Раненый орех

Свою родню, проживающую в кубанском селе, Ваня впервые увидел на седьмом году жизни. Оставив его на попечении бабушки с дедушкой до следующего года, родители вернулись в далёкий северный городок, где жили и работали.

Старики не нарадовались на Ванюшу: он-де и белобрысенький, и кудрявенький, и курносенький – ну, вылитая его мама в детстве!
После тесной городской квартиры владения деда с просторной глинобитной хатой и земельным участком показались мальчику огромными. Он неутомимо осваивал их, исследуя глухие уголки; истоптав грядки, нашёл несколько последних сморщенных ягод клубники. Своим шумным появлением в сарае мальчик распугивал сидящих на гнёздах несушек.

На особом питании бабушка держала пять-шесть ослабленных цыплят. Ваня из лучших побуждений напоил их молоком, и они все подохли. Бабушка поахала, повздыхала, пожурила неугомонного внука – и только. Дед оказался не столь терпеливым. В очередной раз выудив его из речки, находившейся за селом, в сердцах нашлёпал по мягкому месту. В этой обмелевшей реке Ваня вряд ли смог утонуть, но зловонным илом вымазывался по самую макушку. Зато лазить ему по деревьям никто не запрещал. Собственноручно сорванные сливы или вишни были несравнимо вкуснее тех, что подавала бабушка к столу.

Не покорялось Ване только дерево грецкого ореха во дворе. Как он не пытался забраться на него, ноги соскальзывали с тёмно-зелёного гладкого ствола. Единственная на нём трещина – дугообразная, с толстыми оплывшими краями – находилась высоко. Подставив табурет, Ваня забрался на него и перочинным ножиком принялся углублять трещину.
– Ах, негодник! – откуда-то появившись, закричала бабушка и выхватила у внука нож. – А если бы тебе, прости Господи, вот так поковырять в рёбрах!
– У деревьев нет рёбер, – растерянно пробормотал он. – Деревья даже рубят и пилят.
– Для дела рубят. И то не всякое дерево. А этот орех – особый. Ты вот в его ране ковыряешься, делаешь ему больно, – уже без гнева, с укором говорила бабушка, – а он спас Дашеньку – маму твою, а, значит, спас и тебя…

И она рассказала внуку удивительную историю…
Шла война. Фронт находился далеко от села. Вражеские самолёты налетели внезапно. Двенадцатилетняя Даша набирала во дворе воду из колодца, когда раздался первый взрыв. Выронив ведро, девочка в испуге прижалась к ореху – и тут опять взорвалась бомба.

– Когда в селе начало громыхать, я с бабами в поле работала, – говорила бабушка. – Побросав тяпки, все кинулись по домам. Бежали, ног под собой не чуя. Страшно было. Но боле всего я боялась за маму твою. Глядь, а под самым нашим двором – громадная ямина. Дымится, аки адская жаровня! Забора нет, разметало. Двор усыпан комьями земли и ветками.

Только молодой орех стоит, а из-за него локотки да платьице Дашеньки белеют. А спереди в стволе, на уровне её груди чёрная железяка торчит. Осколок бомбы. Словно гналась смерть за мамой твоей, да дерево стало на пути. Я её с места не сразу сдвинула, с перепугу она как закаменела. 

Приласкала я её, успокоила, там и дозналась, как дело было. Батюшки-светы, и до се страшно вспоминать! – вздохнув, бабушка погладила ствол ореха, сказала ласково:
 – Прости, родной, мальчонку. По глупости, а не со зла он ковырнул тебя.
В консервной банке она растопила смолу, замазала ею царапины на орехе.

– А дедушка даже на войне был, а его нигде не ранило, – сказал Ваня.
Отставив жестянку, бабушка обняла его.
– И дед, и дядя твой воевали, и оба вернулись домой живы и невредимы. В каждой семье – похоронка с фронта, а нашу семью Бог миловал. И даже во двор защитника от супостатов определил, – она кивнула на дерево. – А осколок я из него вынула, щель залила варом да обмотала рогожкой. Теперь вон какой красавец вымахал.

– А он долго ещё будет жить? – Ваня невольно говорил о дереве, как о человеке. Старая женщина улыбнулась.
– Думаю, меня переживёт, а я пока умирать не собираюсь…

* * *

Потом ещё не раз приезжал Ваня с родителями в село. Он подрастал, орех – тоже, хотя при его "исполинском росте" это было незаметно. И мальчик удивлялся, что даже вытянутой рукой не может достать "шрама" на дереве. Когда не стало ни деда, ни бабушки, дом был продан.

Прошло ещё несколько лет. Получив свой первый трудовой отпуск, возмужавший Иван приехал взглянуть на родное подворье.
Царственную крону ореха он заметил ещё издали. Она возвышалась над металлической оградой, заменившей дощатый забор.

– Здесь жили мои дед с бабушкой, – поздоровавшись, сказал Иван пожилому коренастому мужчине, открывшему ему калитку. – Нельзя ли зайти на минутку, взглянуть…

Давно не белённая хата со щербинами в глинобитных стенах и покосившейся верандой наводила уныние. Хозяйственные постройки были снесены. На их месте лежали куча строительного лома и мешки с мусором.
– Собираюсь рыть котлован под новый дом, – вытирая потный лоб с залысиной, пояснил хозяин.
Шагнув к ореху, Иван стал на цыпочки и едва дотянулся до его выпуклого шершавого рубца.
– Здоровенное дерево, – заметил хозяин. – Орехов на нём зашибись. И двор весь затеняет. Оно-то хорошо при здешней жаре. Но технике разворачиваться неудобно. Как ни жаль, а придётся срубить.
– А вы не рубите... Пожалуйста! – невольно вырвалось Иван. – Для техники на время разберите забор. А орех вам ещё послужит. Вообще он – особенный. В войну он мою мать от смерти спас. И, выходит, что спас и меня, и мою дочурку.

               /На снимке: речка в кубанском селе Михайловское/