Прасковея Глава 7 А завтра была...

Глава 7  А завтра была…

Семейная жизнь Герасима и Прасковьи давала свои плоды. У же второй мальчик народиться скоро должен… Откуда знали, что опять паренёк бьется под сердцем у Паши? Да она теперь много чего знала того, что обычным людям неведомо было. Авдотья передала свои знания, да и сама Прасковея стала замечать разные тонкости бытия, то над чем раньше и не задумывалась. Сын вот-вот должен родиться, но сердце матери всё тревожнее билось. Стала Авдотья являться во сне. Что-то шептала и качала головой, как бы хотела уберечь от беды, предупредить о чём… думала Прасковея, что роды будут тяжкими, ан нет… Война! Кто её ждал? Откуда эта всеобщая беда на них свалилась?
Сначала «призвали» на фронт всех, годных к службе и здоровых лошадей. У Герасима забрали даже его любимого, но уже староватого для службы Орлика, гнедого мерина, преданного своему хозяину…
 А Прасковея разродилась благополучно. Мальчонка крепенький и спокойный, решили назвать Виктором, потому что думали, что победа не за горами… Опять нет! К осени призвали и Герасима.
 Как же он любил свою ненаглядную Пашеньку в их последнюю ночь! Словно тоже чувствовал, что прощается со своей любимой надолго, а может и навсегда… Жена отвечала на его ласки истово, зацеловывая каждую клеточку такого желанного тела, лаская и без того возбуждённого мужа. И казалось, что никакая сила в мире не сможет разлучить эти два любящих сердца.
 Снова и снова Герасим уносил свою милую Пашу под небеса блаженства, снова и снова забывался сам, словно захлёбываясь от нахлынувших чувств к этой маленькой но с такой большой любовью женщине…
Заснули лишь по утро, обнявшись крепко, словно это могло спасти их от разлуки. Прасковея привыкла уже чутко спать, мальчишки нет-нет и просыпались с требовательным рёвом. Одному — чуть больше года, второму — третий уж месяц пошёл. Но не сыновья разбудили молодую мать. Услыхала она, как в темное ещё окошко кто-то чуть слышно стукнул. Сделала фитилёк на керосинке поболе и подошла глянуть, кто же там…
 Увидала лик Авдотьюшки покойной. Глядела она на Прасковью во все глаза с такой тревогой, и шептала что-то еле слышно, что Прасковья прильнула ухом к оконному стеклу, и то разобрала только последние её слова : « Тоже хлопчик», одна ты  до конца войны..». А когда глянула в окно ещё раз — только солнышко где-то вдали поднималось, а более никого и нет.
 Привиделось да почудилось? Тогда и послышалось… О чём же предупредила баушка меня опять?
 Проводив мужа на войну, Прасковея зажила с сыновьями своими, разделяя с такими же женами-колхозницами тяжелый труд на полях — без лошадей и мужиков. Надо ли описывать всю тяжесть и невзгоды? И так всем понятно, что было и трудно и голодно. Всё что можно и нельзя советские русские бабы старались отдать для фронта, своим призванным мужьям.  Лишь бы быстрее конец войне! И не думала, не гадала Паша, что в эту последнюю их ночь с Герасимом, она опять «понесёт»… Она уже знала, что третий тоже будет мальчик. Авдотья же её об этом предупредить хотела?

 А потом в их хутор вошли немцы… Они убивали и жгли дома. Насиловали баб и разворовывали последние остатки живности на подворьях. Страшнее Прасковья в своей жизни ничего не видела. Живот у неё был огромный, вот-вот должна была родить. Что делать, как защитить себя и маленьких мужичков, которые постоянно хотели кушать, пить и к маме на ручки. И Прасковья решила спрятать ребятишек и сама с ними ползком, среди ночи пробралась к окопам, вырытых за хутором еще отступающими советскими воинами. Бутыль с водой, да пару горстей зерна в тряпице, вот и весь её скудный запас продуктов. Сама не ела, детям по несколько зёрнышек давала, разжевав и запихивая им в рот, давала запить водой. Старший глотал быстро, как волчонок, а младший всё норовил выплюнуть — ну не нравилась ему эта еда! А где другое взять? По утру стал слышен приближающийся гул моторов. К  окопам подъезжала немецкая техника, во главе с мотоциклистами. Старший Володька, вдруг, вместо того, чтобы затаиться, как просила мать, выскочил навстречу…
 «Убьют, же нелюди, мово первенца! Шо я Гераське скажу, когда он возвернётся? Не уберегла хлопчика? Ай, нет!».
 И Прасковея рванула, как позволял ей её огромный живот следом за неугомонным пацанёнком…
 Первый мотоцикл возглавлял, видимо старший по званию фашистский солдат или офицер, Прасковее то неведомо было. Он взмахом руки остановил всю процессию. Ловко выпрыгнул из коляски мотоцикла и медленно подошел к Прасковее, которая от ужаса даже дышать перестала. А немец тыкнул ее выпирающий живот длинным холеным пальцем и... загоготал, как молодой жеребец. Немцы тоже вторили ему и, этот гогочущий хор, словно удары хлыстом по лицу молодой матери, вырвали стон из ее груди, от страха и ненависти к окружавшим ее фашистским молодчикам. Слезы бессилия брызнули из ее красивых голубых глаз... А немец, рагухарившись, выхватил из коляски связку лука и, почему то бережно повесил, как ожерелье на шею Прасковее. Он даже щелкнул языком и сказал - "Гут!" А потом довольно загоготал и стал на своем лающем немецком языке что-то спрашивать и сам же отвечать. Пытался что-то сказать по русски, но пожалуй, что кроме имени своего, которое очень было похоже на «Анатолий», Паша ничего и не поняла. Так отдельные, похожие на наши возгласы, типа «ай—ай», «зер гут», что уже не понять бедной малограмотной молодой женщине, перепуганной насмерть за жизни своих маленьких детишек. А немец продолжал смеяться и тыкать пальцем на детей и на огромный Прасковеин живот. А потом сделал какой-то приказной жест своим подчинённым и к ногам бедной матери посыпались продукты, как из рога изобилия — сало, хлеб, вареные яйца и картофель, фляжки с водой и молоком, полотняные мешочки с крупой и зерном. Паша от удивления и не проходящего ужаса просто опустилась на землю перед этим всем богатством, невольно накрывая всё своим широким подолом юбки. А немец, довольный своим проявленным благородством к чужим детям и беременной молодой женщине, стал опять тыкать пальцем ей в живот и говорить: «Анатоль, я, я!».
 Прасковея стала повторять за ним, как в гипнозе: « Анатоль...я-я».
 И так и осталась сидеть на земле, пока вся процессия не проехала мимо. Володька тряс мать за плечи, уже жевал краюху хлеба и запихивал его в ротик младшему братишке, который блаженно улыбался от невероятно вкусной еды после голодухи.
 У Прасковеи начались схватки… рожала тут же, в окопе, молча, лишь постанывая, чтобы не напугать малышей. Отвернувшись от них спиной и пряча появляющийся плод в складки своей широкой юбки. От неё же отхватила подол, чтобы завернуть появившегося на свет божий малыша. Это был довольно крупный мальчик. «Анатолий...» только и смогла произнести Паша, еще и так не пришедшая в себя от пережитого.  А сама, прижав к груди новорожденного отключила своё сознание. Так и остался этот мальчик Анатолием,Толиком навсегда...
Невероятно, но, как оказалось, что и среди этих фашистских нелюдей были люди… Возможно, что просто ради смеха, чтобы воодушевить своих подчиненных на военные подвиги, он практически спас всю эту пропадающую от голода семью, спас молодую мать, которая выскочила наперерез вражеским мотоциклистам, спасая своего ребёнка. Никому ничего не рассказывала Прасковья о своём чудесном спасении. Ночью она, слегка пришла в себя и почти на четвереньках вернулась со своими тремя теперь сыновьями в свой разграбленный, но чудом не сгоревший домик. Уложив малышей по кроваткам, сама взяла тележку, запрягшись в неё лошадью, чтобы перевезти продукты, любезно презентованные для её семьи веселым немцем. Вокруг горели хаты, гарь и дым ели глаза.  Людей не было слышно — кто убежал со своей семьёй подальше из хутора, кого расстреляли…
Сил практически не было, но желание спасти своих маленьких сыновей от голода было таким огромным, что превозмогая боль и страдания после родов, тяжести не чувствовала, а наоборот, только и шептала радостно: «Ничаво, теперя выдюжим, авось не помрём! Лишь бы ты, Гераська быстрее возвертался... Фашист помог нам сегодня...но он все равно фашист, чего приперся к нам на землю, кто звал его? Ишь хозяин тут нашелся, Анатоль, мать его...тьфу! Помоги тебе, Господи, Герасим очистить землю нашу от этой фашистской нечисти"».