили в небо,
Погнал коня нетерпеливый герцог.
И быстрый конь унес его от свиты
Далеко от всех в лесную чащу.
Уж лай и горны позади остались,
И солнца луч с трудом проникнуть мог,
Скользя лениво, сквозь густую зелень,
Но меж дерев олень мелькал все ближе,
Ветвистыми рогами листву с кустов срывая,
И мял траву душистую копытом.
Олень устал, но знал, что и охотник
Из сил последних держится в седле.
Упорный герцог вскинул арбалет,
Натягивая тетиву тугую и в голову оленя целясь.
Олень же развернулся, борясь за жизнь свою,
В последний прыжок вложил все силы.
Конь упал, оленем увлеченный наземь,
Упал и герцог, потеряв сознанье…

Лишь только благотворной влаги капли
Почувствовал он на своем челе,
То веки смеженные приоткрыл с трудом
И, оглядевшись, комнату увидел,
Где он лежал недвижно средь подушек,
И юношу сидящего с ним рядом.
В руке держа плат влагоносной ткани,
Тот обтирал его лицо и шею.
И если в силах слово описать
Всю прелесть юности в ланитах ярких,
Всю свежесть дивную во влажном темном взоре,
Всю силу скрытую в том гибком юном теле,
То этот вид, как наяву, узрите.
Однако я не льщу себя надеждой,
Что передать могу очарованье
Густых ресниц его тенистых,
Небрежный черных локонов изгиб,
И уст невинных легкую улыбку.
Но все, что я с таким трудом рисую,
В одно мгновенье увидал мой герцог
И, потрясен в душе картиной чудной,
Вознес хвалу Создателю, что жив он.

Скажи мне, отрок, почему на ложе
Парчовом нахожу себя я,
Когда в лесу был сбит с коня оленем? —
Светлейший герцог, — юноша ответил,
Я вас найдя, велел сюда доставить. —
Меня ты знаешь? — Молвил герцог удивленно, —
Мне ль вас не знать, вы славитесь повсюду
Красою, доблестью, отвагою, мой герцог. —
Так как зовут тебя, дитя мое? — Орландо.
Виконт Орландо Кир де Шато-Вале. —
Ты дворянин? — Да, род моих отцов
Еще от Ромула ведется. И тому порукой
Шестнадцать поколений моих предков. —
Ты спас мне жить, ответь, чем я могу
Тебе за это отплатить по чести.
Ты хочешь золота? — Нет, для меня
Метал презренный ничего не стоит. —
Чего ж ты хочешь за свою услугу? —
Позвольте, сир, мне вас сопровождать
И быть со дня сего навеки другом вашим.

И снова герцог смотрит удивленно.
Что это: явь или же наважденье?
Не кажется ль ему, во влажном взоре
Любовь небесная его манит объятьем?
Не в страсти ли полуоткрыты губы,
Алы и нежны, что бутоны дикой розы?
И эти щеки тронуты румянцем
Стыдливости, и локон прихотливый
Так мягок, и упруг, и благовонен,
Что словно создан для игры и поцелуев…
Но… Что за дьявол! Страсть мужчины
К юноше! Что может быть греховней?!

Я, видно, брежу, не в себе я от паденья, —
Приподнимаясь с ложа, молвил герцог, —
И чудится мне что-то, Боже упаси,
Немыслимое, но могу поклясться
Тебе, Орладно, что отныне и навечно
Дороже сына будешь для меня.
И если бы ты сам не попросил сию минуту,
Спустя всего мгновение я умолял бы
Тебя со мной поехать. — О, благодарю, —
Орландо поклонился почтительно. —
В ответ клянусь вам также в своей верности,
Мой герцог.

Так и состоялась эта встреча.
И были просто счастливы все слуги,
Уж сбившись с ног и не надеясь
Увидеть их возлюбленного господина,
Его найти живым вблизи у замка
Верхом, не одного, в сопровождении
Спасителя и друга молодого. С этих пор
Почти не разлучались герцог и Орландо.
О, сколько мук несло то герцогу общенье!
Сколько терзаний пережил он рядом,
День проводя за днем с красавцем юным!
Глядеть в его лицо — и не припасть губами,
И не украсить локоны венком из роз садовых,
К руке не прикоснуться белоснежной,
И гибкий стан не сжать в объятьях жарких,
Услышать пение — и не сойти с ума от звука
Его чарующего голоса грудного…
И каждый вечер лишь холодное: Прощайте!

Герцог часто просил Орладно почитать ему
Истории о древности глубокой,
О рыцарях, о девах, о драконах. И однажды
Глядя задумчиво, как в ореоле солнца
Блестят, переливаясь, его кудри,
И блики по лицу скользят златые,
Даря щекам прелестнейший румянец,
Герцог с тайным смыслом спросил его:
Скажи мой милый друг, скажи, Орландо,
Ты часто клялся мне, что никого дороже
Меня на целом свете не отыщешь,
Как ты любил меня, будь вдруг
Ты женщиной?

Орландо поднял очи.
Способны разве женщины любить?
Полно, мой герцог, искренности в них
Не больше, чем в лисице, им не верьте,
Когда они вам обещают верность.
Вы не успеете, пожалуй, отвернуться,
Как тут же взгляд их на другого смотрит.
Вы оскорбить меня хотели, пожелав,
Меня влюбленной женщиной представить?
Разрежьте грудь мою, достаньте сердце,
Втопчите в грязь его, и все ж мои уста
Шепнут вам умирая: Я вам предан!
Разве способна женщина на это?
Разве способна оценить она ту ловкость,
С которой посылаете стрелу в добычу,
Ваш дар великодушья, целостность натуры,
Свободолюбие и независимость,
И ясность мысли, обнажающую суть
Явления любого? Разве может
Она понять вас так, как я вас понимаю?
Постигнет ли всю утонченность чувства
Прекрасного, которое владеет вашим сердцем,
Как вы владеете моим, мой герцог…

Ушел Орландо, герцог пораженный
Не в силах был проговорить ни слова
В терзании мучительных сомнений.
И сам не свой он до захода солнца
Бродил по парку, теребя в ладони
Бутон полупрозрачной чайной розы.
И вечер, зажигая звезды в небе,
Уж предвещал ему опять невыносимую
Без сна в томлении власть мрака.
Устав от спора с собой, в своих покоях
Он на колени бросился перед распятьем.
О, Боже праведный, — взмолился герцог, —
Что же за дьявольское искушенье?!
Как поступить? Изгнать прочь с глаз Орландо
Или пасть жертвой сей безумной страсти?
Но что значит — изгнать? Уж лучше стразу
Мне застрелить себя из арбалета,
К стреле прижавшись изболевшим сердцем!
Или прийти к нему, сейчас, не медля,
Как есть, в сорочке, на груди расстегнутой от жара?
Что скажет он, когда меня увидит?
Раскроет ли объятья мне с любовью
Иль в отвращении, с негодованьем отвернется?
О, мука! Ее терпеть я больше не способен!
Иду к Орландо. И пусть будь, что будет,
Ибо я разницы не чувствую уже
Меж своей жизнью и своею смертью.

Так порешил измученный любовью герцог,
К спальне милого Орландо устремляя
Нетвердый от волненья шаг. И вот уж двери.
Что же Орландо, чем сейчас он занят?
В постели, может быть, уже, читает книгу
Или о герцоге величественном грезит?
Еще минута и, быть может, сладострастным
Объятьем их венчается любовь,
Потоком ласк, каскадом поцелуев…
Герцог замер, не в силах сделать шаг последний.
Что ждет его теперь за этой дверью —
Сердечное принятие или отказ холодный,
Блаженство рая или ад смертельный?
Собравшись с мужеством, он входит.
Что же? Комната пуста! И рядом будуар,
И дальше гардеробная — все пусто!
Тут герцог поднимает на ноги всех слуг,
Чтоб обыскать весь замок, парк,
Служебные постройки — Орландо нет нигде.

Не может быть, чтоб он меня покинул!
Или же, страсть читая в моих взглядах,
Решил, уйдя, так от греха избавить?
Или же сельская красотка его пленила,
И к ней он по ночам тайком, изменник,
Через весь лес в деревню убегает?
Вот какова цена его расположенья,
И клятвы пафосные верности — все ложь!
С этими мыслями всю ночь свои покои
В бессоннице шагами герцог мерил.
Но когда первый утра луч мелькнул над лесом,
Наш герцог был испуган мыслью жуткой,
Что не вернется больше его друг,
Что никогда он не увидится с Орландо,
И взгляд его, доверчивый и нежный,
Не ощутит он на своем лице,
И легкий шаг его, что вызывает в сердце трепет,
Не прозвучит по мраморным ступеням,
И голос чудный, дивный голос не услышит…

Вдруг в двери стук: Позволите, мой герцог? —
Орладно входит. — Мне сказали слуги,
Что нездоровы вы, и что всю ночь не спали. —
Мне не спалось, — ответил герцог мрачно. —
Велел я за тобой послать, чтоб книгу
Мне почитал, но ты исчез куда-то,
И всю немыслимую бесконечность ночи
Я ждал тебя и не надеялся уже увидеть.
Я тебя обидел вчерашним разговором?
И, может быть, тебе со мною стало скучно?
Тебя неволить дольше я не смею… —
Герцог хотел сказать еще довольно слов,
Надменных, горделивых, да только голос
Отказал ему. И пальцами до боли сжав эфес
Своей рапиры, умолк он, глядя на Орландо.

Тот стоял напротив, головой поникнув,
И слезы тихо по лицу его текли.
Ты плачешь?! — вскрикнул герцог пораженный. —
Мой государь, — с трудом сказал Орландо, —
Если решите вы меня прогнать,
Скажите сразу, чтобы мог уже сейчас
Без промедления свести я счеты с жизнью.
И верьте, что из ваших рук
Мне сама смерть покажется наградой,
Коль обречен я на разлуку с вами.
И если я в вас вызвал подозренья,
Вот ваша шпага у вас в руках —
И я здесь перед вами безоружен.

О, нет, Орландо, нет, мой мальчик милый,
Я не сержусь, — ответил герцог мягко, —
Ей Богу, просто мы не поняли друг друга.
Решил ты прогуляться — я не против,
Я просто ощутил, как это страшно
Тебя вдруг потерять… К тебе привык я,
Привязался всей душой. Иди сюда,
Своим платком я вытру тебе слезы,
Дитя мое, и сохраню навечно
Этот платок вот с этими слезами. —
Ах, что вы, герцог, слишком много чести,
Я не ребенок, право, но позвольте
Мне вашу руку — символ примиренья. —
Поди, я обниму тебя, Орландо…
И обнялись они, по-дружески, без страсти.
И снова дни, как прежде, побежали.

Но все-таки не мог быть герцог счастлив,
Ибо каждую ночь по-прежнему Орландо
Куда-то уходил, не говоря ни слова.
И это мучило ужасно и вызывало ревность
В герцоге горячем. Он страстно был влюблен,
И не стыдился больше своей любви.
И был готов забыть, что грех любить мужчину,
Если б уверенность, что сам любим в ответ,
Но тайна мрачная его с любимым разделяла.
И если с ним Орландо не был откровенен,
То разве можно было верить в его любовь?
А требовать от друга объяснений
Он не решался и затосковал…

Был жаркий полдень середины лета,
Они с Орладно в шахматы играли
В беседке мраморной, увитою лозой.
Орландо бледен был, рассеян необычно,
Хоть прежде он удачлив был в игре,
Теперь проигрывал и долго над ходами думал.
А герцог глаз отвести не мог от этого лица,
Что бледность украшала много больше,
Чем румянец, и темная волна кудрей
Ее так бесподобно оттеняла,
Что жадно пить хотелось эту красоту
И никогда уже не отрываться.
Его Орландо взгляда избегал,
Надломленный изгиб черных бровей
И складка между ними герцогу повествовали,
Что обладатель их не склонен к откровеньям.
Откинувшись на шелковых подушках,
Герцог устроился удобней на скамье,
И смежил веки в сладкой полудреме.
Приятно нежил легкий ветерок,
И шелестели листья винограда…
Вдруг тихий шорох, кто-то возле
Присел и осторожно за руку берет,
И горький вздох, и голос нежно-страстный:
Мой герцог, друг мой, вы не спите?
И снова вздох. И… поцелуй горячий
Ожег уста!.. Орландо удалился.
А герцог, сам себе не веря,
Открыл глаза, дрожа, как в лихорадке.

В тот день они друг друга сторонились.
Но герцог, мудр, бесстрашен, предприимчив,
Обдумав все, решился наконец
Тайну Орландо выведать той ночью.
И пусть он худшее тогда узнает,
Но он любимого спасет от тяжкой ноши.
Ибо теперь не сомневался герцог,
Что Орландо страдает так же, любит так же.
И вот, когда уснули в замке все,
Орландо, плащ накинув, вышел за ворота,
А герцог, арбалет свой взяв на всякий случай,
За ним тайком последовал неслышно,
Но быстро потерял его в глуши темного леса.
И вдруг луна поляну осветила,
На ней герцог увидел в лунном свете
Оленя, что сиял свеченьем серебристым,
И горделиво поводил роскошными рогами.
Тут вспомнил сон давнишний герцог свой,
Узнав, что видел он уже того оленя.
Не медля ни секунды, вскинул арбалет
И выпустил стрелу, почти не целясь.
И закричал олень вдруг человечьим криком,
И рухнул наземь, кровью истекая,
И в судорогах превратился в человека,
И герцог закричал, от ужаса бледнея…

Он бросился вперед и обхватил,
Прижал к себе Орландо. Но умирал тот,
В сердце стрелой до смерти уязвленный.
Нет! Не уходи! Мой мальчик, друг любимый,
Мой Орландо! Прости меня… —
И герцог зарыдал. — Мой милый герцог, —
С трудом Орладно открывает очи, —
Ты плачешь? Плачь, плачь обо мне, прошу,
Ибо убив меня, саму Любовь, ты убиваешь.
Вместе быть нам не суждено… Мне больно…
Положи свою ладонь сюда… на сердце…
Я даже рад… Ведь дольше невозможно…
Мне было мучиться… Я полюбил тебя,
Когда охотился ты здесь, моих оленей убивая…
Я — лесной король… Ты — мой король, мой герцог…
Я должен был убить тебя тогда… ты помнишь…
На охоте… не смог… опьянев от красоты твоей… —
Вернись, Орладно, милый, веришь, я любого
Тебя приму, я умереть готов сто тысяч раз,
Чтоб выжил ты, любимый! Не уходи, я умоляю! —
Поздно, герцог… я тебя прощаю… прощай и ты…
Уже не в силах… мы оба изменить нашу судьбу.