Рассказ 1 апреля

                1 АПРЕЛЯ

Солнце вставало как-то быстро,  по-особенному.  И светилось так необычно ярко, испуская озорные, весёлые лучи, пробуждая природу от долгой зимней спячки. «К чему бы это?»— подумал Иван Иванович, оправляя малую нужду во дворе, рядом с туалетом, потряхивая давно усохшим «тюльпанчиком». «Господи — прошептал он, — да ведь сегодня же 1 апреля.   Даже сама природа с утра улыбается. Неужели и вправду я усыхаю, — подумал он, — коли юмор меня обходит стороной. А ведь в молодости я всегда шутил. А нынче одни проблемы  да болячки. Да  пропади они пропадом, хотя  бы 1 апреля посмеяться». С  теми  мыслями он пошёл в хату, но только переступил порог, жена  Агафья  встретила его не по- апрельски: « И куда ты провалился, люди на базар пошли, а ты?! « Иван Иванович хотел было отшутиться: «Ох, бабка, пока побрызгал, пока потряс «тюльпанчиком»… Но бабка, видно,  не в настроении и с ехидством как-то одёрнула деда.  «Ох, ты посмотри, тоже ведь туда… «тюльпанчиком», тоже мне лазоревый цветок!  Ты б свой высохший «цветок»   об плетень бы лучше выбивал, чтоб  каплей жёлтых на кальсонах не было.  Да стиральную машинку новую купил бы, у меня уж руки не стирают, а он тут шуточки, хрен  старый,  туда ж… «тюльпанчиком». Бери вон платок и дуй на базар, да гляди, продай — не продешеви, я уж ослепла от этих платков. Знай, у внука день рождения.  «Фу  ты, Господи, — пробормотал  Иван Иванович, — чёрт меня дёрнул  шутить, видать, не стой ноги, бабка встала». И с такой обидой на эту жизнь, на бабку, на эти годы даже не стал завтракать. Оделся,  взял платок и пошёл на базар. А солнце и вправду играло лучами, вселяя тепло, свет и юношеский задор, нашёптывая лёгким ветерком:  «Первое апреля — ни кому не верь, первое апреля — ни кому не верь». С эти чувством Иван Иванович вступил на базар. Базар шумел, базар стонал, смеялся и ахал неповторимой бурной людской волной, как девяти бальный шторм.  Этот круговорот — Купи! Продай! — целиком и полностью захватил  Ивана Ивановича вместе с платком и понёс крутой волной народного выживания. Платочников было видимо-невидимо. Все трясли платками, пух оседал на одежду, пахло невыносимо одухотворяющее потом разгорячённого козла. Это мог выдержать только настоящий казак, которого жена в приказном порядке послала продать платок. Коза Выдра у Ивана Ивановича была хороших кровей, родословная шла  издалека. Отец-козёл был Урюпинских кровей, а мать-коза — Альсяпинских,  платки от дочери – козы Выдры были такие…  ну такие пушистые и кучерявые, как шевелюра у негра, только цветом голубого неба. Достал Иван Иванович платок, тоже трясёт, а за какую цену продать — забыл спросить у жены. «Вот оказия», — подумал он и начал прицениваться к другим платкам.  Кто пятьсот просил, кто триста рублей просил, далеко он не пошёл, уж  он точно возьмёт пятьсот рублей! С этой определившейся ценой он стал проталкиваться сквозь толпу. Но почему-то его платок обходили, даже не спрашивали цену. Настроение падало.  Правда, одна красивая дамочка, глянув на дедов платок, только и выпалила: «Ух, ты, вот это платок! Не купишь!!» — И даже не спросив цену,  пошла проч. Так постепенно Иван Иванович незаметно  для  себя с убитым видом оказался на краю толпы. В  это время подъехала иномарка. Дед глянул и глазам своим не поверил. Вылезает из машины  сам Жириновский, как он есть, как в телевизоре, с телохранителями. Оказывается, он  здесь проездом в Волгоград. И направляется прямо к деду.  Не успел Иван Иванович и рта открыть, а Владимир Вольфович говорит: « Дед, сколько стоит платок? «Пя-пять-пятьсот», — стал  почему-то заикаться он. «Дед, а за триста?» Да что ты, — говорит  Иван Иванович, — у меня коза Выдра благородных кровей и родословная имеется». А Жириновский ему: « Дед, а может, она в партии состоит?»  «А как же!»  «Это в какой же» — спрашивает Жириновский. «В  ЛДПР», — отвечает дед. « Вот, видишь, коза твоя и то понимает, что в вольной партии нужно состоять, а не в коммунистической, вы ведь все здесь «красный пояс», а коза вот — наша. Так что давай, дед платок. Пятьсот — так пятьсот». Хотел, было, Иван Иванович достать очки — посчитать деньги. Хлоп, хлоп по карманам — нет очков, забыл. «Да неужели  сам Жириновский будет обманывать»,  — подумал дед. А Жириновский отсчитал пять бумажек, подаёт ему, а каких дед не разберёт. Будь, что будет — сунул деньги в карман, отдал платок. С тем и расстались. Идёт домой. Вроде и солнце светит, и первое апреля, а на душе какой-то камень. Уж больно утром бабка одёрнула его. Вдруг навстречу ему идёт кума. А куманюшка-то — ух, и кума, палец в рот не клади. И так с улыбочкой: «Здорово, куманёк, ты куда ходил?»  Да на базар, кума, ходил, платок продавать».  «Кум, да ты ж никогда не продавал!» « Да вот, пришлось».  « А платок от Выдры, что ли?»  «От неё! «  « И за сколько?»  «За пятьсот».  « Да ты что, с ума сошёл?  Кума Агафья всегда продавала за восемьсот, а если об 18 зубцов, то и за тысячу двести. Такого платка во всём базаре не найдёшь. Ох, и будет тебе. А кума Агафья-то сама чего не пошла».  Хотел, было, он признаться, что мол, бабка его проводила, да вспомнил про утро, как она его осадила. Нет, думает, устрою я бабке первое апреля!  И говорит: «Сама-то чего не пошла? Так она оглохла, совсем, как переболела гриппом и теперь совершенно ничего не слышит. Сверну газетку в трубку, да и ору ей в  ухо». «Ой, куманёк,  да беда-то какая! Это я к ней  сейчас приду, не слышала  я про её беду».  «Приходи кума, приходи. Да газетку возьми, свернёшь трубкой, а то не поговорите». С тем и расстались.  Идёт Иван Иванович домой, а на душе кошки скребут. «Ну, будет мне за платок:  за полцены отдал. Как выкрутиться?»  Думал, думал и придумал:  про платок говорить не буду, а начну про куму. Открыл дед  двери — и с порога: «Бабка, а бабка, кого я видал на базаре! Куму нашу Нинку!»  «Ну как там она?»  «Да у неё беда».  «Какая?»  «Ты знаешь, бабка, она переболела гриппом и совсем оглохла. Ничего не слышит».   «Да ты что?!»  «Да я ей во весь базар орал, орал, а потом взял газетку, сложил в трубочку, приставил к уху, да и начал кричать, кое-чего поняла. Так что если, придёт, ты  громче кричи, она  прям совсем оглохла. А нет — то через трубочку в ухо, может чего поймёт». « Бед а-то   какая,  как же её увидеть?» Да она обещала придти». Ой, Господи, помоги  ей, Господи», — запричитала бабка — Дед , а чего молчишь про платок? Продал, ай  нет?»   « Продал». « И за сколько  ж?»  «За пятьсот. Самому Жириновскому».  Но бабку не тронули последние слова. Как поднялась она. «Ах  ты, старый дурак,  сбесился  что ли? Да  мой платок об 18 зубцов, он тысячу двести стоит, ведь ему цены нет». И понесла. Вспомнила дедову родню до третьего колена. «Ну, — думает дед, — пропал, хоть  кто-нибудь бы пришёл, иначе хуже будет». И только он про это подумал, дверь в хату открывается, заходит кума Нинка и с порога как заорёт. «Здорова ночевали!» Дед, видя эту картину, потянул в горницу.  Сел на табуретку и стал наблюдать. Кума Нинка со слезами на глазах подходит к бабке и как заорёт во всё горло: «Куманюшка, Агафьюшка, да беда-то какая, совсем оглохла!» А бабка, по рассказу деда, думает, глянь, как кума Нинка орёт — и впрямь глухая.  Сворачивает  бабка газетку в трубку и приставляет к  уху Нинке, да как заорёт: «Да то не беда? Как же теперь  жить глухой?» У кумы Нинки чуть перепонки не полопались, но стерпела, помотала головой, как лошадь в нуду, а делать нечего, раз бабка  орёт  через трубку, значит совсем глухая. И тоже сворачивает газету в трубку, приставила бабке к уху, да как заорёт: «Куманюшка,  ты когда  ж  оглохла?»  А дед в горнице умирает со смеху. «Когда  я оглохла? — опять через трубку —  я, кума, не оглохла». «А чего орёшь?» «Да ведь дед сказал, что ты, кума, оглохла». Поняли две кумы, что их  дед разыграл. «Ах, ты старый паразит, да мы тебя…»  «Бабаньки, не тронь, не тронь. Первое апреля — никому не верь, первое апрель — никому не верь, — завопил дед.  «Вот мы тебе дадим —  первое апреля, и платок за полцены отдал Жириновскому. Да мне хоть  самому чёрту. Ну-кась, давай суды деньги». Дед, бегая вокруг стола, достал из кармана свёрнутые пять бумажек и бросил на стол. Кума Нинка, как глянула, так и заголосила по мёртвому. «Батюшки мои, да тут же пятьсот долларов, это же более десяти тысяч!» Бабка  чуть вприсядку не пошла « Дед! — шумит — Дед! Золотой ты мой, цветочек ты мой, цветочек ты мой лазоревый. Да не бегай, дай я тебя расцелую. Вот так Жириновский, вот так ЛДПР!!! Вот какие нужны  партии, чтобы жили мы припеваючи!  Дед неси самогонку. Будем отмечать первое апреля. Пусть никто не верит, а внучка мы выучим!» И пошла приплясывать: «Первое апрель — никому  не верь, первое апрель никому не верь!»   
                Конец.

Примечание: Юмористический рассказ был написан  в 2001 году,   Поэтому цены пуховых платков, соответствуют тому времени.
                Автор______________  Юрий Деянов.