С чистого листа

Тесть говорил резко, отрывисто, не глядя на него, на Саньку, брезгливо оттопыривая нижнюю губу.
 
Да, уж он-то меня всегда презирал, – подумал Санька. – Кто я в его глазах? Голодранец из глубинки, ни кола, ни двора.
От простых родителей. Зато тесть расстарался для любимой доченьки: авто – так «мерин», квартира – так пятикомнатная в центре, полностью обставленная и с прислугой.
Нет, ну, Саньке, конечно, нравился комфорт! Кто же спорит!
Ему, Саньке, претили официозные домашние обеды с «нужными» гостями, с накрахмаленными салфетками и скатертями, серебряными ножами-вилками, супницами дорогого фарфора и прочей дребеденью! Непривычному к политесам Саньке всё это представлялось надуманным и ненужным.
О чём это тесть? – прислушался Санька. – Ага, за квартиру свою переживает!
Ничто человеческое, как говорится, не чуждо даже высокому начальственному лицу.
Беспокоится за единственную дочку, чтобы по миру не пустили голой да босой!
Ох, и везёт же ему, Саньке, на единственных дочек!
Вот она, «единственная», здесь же рядом с папочкой, застыла в безмолвном ожидании. Невзрачная, низенькая, белобрысая, ко всему ещё и толстая. Как располнела после родов, так за целых три года и не пришла в норму! Нежеланная… Опостылевшая ночными сорочками из полезного натурального хлопка. Воспитанная! Другая бы вцепилась ему в волосы, расцарапала бы рожу, а эта... Ни словечка не проронила! Культурная ты наша. Севрюга замороженная.

А там – Маринка! Не девушка, а поэма! Худенькая жгучая брюнетка с оливковой бархатной кожей, с тяжёлой гривой тёмных волос, доставшихся по наследству от кавказских предков; с огромными чёрными, как ночь, глазами.
И ноги у Маринки – просто отпад! Узкие в лодыжках, длинные и стройные, прямо от ушей! Мужики шеи сворачивают ей вслед. А она моя и только моя! Как часто и сладко бьётся сердце. Впрочем, так всегда, при одной только мысли о ней, Маринке, ягодке-малинке!

– Итак, – словно бы цедил слова тесть, – через пару дней вас разведут, ты выпишешься из квартиры без всяких претензий на имущество. Оно тебе никогда не принадлежало. Взамен мы отказываемся от алиментов на содержание ребёнка, как ты и хотел. Подписывай бумаги!

Где-то глубоко забилась-запульсировала бог весть откуда взявшаяся мыслишка: А ведь это подло отнимать у меня ребёнка! Ясно же, что они не позволят мне видеться с Ксюшкой, как только я подпишу бумаги. Не увижу её потешные куцые косички, торчащие в разные стороны,  вся в мать, и лукавые голубые глазёнки. Не увижу, как она растёт…
А вот, если не подпишу!

А там – Маринка! И жаркий шепоток с измятой подушки: «Саш, ты самый-самый, лучше всех на свете!
Не расстраивайся, я рожу тебе кучу детишек, сколько пожелаешь!»
И будущая тёща Элеонора Аркадьевна, властная и строгая, вносила свою лепту: «Марина – наша единственная дочь. Нам не нужны алиментщики! Семейную жизнь надо начинать с чистого листа!»

Подпишу – и вот он – путь к новому счастью! Со страстной, жаркой, желанной Маринкой. И новая прекрасная жизнь.
С чистого листа!
Не глядя в глаза бывшим жене и тестю, Санька взял ручку и поставил подпись. Решительно, размашисто и твёрдо.

Минуло шесть лет. Маринка, как и обещала, одного за другим, родила мужу четверых детей. Да только поэма слишком уж скоро обернулась прозою жизни! От многих забот и постоянного безденежья потускнела яркая Маринкина красота.

Дети всем скопом невыносимо пищали, визжали и хныкали, мешая отцу семейства отдыхать после очередного трудового дня.
А жена? Она стала другая. Вечно чем-то озабоченная, раздражительная и желчная. Длинная, голенастая, сухая, как жердь.
С безобразными растяжками по телу от бесконечных беременностей…

А тёща! Неутомимая Элеонора Аркадьевна, будто ржавая пила, не переставая, пилила и пилила зятя, что гол как сокол, что явился, не запылился на всё готовенькое, что деток настрогать сумел, а обеспечить не удосужился, что опять оставил грязную чашку на столе, что, просила же как человека, так не отвёз на дачу, что.… И не было ни конца, ни края этим её «что»!

Однако тон всему задавала престарелая бабка жены. Бывшая «партийка» страшно нервничала из-за отсутствия грозных, но справедливых парткомов времён далёкой своей молодости. Чтобы насолить «никчёмному» внучкиному мужу, не в меру активная бабуля нацелилась строчить письма Санькиному начальству, указывая дряхлым перстом на «неподобающее поведение» и воображаемых любовниц зятя.

Саньке пришлось даже уволиться! Правда, уволили его без нравоучений, по собственному желанию, но руководство без всяких обиняков заявило, что  сотрудники с подобной репутацией им не подходят. После пережитого унижения Саньке хотелось просто-таки придушить старую ведьму! Бывший тесть показался ему ангелом.
 
Санька стал томиться, впадать в депрессию и всё чаще оглядываться по сторонам.
Да, что там! Не то, чтобы оглядываться, буквально – о-зи-раться!
Не пора ли начать новую жизнь?
С чистого листа!