Добром согретая в сибири...

Безоблачной казалась Кристинке жизнь в довоенное время! Она и не задумывалась никогда над своей национальностью. В Поволжье немцы заселились еще со времен матушки-царицы Екатерины Второй… Да и Саратов уже давным-давно стал родной землей… Счастье, скорей всего, закончилось именно в тот августовский день сорок первого, когда отец вернулся домой с записью в трудовой книжке: «Уволен по сокращению штатов». Им позволили взять с собой только то, что можно унести в руках… Первая ночь прошла около линии железной дороги, под открытым небом. А потом началась погрузка в товарняки для перевозки скота: по сорок человек на один вагон. До станции Боготол, что в Красноярском крае, ехали три недели, а там эшелон разделили на части. Нет, счастье, наверное, навсегда закончилось именно там, на станции, где под промозглым осенним дождем мать Кристинки долго не могла оторвать руки от отца и старшего сына, которых солдаты, со страшными собаками, загоняли в другой эшелон. Кристинка тогда и не ведала она, что видит отца и брата в последний раз…
По правобережью реки Чулым стояло небольшое село Легостаево. Именно туда, с разбитыми в кровь ноги, с головами, кружащимися от голода и жажды, с узелками, которые вмещались в руках, и привезли 20 «немецких» семей, состоявших только из женщин и детей…Кристинка помнит, как стояли они около сельского совета, а у окон близстоящих домов толпились бабы, тесня друг дружку, стараясь занять позицию для обозрения поудобнее, а на заборах уже повисла местная ребятня. Кристинку тогда очень удивили, привычные позднее, сараи, крыши хлевов, повети, и отчего-то некрашеные сенные двери и рамы на маленьких деревенских оконцах. А еще помнит, как хотелось есть, хоть бы одну хлебную крошечку, ну или две… Первым к ним подошел местный пастух, дед Матвей, хромоногий, с клочками седых волос, нагло вылезших из потрепанной шапки-ушанки. Прорезанное вдоль и поперек глубокими морщинами лицо его улыбалось: «Вы, вот что, сбирайтесь-ка! Ко мне вы назначены на постой!»,- и протянул Кристинке и ее маленьким братишкам тоненькие кусочки черного хлеба. Какой же вкусный запах был у того, первого в ее жизни, сибирского хлеба…А потом к «пришлым», по всей видимости надолго, «гостям» потянулись бабы в затянутых на старообрядческий манер платках, в ватных телогрейках-безрукавках. Сначала настороженно, а взглянув на дрожащих, ничего непонимающих и голодных детей, уже и душу немножко распахнув.
Добро, если оно уже пустило корни, можно, конечно, преследовать, но нельзя подавить.  А сибиряки – они люди особенной закваски, а все потому, что и их предки когда-то, кем-то и за что-то тоже сосланы были в этот суровый край, а кто и сам от отчаяния нашел здесь свой приют. И отличает всех сибиряков одно, дорогОго стоящее, качество – доброта душевная, чувство сострадания, а уж к малым детям – здесь сам Господь велел. Ведь освободившись от зла, добро-то в душе останется! А что останется, если от добра освободиться?
И начались для Кристинки новые будни. Не помнит она, приходили ли в село газеты, радио было тоже далеко не у всех. Но в школе, на утренней линейке, она узнавала все, доступные ее разуму, новости. И вместе со всеми сельчанами радовалась каждому письму с фронта и плакала над «похоронками».
Кристинка привыкла есть сибирскую затируху, а попросту говоря,- совсем непонятного сорта муку, заваренную с пережаренным луком и с каким-то жиром. Дед Матвей этому кулинарному изяществу уже на второй день обучил. После школы и во все каникулярные дни ребятишки заготовляли в лесу дрова для школы, помогали и на полях колхозных, а еще и чурочки березовые кололи для колхозной машины, работающей от генератора…
Больше всего Кристинке нравилась пора сенокоса. Ребятишки на телегах возили копны сена, называя себя «копновозами». Правда мамку всегда жалела, глядя на ее огрубевшие от холода руки.
Война понавязала в человеческих судьбах таких узелков, что никто и не пытался распутать их. Но все, с верой в победу, ожидали окончания этой страшной жути. Никто тогда и не рассуждал, что не все узелки можно будет развязать и распутать, а в распутывании горьких узелковых петель долго будут еще барахтаться человеческие судьбы.
Говорят, сколько в человеке доброты, столько в нем и жизни. То, что идет от сердца, до сердца и доходит. И долго будет помнить Кристинка, как отпаивала тетка Марья ее младшего брата козьим молоком: «Пей, милок! Ужо худющий-то, как мой плетень…», как натирала тетка Шура ее, простудившуюся при заготовке дров, барсучьим салом: «Вот, дурища, чего в дырявых валенках-то поперлась!». А еще помнит Кристинка, как всем селом радовались долгожданной победе и как по доброму обнимали друг друга и плакали. А потом потекла размеренная жизнь, трудная, часто голодная… Но рядом всегда были односельчане, уже свои, родные.
Тихо, как-то умиротворенно, журчит речка Чулымка. И кажется Кристине Генриховне, что лучшего места и не сыскать. Вот, и черемуха ароматом ласкает, и солнышко по родному обогревает. И березы на погосте, где мамка упокоилась, так ласково перешептываются своей листвой…
А на лужайке возле сельского клуба сегодня праздник – День немецкой культуры. Столы расставлены во всю длину улицы… Все сегодня там, и потомки ссыльных кавказцев, и чувашка тетя Света, и внуки переселенцев-калмыков, и коренные сибиряки-легостаевцы… И все будут сегодня пить наливку из местных ранеток, кушать плов ,пить чай с немецким насыпным пирогом и петь задушевные русские песни.
« Какой такой враг народа?», ворчал дед Матвей когда-то, «Ежели песни-то наши вон как душевно поет…».
И слышится Кристине Генриховне голос матушкин: «И слезами катилася Волга-необъятная наша река…»
«Кристина Генриховна!», - донесся звонкий голос соседской девчушки Наташки, - «Добро пожаловать на праздник, Ваш праздник!»
«Ступай, родненькая, ступай! Я скоро…», - прошептала Кристина, «Наш это праздник, общий, праздник всех добрых людей…»
И поднявшись со скамьи, вскинула седую свою голову к небесам и прошептала: «Спасибо тебе, Господи, за то, что привел мои дороги к этим настоящим людям. Ведь только настоящий человек способен на доброту.» Медленно, придерживая одной рукой свой, всегда накрахмаленный, белый передник, пошла она в клуб, где на все голоса разлеталась знакомая ей с детства песня: «Дом родной - добрее всех на свете, дом на Родине, а Родина одна…»