Другие берега. Глава 3

      Порою Дмитрок и Прасковья, растирая на гумне ладони или бороздя своё трёхполье, горько над чем-то рыдали, так что их одежда сначала становилась мокрой от слёз и только затем от пота. Иногда плач подступал медленно, благодаря чему его заранее можно было заметить и прогнать, но обычно он обрушивался внезапно, оставляя после себя широко растёкшиеся пятна и тяжёлые капли. Однажды я провёл мизинцем по подтёку, образовавшемуся на столе в течение ужина, и попробовал его на вкус, не имевший, как оказалось, ничего общего с солёными, кислыми слезами. Это был вкус тайны, которую родители безуспешно хотели выплакать и забыть, затхлого секрета, не дававшего им покоя. Несмотря на это, они каким-то образом оставались равнодушными ко всему происходящему и даже перестали замечать, что со временем от их слёз деревянные стены дома стали сильно отдавать сыростью и застоявшейся водой.
     Кроме уроков, которые время от времени давал мне отец, и не слишком усердной помощи в хозяйстве, я не был обременён заботами и вволю предавался своим увлечениям. Больше всего мне нравилось ходить на заброшенное кладбище и откапывать истлевшие кости, обточенные насекомыми до состояния ржаного печенья. Молоток с глухим ударом раскалывал их на части, и, когда под ними, в ямах, блестели пожелтевшие украшения из дешёвых металлов, я не смел ни к чему прикасаться. (Когда-то моя бабка, посасывая во рту кусок смоченного в тутовке сахара, рассказала о своём старике, полгода являвшемся каждую ночь и обвинявшему её в том, что забыла положить в гроб драгоценностей – ими в аду на время откупаются от пыток.) Что-то я захватывал с собой и прятал в погребе – обычно это были зубы и небольшие черепа, которые участвовали в объявленной за столиком на чердаке войне, где по приказу выставлялись миномётные батареи зубов, обстреливавших погранзаставу. Битву почти всегда выигрывал арьергард, потому что отряды не были подготовлены к сражению, боялись холода и жары, постоянно хотели есть и оставляли после своей смерти только мутный налёт на земле.

С соседями наша семья не общалась, и часто соседские мальчишки, проходя мимо меня, улыбались своими резиновыми губами и бросали в лицо разнообразный мусор: кожуру, навозные лепёшки, мёртвых мышей, мелкие камешки. Когда я слёзно жаловался матери на подобную несправедливость, она отворачивала  голову в сторону и просила набрать в колодце воды, а потом говорила:
 
      - Все твои предки носили на голове небольшие рожки. Правда, это только в последнее время они стали небольшими – просто из поколения в поколение выросты на голове уменьшались, пока совсем не пропали. Никто не знал, у кого они выросли впервые, но говорили, что то ли Парфён, то ли Самсон всё бился головой об одну и ту же запертую дверь. «Что ты, брат?» - успокаивали его, а он будто глухой: никого не слушает да стучит себе. Все в округе с большим азартом спорили – от ненависти или от любви бедняга голову ломает? И когда народились у него рогатые дети, он сел у стены, сжал больную хрупкую голову руками и прошептал: «Пока одно выметал, другое налетело!», после чего упал замертво. Тогда соседи, тронутые горем, наконец-то обо всём догадались и, грустно кивая, говорили: «Это от ненависти».