Инквизитор

Антон Пал;дин



ИНКВИЗИТОР

25.01.2013



-Подайте мараведи1, добрый синьор! – проскрипел откуда-то снизу сиплый голос нищего.

Пауло, молодой студент, был занят своими мыслями и поспешил скорее миновать бродягу.

-Синьор! Не пожалейте пары монет, бедному ветерану, потерявшему ноги во славу короля Фердинанда и его милейшей супруги Изабеллы в боях с проклятыми маврами! – не отставал бродяга, успев схватить подол плаща студента, который он теперь теребил своей сухой жилистой рукой.

-Отстань старик! – рассердился Пауло – из-за твоей настойчивости я потерял важнейшую мысль, и она куда большего стоит, чем твоя милостыня!

-Как может мысль быть значительнее голода, благородный синьор?! Боюсь, высокомерие и гордыня погубят тебя, юноша! – осудительно покачал головой нищий, и отвернулся, потеряв к личности студента всяческий интерес.

Поведение старика смутило Пауло. Порывшись в поясе, он нащупал мараведи, и нервно швырнув его в старика зашагал прочь.

-Погоди, сынок! – окликнул нищий. Пауло обернулся и встретился взглядом с нежно-синими, словно океан у побережья тропического острова, проницательными глазами старца. В очах бедняка читалась ясность и мудрость, которой не учат в университетах, и которая приходит с трудностями и годами тяжкой, но честной жизни.

-Что еще тебе, старче?

-Могу я ужинать твое имя, сынок? Дабы я мог вознести за тебя молитву Господу Богу нашему!

-Зачем? Что мне Бог?! У меня все отлично. К чему мне твоя молитва?! – усмехнулся Пауло.

-Во всем есть толк, сынок. Настанет время, и ты станешь мудр!

-Я и сейчас не глуп, старче! Я лучший студент университета, меня даже наградили! – похвастал Пауло, доставая из-за пазухи оловянный орден.

-Ум – не мудрость! Истинная мудрость познается страданием, дитя моё. Скажи же имя своё! – голос нищего вдруг зазвучал строго.

-Ну, Пауло де Торрес. Тебе еще что-то? Я спешу! – огрызнулся студент.

-Спешат лишь те, кто всегда приходят последними,- проговорил нищий, и подумав секунду о чем-то, добавил,- спасибо тебе за обед, что я смогу купить на твой мараведи. Как видишь, король Фердинанд, не жалует пансионом тех, кто пролил кровь за него в битвах и стал калекой, спаси Господи его душу!

-Как можешь ты молится за того, кто вышвырнул тебя на улицу, оставив умирать с голоду?!- удивился Пауло.

-Когда иссякает колодец проклятий, остаются лишь молитвы за спасение душ!

-Интересная философия,- хмыкнул Пауло, - но мне действительно нужно идти, старик. Удачи тебе!

-Благослови тебя Бог, юноша!

_____________________

1мараведи – мелкая испанская монета XV века

2Катай – так в XV веке в Европе называли Китай



Попрощавшись с юродивым, Пауло продолжил свой путь к университету. До встречи со странным бродягой, его занимали мысли об одном удивительном наблюдении, сделанном генуэзским мореплавателем. Суть этого наблюдения заключалась в том, что верхушки мачт кораблей, выплывающих из-за горизонта, показывались гораздо раньше, чем корпус судна. Исходя из этого, тот генуэзец заявлял, что этот факт может означать лишь то что Земля круглая, и что будто бы поплыв через океан далеко-далеко на запад, можно попасть в далекие восточные земли, называемые в те времена Катаем2.

Нищий же своим воплем оторвал Пауло от размышлений, именно в тот самый момент, когда, как казалось студенту, он нашел теоретическое доказательство того, что этот генуэзец Колумб, не такой уж и проходимец, и сумасшедший, каким его считали многие. И теперь этот проклятый старик уничтожил своим окликом, искорку зародившейся идеи.

Пауло был зол. Он почему-то поверил в безумные идеи морехода, которого высмеяли после пламенных речей на собрании в университете, а церковь даже пригрозила предать генуэзца святому костру. Торрес же будучи излишне самоуверенным и упертым (как, впрочем, и все талантливые люди в его возрасте), считал, что именно на его плечи возложена великая миссия доказать правоту дона Христофора. И хотя Колумб не был дворянином, но он держал себя в дворянских кругах ничуть не хуже самого чистокровного графа, за что многие, после встречи с ним невольно начинали использовать приставку дон, при упоминании его имени, и Пауло относился к их числу.

-Чертов старик! И мало ему было просить милостыню, так надо же было еще и приставать со своими христианскими нравоучениями! – ворчал себе под нос Пауло, чеканя подбитыми сапогами пыльную мостовую старого города Саламанки.

Торрес был мечтателем. И он гораздо чаще обычных людей погружался в собственные мысли, из-за чего не замечал прекрасной архитектуры старого университетского города, в замысловатых ансамблях зданий которого, переплетались строгие, устремленные к небесам шпили христианской готики, и взывающие к белому месяцу арабески мусульманских зодчих. Не замечал Пауло и восхитительных композиций пряных ароматов, витавших в жарком вечернем воздухе, ни прекрасного вида на зеленые сады, раскинувшиеся у подножия города. Не заметил Пауло и того как мостовая, подобно вздыбившейся спине китайского дракона взобралась на вершину холма, чтобы спустится с него вниз, словно горный ручей, заставляя путников сильно ускорять шаг на этом участке, чтобы не упасть.

Не видел Пауло де Торрес даже томных, заинтересованных взглядов синьорин, скучающих в окнах домишек. А их черные глаза, словно вырезанные искусным ювелиром из чистейшего кристалла страсти, способны будоражить и зажигать сердца мужчин во всей Европе. Но, ни очи этих дам, ни их сверкающие обсидиановым блеском волосы, ни смуглая кожа на их великолепных формах, ничто не способно разжечь занятое поиском истины, сердце мечтателя. И прекрасным дамам лишь оставалось обиженно фыркать, стараясь скрыть свою злость и негодование задетых амбиций, за маской презрения к игнорирующему их молодому привлекательному студенту. Пауло же в свои двадцать лет, благодаря статной внешности и положению студента в университете, был желанной добычей для любой синьорины. Быть может в будущем Торрес и обратил бы свой взгляд на эту сложнейшую загадку матушки-природы – женское сердце, если бы не роковая случайность…

Случай – воля провидения. Ибо как еще можно объяснить такой факт, чтобы в столь далекой от столицы Кастилии – средоточия всей светской жизни, в этом провинциальном университетском городишке Саламанке, на запыленной, вымощенной гранитом и базальтом мостовой, посреди старых обветшалых домиков квартала бедняков, встретились две столь разные судьбы.

Какова вероятность того, чтобы излишне углубившийся в свои мысли юноша, задел плечом человека благородной крови, и тем более какова возможность того, что от внезапного столкновения, студент произнесет вслух проклятую фразу. И как же случайно могло совпасть так, чтобы человеком благородной крови оказался сам кардинал Испании, скрывающий свою алую мантию под невзрачным серым плащом.

Что, как не злой рок, столкнул на забытой богом улице, студента-еретика Пауло де Торреса со страшнейшим из властителей во всей средневековой Европе, и самым ревностным защитником чести Господней, ненавистником ведьм и богоотступников, Верховным Инквизитором Кастилии, Гренады и Арагона, кардиналом Испании – Педро Гонсалесом де Мендосой.

Не роковая ли случайность, незадолго до этого столкновения испортила настроение этому жесткому человеку, который в любой другой день, возможно бы не обратил внимания на слова Пауло, предпочтя в такой ситуации сохранить инкогнито.

Но госпожа Случайность распорядилась несколько иначе, и угрюмые старухи Мойры, сплели нити судеб этих разных по положению и взглядах людей, гораздо раньше злополучного дня. И кто же, как не суровая Фата сделала так, чтобы кардинал Испании получил часом ранее неприятное и весьма опасное для его карьеры известие, и которое занимало его мысли не менее, чем теория Колумба увлекала мысли Пауло.

-Что?! Что ТЫ СКАЗАЛ? Повтори! – приказал кардинал, услышав восклицание студента.

-А… что? – переспросил студент. – Я сказал что на мир имеет форму шара!

-ЧТО?!! – взревел инквизитор. – Да как ты смеешь заявлять это мне?!

-А что? Земля круглая и это факт! – беспечно повторил Торрес, не замечая ни грозного искаженного злостью лица кардинала, ни пророчащей наглецу смерть, кардинальской мантии, выглянувшей из-под подола плаща Мендосы.

Быстро соображает ум человеческий, но еще быстрее работает разум инквизитора, придумывающий обвинение для невиновного, способное отвести дамоклов меч, нависший над карьерой кардинала. Скоро плетется узелок судьбы на причудливом макраме жизни, приводя в тот же ми и на ту же улочку двух стражей из армии его Высочества.

-Я, КАРДИНАЛ ПЕДРО ГОНСАЛЕС ДЕ МЕНДОСА! – заметив солдат, взревел инквизитор, срывая с себя маскирующий алую, словно кровь мантию папского наместника. – Я приказываю, именем Господа, схватить этого богоотступника и до конца месяца доставить в столицу, где его будет ждать справедливый суд!

Стражники опешили от изумления, и начали топтаться на месте, думая настоящий ли перед ними кардинал, или это какая-то глупая шутка.

-Живо! Не то будете гореть рядом с еретиком на костре, очищая свою душу страданиями! – крик кардинала, словно голос падшего ангела, ревущего в своем подземном логове, разнесся по улицам старой Саламанки.

Гнев инквизитора, возымел на солдат воздействие, схожее с ударом кнута, и они в миг очутились рядом с Пауло. В следующий миг уже студент Пауло де Торрес лежал на земле наблюдая удаляющуюся прочь фигуру архиепископа Толеддского.

***

Серые до черноты, мрачные своды подземелья, жадно глотали слабый свет от танцующих на верхушках прокопченных факелов торжественное фламенко, языков пламени. Мендоса медленно и аккуратно ступал по подземным казематам своей резиденции, стараясь не вступить в какую-то гадость, чтобы не измазать свою алую мантию священнослужителя.

Атмосферу зла в темнице довершали крики узников в черных сырых камерах, лишенных окон. Эти крики кардинал впитывал с наслаждением, словно греческий бог, испивающий из кубка амброзию.

Многие могли бы посчитать кардинала садистом, но не боль страдальцев приносила ему удовольствие. Мендоса верил в саму праведность своих деяний, верил в то что лишь муками и болью богоотступники искупят свои грехи и заслужат себе путь в Царствие Небесное. Нет, кардинал был отнюдь не садистом, он был Фанатиком, считающим себя карающей рукой Господа, а своих жертв он называл не иначе как паствой – неразумными и заблудшими детьми. И путь к спасению этих детей лежал лишь через смерть в страшных муках.

Иные бы посчитали инквизитора лицемером, но он и им не был. В отличие от большинства чиновников всех времен, что несут знамя своей должности лишь ради благосостояния и власти. Нет, Мендоса свято верил в праведность руки закона средневековой инквизиции, и с самого начала строил свою карьеру и добивался власти, лишь для того, чтобы донести Слово Божье, до каждого неверного на Земле.

Кардинал пробрался до самой отдаленной камеры в подземных казематах. Он собирался провести допрос арестованного студента, которого неумолимая машина средневекового правосудия доставила в казематы инквизиции накануне.

Причиной, по которой Пауло де Торрес попал в немилость Верховного инквизитора была в разговоре со старухой, с которой кардинал встретился незадолго до столкновения со студентом, и именно для встречи с ней Мендоса, маскируясь под темным плащом, прибыл в Саламанку.

Тогда Мендоса с трудом нашел облупленный дом с прохудившейся крышей. На стук ему открыла старая костлявая женщина со сгорбленной спиной и длинным крысиным носом.

-Что ты хотела поведать его преосвященству? Зачем ищешь с кардиналом Испании личной встречи? – кардинал до последней секунды пытался сохранить инкогнито.

-Мои слова предназначаются лишь для ушей Великого Кардинала Испании, я не могу говорить со слугой! Проведите меня к нему на аудиенцию! – сухо ответила старуха.

-Что за дело у тебя может быть к Верховному Инквизитору, что ты не можешь передать его через доверенное лицо его высокопреосвященства?

-Мое дело касается некоей Моники из Севильи! Передайте это синьору кардиналу, и что я буду говорить только с ним лично – это тоже передайте, - старуха, шмыгнув крысиным носом, нервно хихикнула.

-Нет надобности, передавать этого, старая ведьма! Говори, что ты знаешь об этой заблудшей женщине?! – воскликнул Мендоса, и торжественным жестом скинул черный капюшон, скрывающий лицо и голову, и сделал в сторону мерцающей тусклым светом, стоявшей на столе лампады. Старуха разглядела в полумраке острый нос, и властный, немного квадратный подбородок, на сморщенном лице, увенчанном красной похожей на пиалу шапочку – знак кардинальской власти.

-Ой! Ваше пре… высокопреосвященство! – взвизгнула старуха, - пусть же Господь благословит Вас и Вашу святую миссию в борьбе с неверующими…

-Молчи, Ведьма! Теперь, когда я раскрыл себя, говори, что ты знаешь и синьоре Монике из Севильи?

-Да, да! Ваше преосвященство! Я должна была сообщить Вам эту весть еще очень давно… но она, Моника, запрещала мне, она была мне как дочка. Но теперь, она умерла, бедное дитя, и я могу рассказать!

-Спокойно, дитя мое! – при этих словах кардинал невольно запнулся – ему показалось глупо обращаться так к женщине почти вдвое старшей его.

-Я спокойна, Ваше Высокопреосвященство! Прежде всего, позвольте заверить Вас, что старая Хуанита, и в свои восемьдесят с лишком лет, умеет хранить тайны, поэтому вы можете быть уверены, что никто более кроме Вас не узнает об этом!

-Узнает, о чем? Я верю, что ты умеешь хранить тайны, но давай ближе к делу, старуха!

-Да, да! Так вот, я и говорю – двадцать лет назад в Испанском городе Севилья, случилась удивительная история – бедная девушка, дочь рыбака и ткачихи – Моника, повстречала молодого послушника духовной семинарии, и полюбила его. Он тоже любил её, тогда… - старуха немного прищурилась, пытливо смотря в глаза кардинала.

-Дальше! – Мендоса занервничал.

-Да, да! Так вот, они полюбили друг друга, но не могли быть вместе из-за пропасти в происхождении, и к тому же послушник в скором времени уехал в столицу готовясь стать священником. Так они и расстались!

-Ты искала личной встречи с кардиналом Испании, лишь для того чтобы рассказать историю несчастливой любви двадцатилетней давности? – разозлился инквизитор.

-Выслушайте до конца, Ваше Высокопреосвященство! – строго ответила Хуанита.

-Ну ладно, продолжай!

-Да, да, так вот! Как я уже сказала, молодой послушник покинул Севилью и получил сан священника, а девушка так и осталась одна. По городу поползли нехорошие слухи, и не желая видеть презрительных взглядов соседей она покинула родной город. Странствия в конце концов привели бедняжку Монику сюда, в этот самый дом. И именно здесь, на моих руках, она родила мальчика…

-Что?!- вскричал кардинал, - она была беременна?!

-Именно, синьор! Моника, моя бедная девочка, родила мальчика, вашего единственного наследника. Радуйтесь, у вас есть сын, Ваше Высокопреосвященство, - старуха снова умолкла, и теперь тяжело сверлила кардинала пытливым взглядом.

Мендосе стало не по себе. Он почувствовал слабость в ногах, и спешно прислонился к стене, чтобы не упасть.

Ты врешь, ведьма! – с трудом сдерживая самообладание, ответил кардинал. – Ты сгоришь на Святом Костре за такую ересь!

-Нет, Ваше Высокопреосвященство, я не вру! – гордо подняв голову ответила Хуанита. – Я никогда не вру! Вы, синьор, обесчестили невинную девушку. Вы покинули Монику в трудном положении, покрыв ее голову позором! Бедняжка не могла дать своему сыну достойного будущего, и отдала на воспитание в приют. О, горе! Несчастная мать, она осталась жить у меня, стала мне дочкой, чтобы издали наблюдать как растет ее сын. Она плакала каждую ночь… каждый день. Она мучилась и страдала от невыносимой тоски и горя. Моника знала о Вашей карьере, она радовалась Вашим успехам, ибо несмотря на Вашу Подлость, до конца жизни у нее не было других мужчин! Она любила своего сына и молилась за него. Она любила и молилась за бесчестного негодяя – кардинала Педро Гонсалеса де Мендосу. Моника не могла быть с Вами, она не могла быть со своим сыном. Бедная девочка умерла от чахотки месяц назад, и она просила сохранить тайну при жизни. Но смерть, моей несчастной доченьки развязала мне язык! С того самого момента я искала встречи с тобой, негодяем – кардиналом Испании, чтобы сказать тебе это в лицо! Сожгите меня на святом костре, я не боюсь смерти! Старая Хуанита достаточно прожила, чтобы не бояться смерти! Вы сожжете меня, но Вы, синьор, никогда не выжгите моих слов из своей памяти! Вы, синьор, будете теперь жить, зная о своей подлости!

-У меня есть сын? – переспросил кардинал, казалось он не слышал вопливой речи старой повитухи. Кардинал пропустил мимо все оскорбления и проклятья, которыми его осыпала старая Хуанита. Он лишь стоял, опершись на стену, и опустив руки, и шептал:

-Сын! Сын, у меня есть сын…

-Да, да, есть! – подтвердила старуха, удивленная поведением кардинала, и ожидавшая от него совсем другой – страшной реакции.

- Кто он? Где Он? Его имя? – Мендоса с силой схватил за плечи Хуаниту и затряс ее так, что старуха едва не испустила дух.

-Ну уж нет! Я не позволю Вам погубить несчастного мальчика, в угоду Вашему тщеславию! – воскликнула повитуха, вжимаясь в угол в ожидании вспышки кардинальского гнева. Но Мендоса, словно в трансе молча вышел прочь из дому.

Мысли. Вот что переполняло разум Верховного Инквизитора. Еще никогда Мендоса не испытывал такого нервного потрясения, такой бури эмоции и противоречивых мыслей. Трудно, почти невозможно описать словами, состояние души кардинала в тот момент. В архиепископе Толедском бурлил страх, смешанный с радостью. Мендоса не понимал – почему, порожденный логикой ужас, перед крахом карьеры. Который неизменно последует за расглашением такой тайны, и покроет позором его имя, он все-таки испытывает внутреннюю радость. Нет, нет, и еще раз нет! Кардинал н мог позволить себе дать волю истинному, благородному чувству. И Мендоса отогнал словно назойливую муху, этот душевный порыв. Кардинал, дал волю злобе, разжигая в душе костер ненависти к своему страху.

-Прочь! Прочь! Прочь! Это страшное чувство… - шептал себе Мендоса. – Я должен избавится и от юноши, и от старухи. Мои агенты сделают это. Иначе, эти двое погубят меня. Я не могу позволить случится этому. От меня зависит Судьба всей Испании!

Именно в тот самый момент, когда Мендоса, будучи на грани нервного срыва и истерики распалял в себе самые греховные чувства, роковой случай столкнул с ним Пауло де Торреса. Весь страх кардинала, весь ужас и вся злоба его души вылились в тот момент на несчастного студента, произнесшего вслух свою мысль:

-Наш мир, наша Земля – КРУГЛАЯ!

И вот теперь, месяц спустя, Верховный Инквизитор, направлялся на допрос Пауло. Дело в том, что арестовать в тот злополучный момент, студента было проще простого, использовав любой предлог. Приговорить же теперь его к смерти было гораздо сложнее. Впрочем, случись все это годом ранее, то вынести смертельный приговор, для кардинала было бы так же просто как выпить бокал церковного вина. Но после того, как сама королева Испании поддержала и профинансировала экспедицию Христофора Колумба, осудить студента на ужасную смерть лишь за высказывание о сферической форме Земли, без других весомых доказательств было бы слишком рискованно.

Кардинала Мендосу все знали, как яростного защитника церковной догмы, поддерживающей Птолемеевую модель мира. В этом споре, даже король Фердинанд был на стороне Верховного Инквизитора, но все же не желал ссориться с супругой и потому занял нейтральную позицию. В результате общественное мнение, обычно диктуемое в те времена Ватиканом в лице папы Сикста IV, было уже не столь однозначным, в том, как же все-таки выглядит наш мир, и какую он имеет форму.

Каравелла «Санта-Мария» в сопровождении «Ниньи» и «Пинты» - двух маленьких суденышек, отплыла в августе минувшего года. С тех самых пор прошло уже более семи месяцев, и многие в Испании поговаривали о том, что генуэзец Колумб со своей командой упали с края земного диска. Благодаря долгому отсутствию экспедиции, чаши весов общественности упрямо кренились в сторону старых убеждение, чему со своей стороны активно способствовала церковь, в том числе и сам кардинал. Однако, несмотря на все усилия, Мендосе не удавалось убедить королеву Изабеллу в провале экспедиции, и смерти Колумба, а потому и не мог беспрепятственно казнить Пауло де Торреса без веской причины.

С другой стороны, дело Пауло, было выгодно для Великого Инквизитора тем, что при публичном осуждении студента, он мог вынудить Изабеллу признать свою неправоту, вернуть утраченные позиции и получить за это благодарность от самого папы Сикста IV. А в будущем заручиться поддержкой кардиналов, которые соберутся на конклав, после смерти папы. К счастью у Мендосы имелся безотказный и надежный метод убеждения, который он и собирался использовать в случае с Торресом.

По приказанию кардинала, студента доставили в подземелье днем ранее, для «подготовки» арестанта. Так что к моменту встречи с инквизитором юноша представлял собой ужасное зрелище: грязный, в изодранной до неузнаваемости одежде, более похожей на лохмотья, чем на мантию студента университете; Пауло был изранен и избит; багровые следы от плети, все еще кровоточили, напоминая зрителю о тщательной «подготовке» обвиняемого ко встрече с Великим Инквизитором. Правая рука Торреса, сломанная в трех местах, беспомощно повисла вдоль тела несчастного, а испанский сапог на правой ноге, красноречиво свидетельствовал об усердии тюремщиков, дабы Его Высокопреосвященству не пришлось бы тратить свое драгоценнейшее время на бесполезные уговоры, и не ожидать потом, как вместе с хрустом костей и треском лопающейся кожи, ломается воля заключенного. Обычно так все и происходило, и при виде кардинальской мантии в черном дверном проеме, еретики взывали к Мендосе с мольбами о прощении, пылкими заверениями об искреннем раскаянии и горячими просьбами о скорейшем и желанном очищении в пламени Святого Костра за страшнейший из смертных грехов – Вольнодумие.

Однако, к удивлению кардинала, Пауло увидев Мендосу лишь приподнял голову и тихо застонал от боли которой стоило ему его движение.

В камере наступила тишина, которую в скором времени поспешил нарушить инквизитор, коего мрак и ужас этого места гнетили не менее чем лбого другого человека. Кардиналу хотелось покончить поскорее с этим делом и вернутся в свои покои.

- Я, Кардинал Педро Гонсалес де Мендоса, верный слуга Господа Христа, глава Испанской инквизиции, пришел к тебе, дабы узнать: Каешься ли ты, Сын мой?! – голос архиепископа звучал торжественно и отдавал напыщенностью и апломбом.

- Я знаю, кто Вы! Это ведь вы сами приказали арестовать меня! – Пауло хрипел, но речь звучала вполне разборчиво.

- Да, я! Ибо ты, заблудшая овечка, а я тот пастырь, что вернет тебя к Отцу Небесному! Так каешься ли ты, сын мой?!

- В чем же я должен покаяться, отче? – Торрес хрипел все сильнее, его горло пересохло, и на губах появилась еще одна кровоточащая трещина.

Кардинал подошел к черной кадке с грязной тухлой жидкостью, и зачерпнув ржавым черпаком воды, поднес ковш к губам несчастного Пауло тотчас же жадно приник к отвратительно смердящей плесенью влаге, словно в коше было ценнейшее вино с виноградников солнечной Гранады.

Утолив жажду, Пауло повторил вопрос:

- Так в чем же я должен покаяться, ваше высокопреосвященство?

- В богохульстве, сын мой! – Мендоса смиренно поднял глаза и вознес руки к черному своду подземелья, бесшумно читая какую-то молитву. Помолившись, кардинал перекрестился, и снова взглянул на Пауло.

- Но я не богохульствовал! – Торрес вдруг застонал. – О, горе мне! Так этот старый калека, был вашим шпионом?!

- Какой еще калека? – удивился кардинал.

- Уверяю Вас, ваше высокопреосвященство! Я не сказал этому калеке ничего дурного! Я даже подал ему мараведи на пропитание, как и велит Святое Письмо! Я не еретик, я лишь бедный студент, пощадите!

- Ты обвиняешься в том, что помел заявить МНЕ, Кардиналу Испании, что мир, созданный Господом, имеет форму шара!

- Я не заявлял, я лишь случайно сказал вслух, то что думал!

- Нечестивые мысли – великий грех! И то что случилось – воля провидения, сам Христос послал меня в то место, и в тот час, дабы Я смог спасти твою душу!

- Какая доброта, с Вашей стороны, кардинал! – съязвил Пауло.

- Да, да, дитя моё! Господь добр, и заботится о твоей душе, и церковь инструмент его добродетели!

- Но, я не понимаю, что в моих словах преступного? То, что Земля круглая, считают многие, и сама королева поддержала Колумба, в его предположениях! В этом нет ничего оскорбительного ни для Господа, ни для Церкви!

- Да, это так, дитя моё! Смутные времена наступили в Испании! И Господь, пастырь наш, послал тяжкое испытание нашей преданности и вере! Сам дьявол искусил ослабшие умы через ложные предположения, посеянные еретиком Колумбом. И только те, кто устоит пред искушение, те кто покается в своих заблуждениях и примет Слово Божие и Истину, лишь те будут спасены! Помолимся же, сын мой, вместе за спасение твоей души! – кардинал вновь вознес руки к небу, и начал молится.

Закончив ритуал, Мендоса обошел камеру по кругу и вернулся к Пауло.

- Так скажи, дитя моё, каешься ли ты?!

- Нет! Мне не в чем каяться! Я готов покаяться во многом, я готов попросить прощения за своё высокомерие у того калеки без ног! Но, клянусь Вам, я никогда не покаюсь в том в чем вы требуете от меня раскаянья. Будьте же вы прокляты, Ваше высокопреосвященство! – злость придала сил Пауло. Всё его бунтующее ество, вся ненависть к пытавшим его прошлую ночь палачам, и к самому инквизитору вылилась в этом крике, гулким эхом пронесшемся по казематам. Второй раз за столь короткое время Верховному Инквизитору высказывали проклятия в лицо. Это взбесило Мендосу, как взбесила его и непокорная, непоколебимая воля высокомерного щенка.

- Так сгори же в Очищающем Душу Костре, несчастный! Господь карает неверных и богоотступников, и Святая Инквизиция – карающий меч Господень! Ты всё еще можешь покаяться перед смертью, сын мой! Иначе гореть твоей душе, в гиене огненной, вечно! – сказав это, Мендоса поспешил покинуть мрачное подземелье. Ни один допрос в его карьере, до сих пор не изматывал так кардинала, и он не мог понять почему. Что-то особенное он почувствовал в глазах осужденного, и это что-то угнетало Великого Инквизитора Испании.



Войдя в свою опочивальню, Мендоса погасил все свечи, кроме одной-единственной, стоящей на массивном серебряном канделябре возле огромной увенчанной резными столбиками кровати.

Помолившись, возле небольшого алтаря, расположенного в просторной стенной нише, кардинал скинул с себя мантию, и устало присел на постель. Спать не хотелось – какая-то неприятная мысль, это странное чувство, возникшее в подземелье, до сих пор словно серая мышь, грызущая грецкий орех, точила сердце кардинала.

Мендоса не ожидал такой реакции арестованного на визит, самого Кардинала Испании – не было еще за всю его карьеру такого случая, чтобы еретик, после страшных пыток и речи кардинала, не молил бы о пощаде. И уж точно не помнил еще такого случая инквизитор, чтобы узник в лицо забросал его проклятиями. Ведь обычно одного лишь взгляда кардинала было достаточно, чтобы заблудшие души впадали в отчаянье.

«Неужели этот глупый юнец не страшиться судного дня, когда Господь соберет все души и будет карать грешников, воздав каждому за грехи его? – думал архиепископ Толеддский, пытаясь заставить себя уснуть. Но сладкие путы Морфея, упорно отказывались обхватить разум кардинала.

Вдруг, новая страшная мысль проросла из зерен сомненья, посеянных в душе инквизитора: «А может другие богоотступники лгали, в своих мольбах о спасении, и лишь пытались добиться скорейшей смерти, дабы избежать дальнейших пыток?

Лоб Мендосы покрылся испариной, от этой мысли – ведь, она неизбежно разбудила бы давным-давно усыплённую совесть священнослужителя.

-Нет, нет, нет! Не может этого быть! – воскликнул кардинал, страшась одной лишь мысли о том, что он мог ошибиться. – Они каялись! Я читал в их глазах истинное раскаянье! Они были благодарны мне за милость, благодарны за то, что Я помог им искупить их грехи! Это Я дал им возможность очистить душу, искупить всё при жизни! Нет, я был всё-таки прав! Это всего лишь что-то другое. Это со студентом из Саламанки что-то не так!



Ночь выдалась кардиналу беспокойной. С трудом заставив себя заснуть, Мендоса то и дело просыпался в холодном поту. Его терзали страшные кошмары – потоки огненной лавы, небо цвета крови и запах серы и хлора,- кардиналу снился ад. Краснокожие рогатые черти, со свиными рыльцами окружали инквизитора, то и дело норовя проткнуть пожилую плоть своими вилами. У одного из демонов было человеческое лицо. Присмотревшись кардинал узнал лицо Пауло де Торреса. И вдруг черти прекратили свой хоровод, и оскалив зубы набросились на Мендосу. Они били, царапали, грызли его. Осыпали насмешками и плевали в него черной слюной, громко смеясь.

Вдруг небо потемнело, и демоны исчезли. Земля, изрезанная потоками лавы и расплавленной серы, ушла из-под ног, и кардинал очутился в темном, лишенном окон и источников света безмерном помещении. Вдали замерцал огонек. Он приближался, превращаясь из мелкой, микроскопической искорки в танцующее пламя свечи. Свет от огня высветил возникшее вдруг перед сами Мендосой лицо молодой, красивой девушки. Это был Моника, Мендоса узнал её сразу, хоть и прошло уже больше двадцати лет.

- Сын, это твой сын, любовь моя! Позаботься о нём! – шептала черноволосая девушка, протягивая к Мендосе укутанного в пеленки младенца.

Кардинал попятился и убежал во тьму. Его преследовали эти слова брошенной давным-давно девушки. Оглянувшись, он увидел, что Моника по-прежнему стоит с протянутым к нему ребенком. Мендоса побежал быстрее, но голос не утихал. Оборачиваясь, он понял, что нисколько не отдалился от кошмарного видения…

Наконец инквизитор проснулся. Мендосу трясло, он был мокрый с головы до пят. Он соскочил с постели, и едва не запутавшись в балдахине, бросился к окну – ему было душно. Сердце кардинала бешено колотилось в груди. Добравшись до окна опочивальни, Мендоса рванул шторы, и мрачный предрассветный сумеречный свет рассеял мрак комнаты и ужас в душе кардинала Испании. Отдышавшись и успокоившись Мендоса прошептал самому себе:

- Я должен его найти, я должен узнать своего сына! Я должен узнать, что с ним. Иначе не будет мне покоя,- кардинал схватил стоящий возле кровати колокольчик, и усердно зазвонил им.

Через несколько секунд в дверном проеме появилась фигура пажа.

- Что Вам угодно, Ваше Высокопреосвященство? – угодливо отвешивая поклон, спросил слуга.

- Альгвасила1 ко мне, срочно! – приказал кардинал.

___________

1 Альгвасил – полицейская должность в средневековой Испании.





***

Последние несколько дней, минувшие, после той беспокойно ночи, и допроса Пауло, Верховный Инквизитор, пребывал в скверном расположении духа. Он то и дело срывал свою злость на слугах, просиживая большую часть времени в своём кабинете. Время от времени Мендоса вскакивал с кресла, и бросался к окну, словно ожидал кого-то.

- Ваше Высокопреосвященство! – сложившись в поклоне, произнес дрожащим голосом, запуганный за последние дни слуга.

- Что тебе нужно? – рявкнул Мендоса.

- Монсеньор, городской альгвасил Луис де Орбительо ожидает Вашей аудиенции. Велите отказать?

- Что?! Луис д;Орбительо?! Нет, ни в коем случае. Приведите его немедленно! – впервые за несколько дней, у кардинала приподнялось настроение.

- Сию минуту, монсеньор! – поспешил ответить паж, и исчез за дверью.

Кардинал вскочил с кресла, и начал торопливо мерить шагами комнату в ожидании посетителя. Наконец вдали послышался кокой-то шум, и Мендоса уже мог различить стук сапог альгвасила по мраморному полу в коридоре.

Дверь распахнулась, и кардинальский паж торжественно объявил посетителя:

- Сеньор Луис д;Орбительо! Начальник тайной службы его высокопреосвященства!

Кардинал, потеряв самообладание и присущую для его чина важность, нетерпеливо подскочил к гостю.

- Проходите, не стесняйтесь, дон Луис! Надеюсь вы принесли мне долгожданные вести? – приветливо подхватив под руку альгвасила, Мендоса шикнул слуге: Никого ко мне не пускать, и не беспокоить!

Слуга молча кивнул, и отвесив поклон удалился, закрыв за собой дверь.

- Да, монсеньор, я имею хорошие новости. Однако, замечу Ваше Высокопреосвященство, допустили ошибку, назвав меня доном, ибо за неимением дворянского титула, я не могу таковым быть! – гость ехидно прищурился, придавая своему незначительному намеку, значительный акцент.

- Если ваши сведения оправдают мои надежды, то мои слова в скором времени перестанут быть ошибкой.

- Вы очень щедры, монсеньор! Но, хочу заметить, что выполнение вашего поручения потребовала больших расходов…

- Понимаю, Луис, тебе будут возмещены затраты, - кардинал бросил альгвасилу тяжелый кошелек, набитый золотыми монетами.

- Благодарю, монсеньор! – сказал Луис, словив кошель, и покачав в руке, прикинув его вес, добавил: Вы так щедры! Если бы вы только знали, какие жадные и наглые теперь эти нищие, свидетели, бродяги…

- Довольно, довольно, Луис! – кардинал начинал нервничать, но достал из сундука еще один туго набитый кошелек. – На, держи! И рассказывай скорее.

- Вы само великодушие, монсеньор! Ох, как же нелегко было узнать, то что вы просили, все эти взятки, милостыня, подкупы, просто ужас! Нынче все так подорожало, монсеньор!

- Дьявол, вот держи, Луис! – Мендоса уже злобно бросил альгвасилу очередной мешочек с доблами1. Д;Орбительо ловким движением спрятал его вслед за предыдущими кошельками, за свою бездонную пазуху. Кардинал не мог не удивится как тяжелые кошели умещаются там, не оттягивая пояс альгвасила.

- Благодарю, монсеньор, вы так щедры!

- Мне не нужны благодарности, Луис! Мне нужна суть! Говори, Луис и не тяни быка за яйца!

- Суть дела такова, монсеньор! Мне удалось выведать у соседки старой Хуаниты – одной девицы вольных нравов… - Луис сладко причмокнула языком, словно вспомнив нечто довольно приятное, но не совсем приличное,- Так вот, я узнал у неё, что некая Моника, действительно двадцать лет жила в доме у старой повитухи…

- Это я знал и без тебя, Луис, дальше! – Мендоса разозлился до такой степени, что с силой сжимал кулаки, и нервно стучал каблуком сапога по мраморному полу, чтобы сдержать свой гнев.

- А далее не многое известно – эта Моника, из Севильи, родила сына, затем отдала в приют… до чего же жадные в этом приюте служащие, скажу я Вам, - Луис снова запнулся, и ехидно улыбнувшись уставился на кардинала.

- Дальше, Луис! Ты переходишь все границы! Жадность погубит тебя, дьявол! – заревел инквизитор, потеряв самообладание. Но Луис Д;Орбительо даже не шевельнулся. Казалось ему был безразличен гнев самого жестокого и страшного человека в Испании, или альгвасил обладал поистине алмазной выдержкой.

- Нет, ты все-таки дьявол, Луис! – истерично хихикнула кардинал, успокоившись и бросая гостю очередное вознаграждение. – Продолжай же, Вельзевул.

- Ага, так вот, так же спокойно продолжал д;Орбительо,- Как я уже говорил, Моника из Севильи родила сына, и отдала его в приют… Что с Вами, монсеньор? Вы не хорошо себя чувствуете? Может быть позвать лекаря? – на лбу у кардинала, выступили капли холодного пота, а желваки на скулах вздулись, а глаза налились кровью, от бессилия и злобы на жадного шпиона, угадавшего слабость инквизитора.

- Издеваешься? Ты плохо шутишь, Луис! – процедил Мендоса сквозь зубы, и бросая черт-знает какой по счету кошелек хитрецу, продолжай наглец!

- Ну да. Да, так вот – невозмутимо продолжал альгвасил – в этом приюте, мальчик пробыл не долго, и его в скором времени усыновил местный лекарь…

- Фамилия! Мне нужна его Фамилия! И ни слова больше, не то, клянусь, сегодня на площади станет костром больше! – взревел Мендоса, швыряя последний кошелек с доблами в Луиса так сильно, что тот ловя награду, чуть не упал.

- Торрес, монсиноьор! Прозвище доктора, усыновившего ребенка – Торрес. Лекарь, назвал приёмыша Пауло, в честь своего отца…

- Вон! – прошипел кардинал, охрипший от крика, и хитрый шпион Луис д;Орбительо, в ту же секунду исчез за дверью.



Всё-таки, странный юмор у престарелых сестриц Мойр, ткущих нити и плетущих, из них дивное полотно человеческого общества. Что, как не ирония судьбы? Палач – отец, и обреченный сын.

Сильна издёвка злого рока тем, что в жизни каждого мужчины, даже такого, который предпочитает одиночество семье и детям, наступает момент, когда даже самый черствый муж начинает ощущать потребность в семье, возненавидев свои богатства и своё одиночество.

И именно такой перелом в душе жестокого инквизитора случился после того странного сна, после слов давно забытой возлюбленной, с младенцем на руках.

«Позаботься о нашем малыше!» - словно удары по наковальне кузнечным молотом, отзывались эти слова в висках кардинала. Мендоса метался по огромной зале схватившись за голову. Он рвал на себе волосы, скрежетал зубами, словно буйнопомешанный, и затем в бессилии опустился на холодные мраморные плиты, устилавшие пол комнаты.

В разуме Мендосы, принципы боролись с инстинктами, карьеризм с чувствами, жестокость с милосердием, фанатизм с отцовской любовью. И не важно было, то что видел он этого бедного студента Пауло, лишь два раза, а важно было то, что теперь он знал, что Торрес – его родной С Ы Н.

Не заботили кардинала более мылси о позоре, которого еще недавно он так боялся, выслушав рассказ повитухи Хуаниты, не страшился он лишиться своего сана и похоронить карьеру. Нет, Педро Гонсалес де Мендоса, не был лицемерным карьеристом – он был фанатиком. И теперь, инквизитор был вынужден выбирать между верой в праведность деяний инквизиции и желанием отца, спасти жизнь сыну.

Мендоса должен был найти в себе силы спасти душу сына, погубив его жизнь. Или же он мог дать волю слабости, оставив Пауло жить мирской жизнью, обрекая на муки вечные в гиене огненной после долгой жизни во грехе. Вот, как думал Великий Инквизитор, кардинал Испании, непоколебимый борец за честь Господню, и ревностный охранник церковной догмы.

- Спасти жизнь, или спасти душу? – вот какой вопрос ставил перед собой Мендоса, ни на секунду не сомневаясь в том, что вера Пауло в теорию Колумба, обречет его на вечные муки. – Недаром, провидение столкнуло меня с сыном, там, на улицах Саламанки! Не зря узнал я о том, что сын он мне! Господь испытывает мою веру! – воскликнул Мендоса, сделав свой выбор.

Да, для фанатика кардинала, выбор был очевиден:

- Огонь! Только святой огонь спасет душу моего заблудшего сына! – шептал Мендоса дико вращая глазами и шатаясь по залам своей резиденции.

Кровь – Великое дело! – писал классик, и как же он оказался прав. Как похожи отец и сын, в верности своим идеалам, верности убеждениям, верности на грани одержимости. И как трагично, столь великое различие во взглядах оных.

***



Центральная площадь столицы была усеяна пестрой, разноцветной, хотя по большей части и серой толпой зрителей, праздно жаждущих таких редких в те времена зрелищ.

Посреди этой площади возвышался высокий помост, с вбитым двухметровым бревном. К столбу палачи уже заранее приковали молодого студента и обложили его вязанками с хворостом. Жестокие зеваки то и дело норовили обозвать несчастного Пауло, а особо агрессивные бросали в него всякой дрянью.

Небо, затянутое тучами и наэлектризованный тяжелый воздух, подчеркивали драматизм этого мрачного дня.

Мендоса прибыл на площадь к полудню. К этому времени кардинал уже восстановил самообладание, и теперь никто не мог бы прочитать на его бесстрастном высохшем лице, рвущих душу инквизитора мыслей.

Архиепископ Толеддский прибыл верхом на лошади, ибо предпочитал ездить верхом, а не в роскошных золоченых каретах. Подъехав к специально подготовленной для знати ложе, расположенной на деревянном помосте с северной стороны площади, Мендоса спешился, и передав поводья слуге, поднялся наверх.

Толпа, различив на возвышении алую мантию кардинала радостно зашумела.

Фердинанд и Изабелла – правители Арагона, Кастилии и Гранады, должны были прибыть с минуты на минуту.

В ожидании монарха и его супруги, толпа гудела словно пчелиный рой. А кардинал пристально разглядывал прикованного к столбу в центре кострища сына.

Лишь теперь Мендоса заметил, как похож на него приговоренный, вот только глаза у Пауло были от матери – такие же глубокие и наполненные жизнью. Сердце инквизитора вновь сдавилось от боли, и кардинал с силой зажмурился, сдерживая растворенный в слезах крик души.

Внезапно, вдали послышались торжественные звуки горнов, и толпа расступилась, пропуская роскошную золоченую карету с королевским гербом. Экипаж подкатил к лестнице, ведущей в ложу и остановился.

Фердинанд, статный король с аккуратной испанской бородкой, вышел из кареты, и подал руку Изабелле, помогая даме спустится. Не отпуская рук королевы Кастильской, монарх степенно повел супругу по деревянным ступеням, и так же степенно сел на трон, выполненный из искусно обработанного золотом красного дерева. Изабелла села по левую руку от короля, Мендосе же Фердинанд предложил сесть справа.

Дождавшись пока ликующая от прибытия монаршей четы, толпа успокоиться, кардинал встал со своего места и поднял свою руку, судорожно сжимающую в кулаке, инкрустированные драгоценными камнями четки.

«Пчелиный рой» тут же затих, и на площади воцарилась полнейшая тишина, которую разорвал громкий торжественный голос Верховного инквизитора:

- Именем Господа Христа, и его наместника на земле Папы Сикста IV! Я, кардинал и Верховный Инквизитор Кастилии, Арагона и Гранады, верный слуга божий, - Педро Гонсалес де Мендоса, заявляю, что этот человек – Пауло де Торрес, сын лекаря, студент университета в Саламанке, - Мендоса показал пальцем на осужденного, - обвиняется церковной инквизицией и Судом Его Высочества короля Кастилии и Арагона, в богохульстве! – голос кардинала в этом слове зазвучал с неподдельным ужасом и трепетом. – Так, согласно обвинительному заключению, Пауло де Торрес, посмел заявить кардиналу Испании, двенадцатого числа, прошлого месяца, что Мир созданный Господом Богом нашим, имеет форму шара! Однако, после душеспасительной беседы с духовным лицом, еретик осознал свое заблуждение, и решил искренне покаяться в своем грехе. Пауло де Торрес, попросил Святую Инквизицию очистить и спасти его душу от вечных мук в Гиенне Огненной, что есть прямой и святой долг Церкви Христа, представленной в Кастилии в лице кардинала Испании Педро Гонсалеса де Мендосы, исполняющим также обязанности инквизитора Торквемады, в связи с тем что епископ был срочно вызван папой Сикстом в Рим.

Мендоса так проникся своей речью, что голос его дрожал и звучал с перепадами, то нарастая басами, то срываясь в область низкого контральто.

Толпа, так же сочувственно прониклась, благородством намерений святой инквизиции, что одобрительно загудела и возликовала. Время от времени в толпе слышались возгласы:

«Слава Великому Инквизитору!»

«Благослови Господь, папу Сикста Четвертого!»

«Спаси Боже душу несчастного!» – и прочее в таком же роде.

Дав черни некоторое время, чтобы выплеснуть эмоции, кардинал скомандовал:

- Палач, начина…! – последнее слово, застряло в горле у Мендосы, и он сильно закашлялся.

- Стойте! – вдруг вскрикнула Изабелла, вскакивая с места, и руки палача с факелом замерли в локте от кучи облитого горючим маслом хвороста.

- В чем дело дорогая? – удивленно повернулся к королеве Фердинанд.

- Раве несчастному не должно быть предоставлено последнее слово? – обратилась возмущенно к Мендосе королева.

- Да, ваше Величество! – неохотно согласился кардинал, и его лицо приобрело свинцовый оттенок.

- Пусть осужденный скажет слово! – приказала Изабелла палачу, и тот отошел с факелом подальше от кострища.

Пауло де Торрес обвел измученным взглядом толпу, и повернул лицо к кардиналу. Мендоса занервничал.

- Ваше Высочество! – начал Торрес, - Взываю к Вашему благоразумию. Пощадите меня! Ведь я не сказал ничего дурного его высокопреосвященству! – слова с трудом давались измождённому и покалеченному пытками Пауло. – Ваше Высочество, моя королева! – студент взглянул на Изабеллу, ведь Вы сами благословили Христофора Колумба в его путешествии!

- А ведь и правда, кардинал! – королева обернулась к Мендосе. – Вы хотите сжечь несчастного лишь за то, что он высказал предположение, которое на устах у каждого третьего испанца! И что-то мне не заметно, чтобы этот бедолага был в восторге от своей казни, и молился о спасении своей души в Священном Огне?!

- Ваше Высочество! Ни в коей мере! – поспешил выкрутится Мендоса. – Уверяю Вас, этот несчастные еще совсем недавно молил о спасении своей души. Но видимо страх перед лицом смерти, заставляет его изменить благородные помыслы на мольбу о спасении, порожденную малодушием! Неужели же мы, позволим себе поддаться слабости, поддаться искушению, замаскированному дьяволом под личину милосердия, и тем самым погубим душу несчастного молодого человека?!

- И кто же тогда следующий, по-вашему взойдет для спасения души на этот костер? Может быть я? Ведь и я разделяю взгляды Христофора Колумба!!! – дрожа от негодования воскликнула Изабелла.

- Милостивая королева, Ваше заблуждение – навеянное льстивыми речами проклятого генуэзца Колумба, просто не сопоставимо с теми искренними убеждениями студента Торреса, которые он посмел мне высказать в лицо. Ибо он верит, а не заблуждается как Вы! И я уверен, что Ваше заблуждение рассеется подобно утреннему туману в самом скором времени. Ведь уже очевидно, что путешествие Колумба потерпело неудачу. Прошло столько месяцев, как Колумб и его спутники покинули порт Севильи. – Мендоса льстиво и умело выкручивался из сложившейся ситуации.

Фердинанд, молча следивший за спором Изабеллы и Мендосы, немного подумав, решил встать на сторону более опасного и влиятельного противника, которым несомненно являлся Верховный Инквизитор. Кроме того, королю не хотелось вызывать недовольство и сплетни черни, собравшейся поглазеть на зрелище, если бы таковое не состоялось.

- Изабелла, моя королева! Его высокопреосвященство прав! Я так же считаю, что глубокая вера в исходящее от сатаны есть великий грех! Заблуждение же, есть не более чем испытание нашей веры, посланное Господом!

Оставшись в меньшинстве, королеве пришлось отступить и смириться с казнью своего единомышленника.

Кардинал поднялся и обратился к Пауло де Торресу:

- Есть ли у тебя пожелание сказать что-либо перед очищением заблудшей души, сын мой?! – последние два слова раскалённой иглой вонзились в сердце инквизитора.

- Да, есть! Я хочу сказать… попросить… Если есть в этой толпе, хотя бы одна добрая душа из Саламанки, или кто-то кто волею судьбы окажется в моем родном городе. Я прошу, передайте моим приёмным родителям Торресам, что я любил их как родных отца и мать… И еще… - Пауло вдруг встрепенулся, вспомнив что-то, - Передайте старому безногому калеке, просящему милостыню на улицах, ветерану армии Короля Фердинанда, которого монарх вышвырнул на улицу без средств к существованию, и который, не смотря на эту подлость, все-таки молиться за своего короля… Передайте, что я раскаиваюсь в своем высокомерии и своей гордыне, и за них прошу у него прощения. Передайте ему, что я мужественно и с молитвой на устах, принял смерть, шепча проклятия главному еретику Испании – Его Высокопреосвященству, кардиналу Педро Гонсалесу де Мендосе! – сказав эти слова Пауло презрительно сплюнул.

Услышав речь студента, Верховный Инквизитор побелел как полотно, а король Фердинанд наоборот покраснел и опустил глаза от стыда. В толпе послышались одобрительные возгласы и выкрики.

- Зажигай! – хрипло приказал палачу кардинал.

Толпа притихла. Над кучами хвороста взвился легкий дымок. Через некоторое время, подобно желтенькому цыпленку, вылезающему из яйца, из-под дров появился первый язычок пламени. Огонек испуганно огляделся и спрятался обратно.

Через пару секунд в глубине что-то затрещало, и набравшийся сил, огненный цыпленок, вырвался наружу. Огонь разрастался всё больше, и сильнее, поедая дрова и постепенно окружая несчастного студента. Наконец костер разгорелся в полную силу и поднявшись к небесам заслонил его окровавленную фигуру. Громкий треск горящих смолянистых веток, заглушил предсмертные крики Пауло…



Вдруг, с южной стороны на площади появился всадник на вороном коне. Хлестая плетью, и мучая лошадь шпорами, он ворвался в толпу, прокладывая себе путь к монаршей ложе.

Подъехав к помосту, неизвестный спешился и быстро взбежал по лестнице. Стража бросилась на незваного гостя, но он показал свернутое в трубочку и запечатанное королевской печатью письмо. Охрана отступилась, и гонец, проследовав к королеве, вручил Изабелле письмо, после чего торжественно снял шляпу и отвесил глубокий поклон.

Еще не догорели останки несчастного Пауло на кострище, как королева, сломав печать, быстро пробежала глазами письмо, затем торжественно поднялась со своего трона, и обратившись к королю Фердинанду и кардиналу Мендосе, с видом победительницы, и громко, так чтобы слышала вся площадь, произнесла историческую фразу:

- Это письмо от Христофора Колумба. Он открыл западный путь в Индию и Катай! Он доказал, что Земля КРУГЛАЯ!



Верховный инквизитор, кардинал Испании Педро Гонсалес де Мендоса, вскочил с кресла, дернулся, и схватившись за сердце рухнул на гладкие деревянные доски, возвышающегося над затухающим кострищем помоста.

25,01,2013