В ожидании Вселенной

В ожидании Вселенной.

Утро, осеннее и худое. Лето еще держалось: зеленела трава и деревья. Последние выглядели уже почти что мертвыми и больными; ломкие их желтовато-противные листья с хрустом ломались  о пальцы. Осень брала своё. Как диверсантов, она расшвыривала грозовые тучи, месила грязь, рассыпала щепотью насморк и кашель. Лето, заразившееся партизанской войной, чахоточно отступало.
Этот волшебный утренний час давно растерял волшебство. Фёдор помнил, как в детстве, по утрам, держа мать за руку, спешил в школу. За спиной – тяжелый ранец, воздух морозный, чудесный. Под ногой сказочные лужи, покрывшись корочкой льда, трещат. Пар изо рта так похож на сигаретный дым. Фёдор выдыхает задумчиво, как папа, когда курит. Теплая мамина рука чуть сжимает его детскую, каблуки выстукивают по асфальту. А по проезжей части с визгом проносятся машины.
Утренние прощания с матерью. Сердечко первоклассника на минуту замирает – вдруг я больше не увижу маму, не почувствую легкий запах духов, никогда не уткнусь в её теплую шею? Мама целует Фёдора в щеку, и он убегает к своей первой и самой лучшей учительнице.
Фёдор, долговязый мужик, изъеденный жизнью, как мохеровый шарф молью, колючий, печальный, не в силах был ощутить того таинственного волшебства. Также проносились машины, мигали цветастые вывески. Пар изо рта, покрытые бесполезной коркой льда лужи. И воздух похож. Но совсем не тот. Может, не хватало маминых духов, её прикосновений, стука невысоких каблуков по осеннему асфальту. Мама умерла от рака груди несколько лет назад. Утренние вылазки уже не доставляют Фёдору радости, напротив, истощают, делают хуже. Шестеренки скрипели в нездоровых мозгах, пощелкивали, серые дома окружали Фёдора со всех сторон, небо опускалось, но не становилось ближе. Фёдор бился об него стриженой головой.
Он вновь кашляет, сплевывает на асфальт, закуривает сигарету. Ухмыляется, смотря, как осенний асфальт принимает его слюну. Думает о возможном раке легких. Спускается с крыльца. Снова болен. Снова что-то клокочет в груди и раздирает воспаленное горло. Небо всё ниже и ниже. На востоке, со стороны городского кладбища, уже восходит солнце. Небо голубеет. Становится неестественно ярким, синим, будто только что ожило, очнулось от летней светлой спячки и встретило осень, ударив грозовым облаком её по лицу. Фёдор направляется к автобусной остановке.
Здесь всегда многолюдно по утрам. Фёдор смотрит на покосившийся, уставший от  непрерывности существования рекламный стенд. На стенде выцветшее изображение – смеющаяся девочка, наблюдающая за устремившимися вверх белыми шариками. Только шарики уже не белые. Потемневшие от дождя и пыли, эти серые вестники беды уносятся вверх, устремляясь к непорочному небу. Но и небо уже совсем не голубое. Напоминая цветом вареное мясо, оно внушает Фёдору ужас. Он смотрит на смеющуюся девочку. Девочка скалится. Рот её неестественно искривлён, земляное лицо выражает отчаяние. Это совсем не страшно, это лишь констатация факта, сухая и четкая. Никаких эмоций. В этом мире счастья больше не будет. Фёдор вздрогнул и отошел от стенда, поближе к людям, поближе к этой разношерстной, но одинаково ненавистной в любое время толпе.
Подходит маршрутка. Дверь открывается, вышвыривая в мир несколько хмурых пассажиров, предлагает кому-нибудь занять их место, войти в это тесное, душное пространство, нагретое множеством полуживых по-утреннему тел. Люди вдруг ринулись вперед, в порыве животного инстинкта оказаться первым и проникнуть внутрь. Расталкивая и давя друг друга, работая локтями и кулаками, толпа коллективным разумом возжелала существовать внутри. Фёдор побежал вместе со всеми с перекошенным от отчаяния или злобы лицом. Он толкнул какого-то толстяк и тот, свалившись на жесткую поверхность, мощеную дурной плиткой, разбившись о неё, завопил в неистовстве страшным голосом. «Забить бы грязью эту пасть» - думает Фёдор, отталкивая наглую старуху и приближаясь всё ближе к своей заветной цели.
Но кто-то уже занял его место. Место Фёдора, нагретое какой-нибудь толстой утренней бабой, что уже спешила на работу по улице. Маршрутка удалилась.
Люди на остановке понемногу приходили в себя. Толстяк, сумев подняться, чистил запачканные брюки и прикладывал платок к разбитому о плитку лицу. Он всхлипывал, временами, волосы его были всклокочены, торчали в разные стороны. Несчастные глазки буравили Фёдора, но тот лишь кашлял и устремлял свой взгляд к небу, позабыв о саднящем и воспаленном горле.
К тучам примешивается дым, отправленный в путешествие массивными трубами глиноземного комбината. Фёдор думает, что комбинат похож на Бога или на божескую лапу, на всё божеское существо. Сизый дым сливается с тучами, смешивается с ними, растворяясь в них, насмехаясь над природой и человеческой культурой. Слезы ручьем катятся из Фёдоровых глаз неконтролируемым потоком, омывают впалые щеки.
Подходит автобус – сарай на колесах. В нём множество тел, усталых, злых и сонных. Автобус большой. Автобус похож на Вселенную и людей там слишком много. Водитель отворяет двери, выпуская тела наружу. Все, кто стоял на остановке, бегут. Те, кто был спереди, штурмуют автобус, вламываются в двери и хватаются за поручни. Вселенная скоро сдвинется с места, уедет, исчезнет. Вновь начинается давка. Фёдор с раззявленным ртом мчится вперёд. Его отталкивают. Он падает, бьется лбом о землю. Крик рвётся из изорванного горла. Фёдор вскакивает и бежит, бежит, бежит вперед под тяжелые колеса ускользающей Вселенной.
Кто-то вскрикнул. Скрип тормозов разорвал оковы сознания. Слишком поздно. Человека убило автобусом.