Гончары

Однажды два гончара в чем-то провинились перед князем. Велика была их вина, и долго думал князь о наказании. Наконец, через три дня гонец прибыл к гончарам с окончательным вердиктом.
“Слушайте волю князя!” - возглашал гонец - “Отныне и до самой смерти ежедневно вы будете делать сосуд и ставить его у дверей своего дома. Каждым утром посланник князя будет приходить и разбивать сосуд на ваших глазах. И к следующему утру вы должны будете сделать новый сосуд. Если сосуда не будет с утра, вся семья приговаривается к смерти.”
 
Сперва наказание показалось гончарам легким. Не плаха, не тюрьма, даже не сорок ударов плетью. Милосердие князя не знает границ, так подумали они.

Прошел месяц. И первый гончар сказал своей жене, что он не может больше. Что нет большей пытки, чем трудиться весь день лишь для того, чтобы видеть, как труд обращается в пыль, и знать заранее, что это произойдет. От того, что делать горшки легче, чем таскать камни, этот труд не становится легче, чем труд Сизифа. “Терпи” - ответила ему жена, - “И благодари князя за его милосердие.” И первый гончар терпел, но как же тяжело ему было! С каждым днем он делал горшки все небрежней и небрежней – какая разница, если все равно они будут разбиты? Он начал пить вино, чтобы забыться. Но он любил жену и всегда успевал сделать жалкое подобие горшка к утру.   
   
Второй гончар тоже пожаловался жене. Жена кивнула и направилась во дворец. Через несколько часов она вернулась. “Радуйся” - сказала жена гончару, - “Князь смилостивился. Как только ты сделаешь сосуд, прекраснее которого нет на свете, он не будет разбит, и твое наказание закончится. Ты будешь свободен.” Жена солгала ему. Она не была во дворце.
Вдохновленный надеждой, второй гончар стал работать изо всех сил. Как прежде, каждое утро посланник князя приходил и разбивал сосуд. Но каждый новый сосуд был прекраснее предыдущего.

Прошли годы, и гончары умерли. Их последние сосуды не были разбиты, потому что наказание закончилось с их смертью.  По приказу князя, прах гончаров был помещен в их сосуды: прах первого в его жалкий горшок, и прах второго в его сосуд, прекраснее которого не было на свете.