Свадьба

Как-то раз, на деревенской свадьбе, на одной из которых мне удалось побывать, был среди гостей друг мой Пашка. Все пели, плясали, орали песни, веселились одним словом, ну, и как это заведено на свадьбах пили. И пили надо сказать много. После очередного тоста за здоровье молодых Пашка молча встал из-за стола, сделал три шага и рухнул на ближайший диван без особого проявления чувств. Минут двадцать всё ещё продолжало двигаться своим чередом, свадьба гуляла, гости пили, пока кто-то из гостей не заметил пьяного Пашку и не решил снова усадить его за стол. И как говориться в таких случаях: - Ну, здравствуй, Айсберг! - Привет, Титаник!
Будили Пашку, на свою голову, люди знающие и довольно упорные. Одни, зажимали Пашкин нос, другие, щипали за подушечки пальцев и кололи булавками могучие Пашкины пятки, третьи, щекотали под мышками, при этом поливая чёрную как смоль кучерявую шевелюру Пашки холодной колодезной водой. И наконец, та часть гостей, которым всегда и до всего есть дело, а такие, бывают на любой свадьбе, добилась таки своего. Пашка натужно, не особо осознавая, где он, и что в настоящий момент здесь делает, встал и медленно, как разбуженный в середине зимней спячки медведь, заковылял в развалку в сторону стола. На, казалось бы, небольшом отрезке пути, его рука случайно наткнулась на тяжёлый, наверное ещё до революционный дубовый стул, который, в этот самый момент, на неопределённое время изменил своё прямое предназначение, превратившись в некое подобие булавы.
Не особо выделявшийся на улице из толпы, будучи добрейшим по своей натуре человеком, Пашка отличался феноменальной природной жизненной силой, великолепной ловкостью и выносливостью. В уличной драке ему просто не было равных, так как себя в этот момент он помнил слабо, или не помнил совсем.
Летело всё! От табуреток и посуды, до зазевавшихся и не успевших оценить весь масштаб происходящего гостей. Я, оторвавшись от прекрасной свидетельницы, коей был совершенно полностью занят ещё с самого раннего утра, молча стоял в сторонке и со спокойствием сфинкса ожидал, когда всё сметающий ураган спадёт, а Пашкины силы иссякнут. Здоровенные мужики кричали от боли, слышался хруст костей, звон разбитого стекла и слабый стон уползающих раненых. Женщины, завывая рыдали и звали на помощь, а прибываемая вновь и вновь помощь, тут же попадая под раздачу, превращалась, кто в уползающих раненых, кто в кричащих от боли мужиков, а кто в рыдающих и рвущих на себе волосы женщин.
Примерно минут через сорок помощь перестала прибывать, и моему другу как-то вдруг стало скучно. Стул, который за время своего превращения потерял лишь одну перемычку да несколько отколотых щепок, вновь обрёл своё истинное предназначение и Пашка, усевшись на него рядом с краем чудом устоявшего после разгула стихийного бедствия стола, облокотив голову на правую руку, стал меланхолично созерцать медленно уползающих из избы гостей.
Я взял опрокинутый табурет, смахнув с него остатки салата, присел рядом, налил примерно до краёв два стакана пшеничной,  подвинув к Пашке стакан спросил: - Водку будешь? - Буду. - отозвался он. Мы молча выпили и обнявшись запели заунывную степную песню.  Ещё примерно еще через полчаса я уже тащил на себе усталого и спящего друга на противоположный конец села, думая про себя: - вот не нужно будить в русском человеке буддиста! Ибо русский дзен безжалостен и беспощаден.